Эдуард Тополь - Любожид
Андропов пожал плечами, но его холодные, светлые глаза не уступили взгляду Кулакова. Гольский знал этот взгляд своего шефа – безмятежная пустота, в которой невозможно прочесть ничего. Но не дай вам Бог встретить такую безмятежность в глазах Андропова, спрятанных за очками…
– И еще это… Юрий Владимирович… – снова сказал Брежнев и вдруг повернул голову к Гольскому: – Нет, пускай он мне скажет… Скажи мне, э-э-э, милок… Правда в народе говорят, что у меня жена яврейка? И поэтому я, значит, разрешил явреям эмиграцию?
Гольский не только знал об этих слухах, но и догадывался, откуда они исходят – из все той же Политической службы безопасности КГБ СССР. Глухая вражда андроповского аппарата КГБ к брежневской группировке в ЦК вышла наконец из-за кулис серого монолита Лубянки и сделала первый, пробный шаг на общественной арене – привязала Брежнева к жидам. Не очень оригинальный ход, конечно, но зато проверенный историей. Однако что ответить Брежневу? Гольский растерянно посмотрел на своего начальника. Но Андропов даже не поднял головы от текста проекта постановления, словно этот мелкий, не государственной значимости вопрос Брежнева не имел к нему никакого отношения. И в тишине этой паузы вдруг неестественно громко прозвучало бульканье воды, наливаемой в дальнем конце стола из бутылки в стакан. Это Юрий Игунов, ставленник Кулакова в Отделе пропаганды ЦК и автор книг «Вторжение без оружия» и «Иудаизм без грима», налил себе нарзан.
– Ну? – требовательно сказал Брежнев Гольскому. – Говорят в народе, что я на яврейке женат, а?
– Честно говоря, я такого не слышал, Леонид Ильич, – услышал Гольский свой голос.
– Если об этом не говорили по Би-би-си, то можешь не беспокоиться, Леонид, – вдруг сказал Черненко. – Даже если есть такие слухи, хто же им поверит, пока голоса не подтвердят!
Эта незамысловатая шутка развеселила все Политбюро, включая желчного Суслова и самого Брежнева. Даже Андропов чуть раздвинул в улыбке свои узкие губы. А Брежнев так закашлялся от смеха – старческим, трудным, до покраснения глаз смехом, – что, откашлявшись, бессильно откинулся в кресле, перевел дыхание и сказал через силу:
– Ты это, Костя… Ты не шути больше… Ну тебя у п… с твоими шутками!…
– Так, продолжим, – сухо сказал Суслов, он вел заседание.
– Переходим к еврейской эмиграции. Пожалуйста, товарищ Гольский, какая у вас по этому вопросу вводная информация?
Гольский открыл свою папку. Вся нужная Политбюро информация умещалась на одной страничке – таков был порядок. Небожители, склонные к длинным речам, сами не любили слушать доклады больше минуты и могли просто уснуть. Но они же могли задать вопросы, любые вопросы, и поэтому в папке Гольского была еще сотня страниц самой подробной информации по всем аспектам еврейской эмиграции из СССР.
– С 1971 года по сегодняшний день разрешение на эмиграцию в Израиль выдано 127 тысячам лиц еврейской национальности. Отказано – 19 тысячам, – сказал Гольский. – В соответствии с решением Правительства на этот год запланировано выдать около 40 тысяч разрешений. Одновременно по заданию Идеологического отдела ЦК нами проведен анализ процессов, происходящих в обществе в связи с этой эмиграцией. В этой работе были задействованы самые различные организации – от Института общественного мнения Академии наук до наших спецслужб. Результаты показывают, что сам факт возможности для какой-то части населения уехать из страны производит все более отрицательное, заразительное действие на другие, нееврейские нации. Например, за последние два года резко возросло давление на правительственные органы со стороны немцев, армян, закарпатских украинцев, а также со стороны религиозных сект – пятидесятников, адвентистов седьмого дня и прочих. Если раньше их просьбы о выезде носили единичный и разрозненный характер, то теперь мы вынуждены говорить о рождении организованных движений, выступающих не с просьбами, а с требованиями о массовой эмиграции немцев в ФРГ, армян – в США, украинцев и пятидесятников – в Канаду. У этих движений имеются лидеры, центры и своя самиздатская пресса. Нет сомнения в том, что западная разведка, оказывая материальную и техническую помощь этим движениям, планирует использовать их в качестве рычагов свержения советской власти. Об этом, в частности, говорит анализ радиопередач Би-би-си, «Голос Америки» и «Радио "Свобода"», вещающих на языках всех пятнадцати советских республик. Тема борьбы за право на эмиграцию заняла в их программах ведущее место.
Одновременно следует отметить влияние еврейской эмиграции на движение крымских татар, месхов и чеченцев, выселенных в свое время из Крыма и Кавказа в Сибирь и Казахстан. Здесь также налицо переход от отдельных просьб к организованным движениям, митингам и прочим сборищам, выступающим с требованиями вернуть им их землю.
И последнее. Несколько лет назад, когда практически все евреи-эмигранты уезжали в Израиль, этот процесс никак не сказывался на настроениях коренных народов нашей страны. Но с тех пор, как все большее число еврейских эмигрантов едет вместо Израиля в США, Канаду и Австралию, – с этого времени мы наблюдаем резкое увеличение попыток русских, украинцев и других восстановить переписку с родственниками, покинувшими страну в двадцатые и тридцатые годы, завязать связи с иностранными туристами и любым способом, даже с помощью фиктивных браков, выехать из СССР. Особую активность в этом проявляют грузины и другие кавказские нации, где стоимость так называемой еврейской невесты уже достигла 10 тысяч рублей!…
Тут Польский оторвал взгляд от текста и бросил быстрый взгляд на членов Политбюро, ожидая от них смеха или хотя бы улыбки. Потому что даже беглая благосклонная улыбка этих патриархов партии могла определить вашу карьеру на много лет вперед.
Но патриархи – Брежнев, Устинов, Черненко, Пельше, Суслов, Гришин, Мазуров и Кириленко – не улыбались. Они сидели с опущенными к столу взглядами, а их обвисшие от сытой старости щеки не выражали абсолютно ничего. И значит, заключил про себя Гольский, все это им уже известно, даже цена на «еврейских невест» в Грузии. А шестидесятилетняя «молодежь» Политбюро – Кулаков, Демичев, Долгих, Рябов, Русаков, Зимянин и другие – выглядели насупленно, словно само это обсуждение еврейской проблемы оскорбительно для их партийно-великорусского достоинства.
Нужно закругляться, решил Гольский и поспешно зачитал последний абзац своего информативного сообщения:
– То, что теперь при любых конфликтах с государственными органами евреи, немцы, крымские татары и прочие группы населения обращаются то в ООН, то к американскому конгрессу, то к так называемой мировой общественности и даже к руководителям Итальянской и Французской коммунистических партий, – все это крайне затрудняет работу наших дипломатов за рубежом, подрывает престиж нашей партии как лидера международного коммунистического движения и компрометирует наше государство в глазах народов Южной Америки, Африки и Ближнего Востока, которые ведут борьбу за наш, советский, путь развития. Можно с уверенностью сказать, что продолжение еврейской эмиграции будет только способствовать расширению и углублению всех этих процессов и может привести к самым непредсказуемым последствиям. Все. Спасибо за внимание.
Три последних слова тоже были написаны на листе – чтобы Гольский не забыл их, особенно после столь резкого вывода, продиктованного ему самим Андроповым еще вчера вечером.
Закрыв папку, Гольский осторожно посмотрел на секретарей ЦК. Эта «тайная заутреня» апостолов коммунизма отличалась от «тайной вечери» Христа не только помпезной обстановкой гигантского конференц-зала с его текинским ковром на полу, красным бархатом финских кресел, пепси-колой и нарзаном перед каждым из сидящих за столом заседаний, но особенно – стариковски-одутловатыми лицами самих «апостолов». Однако между теми, христовыми, и этими, брежневскими, апостолами было и родство – тут, на Старой площади, тоже был некто, готовящий гибель вождю. Правда, до этой гибели было еще далеко, целых три года, но сегодня, сейчас, он, Юрий Владимирович Андропов, с помощью Гольского проверял свой первый ход. Гольский поразился, что понял это только сейчас, здесь, в конце своего доклада. И от страха, что его, как пробную пешку, шеф подвел под удар брежневской мафии, – от этого страха у Гольского похолодели даже волосы на голове.
– Гхм… Гхм… – прокашлялся между тем Брежнев, поднимая на Гольского свое тяжелое, бровастое, бугристо-красное лицо. И уперся в него взглядом: – Кхм… Получается, как в анекдоте, да? Все уедут, а мы с тобой останемся? А? Или ты тоже уедешь?
Конец, подумал Гольский, вдруг ощутив, что он не в силах произнести ни звука.
