Екатерина Вильмонт - Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия
– Что, совсем никому не дают?
– Нет, кому-то дают, бывает, а по какому принципу, ей-богу, не понимаю. Но в основном отказывают.
– А я и не знала. Мы ведь живем в отрыве от эмигрантских колоний, в нашем Арканзасе русских раз-два и обчелся… Да, ты меня ошарашила… Но ведь можно судиться! Там в Америке все постоянно судятся.
– Нет, тетя Тоня, зачем? Обойдусь я пока без Америки. Конечно, я бы с удовольствием к вам приехала на недельку-другую, но…
– Вот чертовы америкашки! – задумчиво проговорила Антонина Михайловна. – Но ты, Сонька, не огорчайся, я все равно что-нибудь да удумаю, чтобы тебя от материнской юбки оторвать. Я не я буду! Я, конечно, могла бы протестовать, но мы ж еще подданства не имеем, только грин-карт, а это ведь не полноправная жизнь… Даже ихнего президента выбирать не будем. Мне, правда, как-то до феньки, кто им станет, но все-таки… Во, я, кажется, уже придумала!
– Что вы придумали? – улыбнулась Соня.
– У моего Витьки есть друг, чудесный парень, Джим, ему сорок два года, он вдовец и почему-то без ума от русских и давно мечтает приехать в Россию. Я его уговорю, пусть он на тебе женится!
– Тетя Тоня!
– Ну для начала, может, фиктивно…
– Господи, зачем?
– Чтобы ты, дуреха, в Америку уехала от мамы! А вдруг что и не фиктивно получится… Любовь…
– Тетя Тоня, любовь, по-моему, никому не нужна.
– Что еще за новости?
– Знаете, сколько во мне этой любви? Захлебнуться можно. Только что-то никому она не требуется… Я имею в виду мужиков. Переспать с женщиной – пожалуйста, с дорогой душой, а вот любовь… это для них что-то лишнее, обременительное. Они ее как огня боятся. Наверное, это уже пережиток какой-то для них. Не до любви им, видно, – с горечью говорила Соня, вертя в руках пустую рюмку. – А я хочу любить, тетя Тонечка… Ну, конечно, лучше бы взаимно, но в моем возрасте об этом грезить уже смешно. Знаете, я ведь Ярослава любила. А он… Все растоптал… Не понял…
– И слава богу! Счастье просто, что ты с ним рассталась.
– Он таким не был. Он был милый, умный… – И вдруг она вспомнила то, что рассказала ей мать. Ее прошиб холодный пот. – Нет, наверное, я просто хотела видеть его таким. Я, наверное, дура.
– Дура, и спорить не стану, – ласково улыбнулась Антонина Михайловна. – Но пока не поздно, надо что-то делать. Родить, что ли… Хотя нет, поздновато уже… Без мужа-то… Короче, Сонька, я беру это дело на контроль, ясно? И я не я буду, если еще в этом году не сыщу выход из положения, мать твою за ногу! Ты мне веришь?
– Верю, – кивнула Соня.
– Тогда давай хлопнем по рюмашке за успех!
– Давайте!
Они выпили.
– Сонь, а что, у Алиски тоже никого нет?
– Нет. Но ей вроде бы и не надо. А то ведь могла бы… Ей достаточно только мигнуть. Она такая красивая…
– Господи, да разве ж в красоте дело? Знаешь ведь, не родись умен, не родись красив… Что-то вы вообще невезучие девки, все три… Три полуграции, кто это вас так называл?
– Да какой-то подвыпивший интеллектуал на юге… Надо же, вы помните…
– Наверное, дело в том, что времена изменились. Действительно, мужикам сейчас совсем не до любви стало… Это вот в мое время все были помешаны на любви и просто на траханье, а теперь, по-моему, и это как-то из моды вышло. Все только деньгу зашибают… И вообще, впечатлений у людей море. Один телевизор чего стоит… А тогда… По телевизору такая тоска, сплошное чувство глубокого удовлетворения. Ничего нельзя. Нормально реализоваться почти никто не мог, особенно мужики… Так, разве что на треть. Вот и спасались романами, все крутили романы… А теперь… Или, может, я просто не знаю, выпала, так сказать, в осадок?
– Да нет, вы правы. Знаете, я вот часто езжу в рекламные туры. Казалось бы, идеальная почва для кратких романов. Я не о себе говорю, но даже молодые не тем заняты. То есть девушки, конечно, не прочь, но мужики… Просто удивительно…
– Добродетельные такие стали? Или импотенты? Наверное, все-таки импотенты, – вздохнула тетя Тоня.
– Многим все заменяет компьютер… Я вот знаю, у моей одной коллеги сыну двадцать три года, нормальный вроде бы парнишка, приятный с виду, так он девственник. В двадцать три года! Целыми днями и ночами за компьютером сидит, и ничего ему не надо. И он не один такой.
– Но ведь дети все-таки рождаются… пока, – немного даже испуганно проговорила Антонина Михайловна. – Ох, Сонька, что-то мы не о том… Нам сейчас главное – тебя устроить.
– Тетя Тоня, по-моему, ничего устроить нельзя, если оно само не устраивается.
– Да что ты такое несешь, едрит твою налево? Что значит ничего нельзя устроить! Еще как можно!
– Да, можно, но только не в любви…
– Сонька, ты что, все еще из-за этого подонка горюешь?
– Нет.
– Сколько лет ты с ним промаялась?
– Семь… даже чуть больше…
– И почему он на тебе не женился? Он что, женатый?
– Нет. Не хотел, видимо. То есть он все время обещал. Вот устроюсь получше, вот найду работу повыгоднее, мне нечего тебе предложить… А когда я находила ему какие-то варианты с работой, он гордо отказывался: я специалист высокого класса и все такое. И вот видите до чего дошел… А скорее всего, просто он не любил меня, хоть и твердил, что жить без меня не может, ревновал, подкарауливал.
– Пил много?
– Да. Особенно в последнее время. Но я и сама уже давно ничего от него не ждала, жалела просто.
– Сонька, жалость тебя погубит.
– Уже, считайте, погубила.
– Э нет, мать твою за ногу! Тебе еще сорок не исполнилось, ты что? Сейчас все только начнется, вот увидишь, но не растекайся в лужу! Побольше оптимизма, Соня! Да ты глянь на себя в зеркало, вон кожа какая, с ума сойти от зависти можно. Тебе больше тридцати двух не дашь, и вообще красотка, а ты расквасилась!
Соня вдруг рассмеялась.
– Ты чего? – удивилась Антонина Михайловна.
– Знаете как называется то, чем мы сейчас тут с вами занимаемся?
Антонина Михайловна смотрела на нее с недоумением.
– Ну что мы с вами в данный момент делаем?
– Киряем!
– Нет, теперь говорят – квасим!
– Да, в этом сраном Арканзасе отстаешь от жизни. Будь здорова, просветительница!
– …Поймите, Виктор Петрович, именины и день рождения – это не одно и то же! – горячилась Тата, стараясь не смотреть в тупо-надменное лицо Тушилова.
– А как же называют того, у кого день рождения, так сказать, виновника торжества? Именинник!
– Ничего подобного! Именинник – это тот, у кого именины! Неужели непонятно?
– А как же его все-таки называют, если не именинником?
– Ну, новорожденным, например!
– Какая глупость!
– Можно, как вы уже сказали, виновником торжества, если угодно, но не именинником! Именины – это день ангела!
– Хорошо, пусть будет по-вашему, – великодушно согласился Тушилов. – Ну что там у вас еще?
– Вот еще, это уж ни в какие ворота не лезет… У вас написано: «Они ехали по серпентарию».
– И что вас смущает?
– Вы знаете, что такое серпентарий?
– Я-то знаю! А вот вы, похоже, нет.
– Ну допустим. Это что, такой большой серпентарий, что по нему можно ездить на машине?
– Что значит – большой? Вы хотите спросить, широкий или узкий?
– Нет, я спрашиваю: такой большой, что по нему можно ездить на машине? – голосом холодного убийцы повторила Тата.
На самодовольной роже Тушилова отразилось некоторое сомнение:
– Что вы хотите сказать?
– Ничего. Я хочу получить ответ на свой вполне определенный вопрос.
– Ладно, не нравится серпентарий, назовите это просто горной дорогой!
– Вот именно! Только, дорогой Виктор Петрович, горная дорога называется серпантин, а не серпентарий. И хотя это однокоренные слова, но…
– Ах ну да, конечно, серпантин, я просто перепутал. А что ж такое серпентарий, я что-то позабыл…
– Серпентарий, к вашему сведению, – всего лишь помещение, где содержат змей для получения у них яда.
– Ух ты, промашечка вышла! А вы уверены?
– Уверена!
– Ну тогда спасибо, Наталия Павловна.
– На здоровье!
– Еще есть вопросы?
– А как же! Вот тут фраза: «Он это хорошо запамятовал».
– И что вам не нравится? Старинное русское выражение.
– Извините, но у вас обратный смысл. Запамятовать – это что, по-вашему?
– Запомнить, что же еще?
– О боже, – простонала Тата. – Запамятовать – значит, наоборот, забыть!
– Вы уверены?
– Уверена. И вообще, Виктор Петрович, не старайтесь писать красиво. А уж если вас тянет на красивые слова, то справляйтесь хотя бы в словаре…
– А вам за что деньги платят?
Эх, если б я могла, как Алиса, дать ему в рожу. Но нельзя же бить авторов, а жалко… Иногда так хочется…
– Мне, Виктор Петрович, платят за редактуру, а не за ликбез, – не удержалась она, уверенная, что сейчас начнется крик и шум.
Но, как ни странно, Тушилов вдруг сбавил тон:
– Наталия Павловна, не будем пререкаться. Я вам верю. И знаете что, правьте сами как хотите! Я надеюсь, что вы мне ничего не испортите. И не советуйтесь со мной, чего зря нервы друг другу трепать.
