Кадзуо Исигуро - КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ
— Кристофер, ты знаешь, где мы находимся? Можешь угадать?
Я огляделся кругом и, указав на каменную арку, под которой люди теснились у овощных прилавков, ответил:
— Да. Вон там — Кюкиан-роуд.
— Ага. Значит, ты знаешь, где мы. — У него вырвался странный сдавленный смешок. — Ты неплохо ориентируешься.
Утвердительно кивнув, я ждал, что же будет дальше, но постепенно меня стало охватывать тревожное предчувствие чего-то ужасного. Вероятно, дядя Филип хотел добавить что-то — быть может, он вообще планировал все сделать по-иному, — но, думаю, в тот момент, когда мы стояли друг против друга, со всех сторон стиснутые людьми, он прочел в моих глазах понимание того, что игра окончена. Мучительное смущение отразилось на его лице, и в окружающем гуле я едва расслышал, как он произнес:
— Хороший мальчик.
Он опять сжал мое плечо, глядя куда-то поверх моей головы, потом, судя по всему, принял окончательное решение, о котором я уже догадывался.
— Хороший мальчик! — повторил он на сей раз громче — его голос дрожал — и добавил: — Я не хотел причинить тебе зла. Ты это понимаешь? Я не хотел причинить тебе зла.
С этими словами он резко повернулся и растворился в толпе. Я сделал нерешительную попытку догнать его, через несколько мгновений даже заметил мелькнувший где-то впереди его белый пиджак, но, пройдя под аркой, дядя Филип снова исчез из поля моего зрения — теперь уже навсегда.
Несколько минут я неподвижно стоял в толпе, стараясь не думать о том, что случилось. Потом бессознательно начал продвигаться назад, в том направлении, откуда мы пришли, к улице, на которой остался наш экипаж. Пренебрегая всеми правилами приличий, я отчаянно толкался, порой протискиваясь между стоявшими вплотную друг к другу людьми, чем вызывал то смех, то сердитые оклики. Наконец добрался до нужной улицы, чтобы убедиться — экипаж давно уехал. Несколько секунд я в страшном замешательстве стоял посреди улицы, стараясь мысленно представить дорогу домой. Потом изо всех сил побежал.
Миновав Кюкиан-роуд, я пересек вымощенную неровными булыжниками Юньнань-роуд и на Нанкин-роуд снова оказался в тесной толпе. Очутившись наконец на Бабблинг-Вел-роуд, я уже задыхался и, словно выброшенная на берег рыба, хватал воздух ртом. Но теперь меня ободряло сознание, что от дома меня отделяла только эта длинная, прямая, относительно свободная улица.
Быть может, потому, что я отдавал себе отчет в сугубо личной природе своего страха — а возможно, из-за глубинного сдвига, который уже начал происходить в моем сознании, — мне даже в голову не пришло обратиться за помощью к прохожим или попытаться остановить один из проезжавших мимо экипажей или автомобилей. Я бросился бежать по этой длинной улице и, хотя вскоре снова стал отчаянно задыхаться, хотя понимал, какое жуткое впечатление, должно быть, производит мой бешеный аллюр на окружающих, хотя, разгоряченный и усталый, временами едва волочил ноги, точно помню, что не остановился ни разу. Наконец я миновал резиденцию американского консула, дом Робертсонов, свернул с Бабблинг-Вел-роуд на нашу улицу, и мне осталось повернуть лишь еще раз, чтобы оказаться у своих ворот.
Вбежав в них, я сразу понял — хотя не было никаких явных признаков, на это указывавших, — что опоздал. Все давно кончилось. Парадная дверь была заперта. Я рванулся к черному ходу, оставленному открытым для меня, и стал метаться по дому, почему-то окликая не маму, а Мэй Ли. Вероятно, уже тогда я все понимал и, подсознательно желая обмануть дурное предчувствие, не хотел звать маму.
Дом казался совершенно пустым. Потом, стоя посреди холла, я услышал странный звук, напоминавший хихиканье. Он доносился из библиотеки. Подойдя к ней, через приоткрытую дверь я увидел Мэй Ли за моим рабочим столом. Она сидела очень прямо и, когда я вошел, снова издала хихикающий звук, словно, не в силах сдержаться, смеялась над какой-то ей одной известной шуткой. Только тут я догадался, что Мэй Ли плачет, и понял, как понимал, в сущности, в течение всей своей изматывающей пробежки до дома: мамы больше нет. Меня охватила леденящая ярость к Мэй Ли, которая, как я теперь сознавал, все эти годы, несмотря на трепет и уважение, которые во мне вызывала, была не той, за кого я ее принимал: оказывается, она ни в малейшей степени не была способна контролировать происходящие события. Жалкая маленькая женщина, чья значимость в моих глазах покоилась на абсолютно ложных представлениях и которая оказалась ни на что не годной, когда столкнулись между собой по-настоящему могущественные силы. Стоя в дверях, я смотрел на неё с величайшим презрением.
Уже поздно — прошел добрый час с тех пор, как была написана последняя фраза, — а я все еще неподвижно сижу за столом. Эти воспоминания, порой не всплывавшие в памяти многие годы, все во мне перевернули. Но одновременно они заставили меня подумать о будущем, о том Дне, когда я наконец вернусь в Шанхай, о том, что мы с Акирой будем делать там вместе. Разумеется, город сильно изменился. Но я знал: не будет для Акиры большей радости, чем повозить меня по Шанхаю, продемонстрировать знание самых примечательных его уголков. Ему наверняка известно, где лучше всего можно поесть, выпить, прогуляться, где приятнее всего провести время после тяжелого дня, допоздна посидеть и поболтать, наперебой забрасывая друг друга рассказами обо всем, что случилось с каждым из нас за все эти годы.
Однако сейчас нужно немного поспать. Утром предстоит много работы, я должен буду наверстать время, потерянное сегодня, пока мы катались с Сарой на верхнем ярусе автобуса.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Лондон, 12 апреля 1937 года
Глава 10
Вчера, к тому времени, когда малышка Дженнифер вернулась вместе с мисс Гайвенс из похода по магазинам, в моем кабинете уже царили сумерки. Окна высокого узкого дома, купленного на деньги из наследства, полученного после тетиной смерти, выходят на площадь, которой достается меньше солнечного света, чем соседним. Я наблюдал из окна, как девочка снует от такси к дому и обратно, оставляя у входной двери пакеты с покупками, пока мисс Гайвенс расплачивается с водителем. Когда они наконец вошли в дом, я услышал, что они спорят, поэтому, поприветствовав их сверху, спускаться не стал. Их пререкания касались покупок, и в тот момент я все еще был взволнован полученным утром письмом и теми выводами, на которые оно меня натолкнуло, поэтому не хотел нарушать своего ликующего настроения.
Когда я спустился вниз, они давно уже перестали спорить, и Дженнифер осторожно передвигалась по гостиной с повязкой на глазах, вытянув руки вперед.
— Привет, Дженни, — сказал я, делая вид, будто не замечаю ничего необычного. — Ты купила все, что нужно к школе?
Она приближалась к выдававшейся вперед горке с посудой, но я подавил в себе порыв предупредить ее об опасности. Девочка сама вовремя остановилась, нащупав горку руками, и засмеялась:
— А, дядя Кристофер! Почему ты меня не предупредил?
— Не предупредил? О чем?
— Я же ничего не нижу! Ты разве не заметил? У меня повязка на глазах! Посмотри!
— Неужели? Действительно.
Оставив ее бродить на ощупь по комнате, я пересек гостиную и направился в кухню, где мисс Гайвенс доставала из сумки и раскладывала на столе покупки. Она вежливо поздоровалась со мной, но взглядом дала понять, что не оставила без внимания грязную посуду, оставленную мной после завтрака на дальнем конце стола. С тех пор как на предыдущей неделе наша служанка Полли нас покинула, мисс Гайвенс решительно отвергала любые попытки даже намекнуть на то, что она хотя бы временно могла исполнять ее обязанности.
— Мисс Гайвенс, — обратился я к ней, — мне нужно кое-что с вами обсудить. — И, оглянувшись, приглушенным голосом добавил: — Кое-что весьма важное для Дженнифер.
— Разумеется, мистер Бэнкс.
— Думаю, нам лучше пройти в оранжерею, мисс Гайвенс. Как я уже сказал, дело весьма серьезное.
Но как раз в тот момент в гостиной послышался грохот. Мисс Гайвенс бросилась туда мимо меня и с порога закричала:
— Дженнифер, прекрати! Я ведь предупреждала, что этим кончится!
— Но я же ничего не вижу, — донесся ответ. — Ничего не могу поделать.
Вспомнив о моей просьбе, мисс Гайвенс заметалась, но в конце концов вернулась на кухню и тихо произнесла:
— Простите, мистер Бэнкс. Вы говорили…
— Ладно, мисс Гайвенс, думаю, нам будет удобнее поговорить вечером, когда Дженнифер ляжет спать.
— Прекрасно. Я зайду к вам.
Если у мисс Гайвенс и возникли какие-нибудь предположения относительно того, о чем я собирался с ней поговорить, то она не подала виду. Одарив меня невозмутимой улыбкой, она направилась в гостиную исполнять свои обязанности.
Минуло уже почти три года с тех пор, как я впервые услышал о Дженнифер. Меня пригласил на званый вечер мой школьный приятель Осборн, с которым мы перед тем долго не виделись. Тогда он еще жил на Глостер-роуд, и там я впервые повстречался в тот вечер с молодой дамой, которая впоследствии стала его женой. Среди прочих гостей была и леди Битон, вдова известного филантропа. Быть может, потому что с остальными гостями не был знаком — большую часть вечера они рассказывали забавные истории о людях, мне совершенно неизвестных, — я провел много времени, беседуя с леди Битон, хотя и опасался наскучить ей. Она рассказала мне печальную историю, связанную с ее деятельностью в качестве казначея благотворительного фонда для сирот. За два года до того при кораблекрушении у берегов Корнуолла погибла супружеская пара, и их единственный ребенок, девочка, которой исполнилось теперь десять лет, жила с тех пор у бабушки в Канаде. Старая дама была весьма слаба здоровьем, почти не выходила из дома и не принимала посетителей.
