Екатерина Вильмонт - Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры
Пока христианка Вавочка с Маней мыли посуду, мы с Любкой заварили чай, кофе, приготовили чашки, блюдца и вазочки для мороженого.
– Кирка, доставай мороженое, а то будет слишком твердым, – деловито распорядилась Любка.
Я достала из морозилки Маратову шляпную картонку, развязала изящный бант, сняла крышку и…
На огромном, ослепительно красивом торте большими кремовыми буквами было выведено: «Она соперниц не имела!»
Мы с Любкой очумело уставились на эту красоту, переглянулись и покатились со смеху. Мы были близки к истерике, мы выли, стонали, держались за животы и чуть не падали с ног.
– Кирка, – рыдала Любка, – какой болван это принес?
– Марат, – еле выговорила я.
В кухню влетела Дашка.
– Что это с вами, тетки? Чего вы ржете?
Любка только тыкала пальцем в торт и хрипло завывала.
Дашка глянула, свела брови, словно что-то припоминая, и рухнула на стул.
– Мама, это он принес? Да? – сквозь смех проговорила она.
– Да!
– Мама, но он же не нарочно!
Тут на кухню заглянул Котя, увидел надпись на торте и сквозь зубы произнес:
– Одно слово – козел!
Дашка хотела было обидеться за новоявленного папочку, но чувство юмора взяло верх, она икнула и залилась хохотом.
– Вот что, девочки, смех смехом, а подавать на стол это нельзя, – заявил разумный Котя. – Во-первых, его же все осмеют, хотя понятно, что намерения были самые благие и даже лестные для Кузи. Не волнуйтесь, я сейчас вмиг уберу это архитектурное излишество.
В самом деле, он ловко срезал кружок с надписью, образовавшуюся плоскость взрыхлил ложкой и спросил:
– Шоколад есть?
– Есть.
– Давай сюда. И еще крупную терку.
– Поняла!
Через минуту торт имел вполне приличный вид.
– Теперь можно и подавать!
Котя торжественно внес торт в столовую. Марат сидел с довольным видом. Бедолага! Котя осторожно поставил торт на стол, как бы приглашая присутствующих полюбоваться им. Торт и в самом деле был удивительно красив. И вдруг у Марата удивленно поднялись брови.
– Налетайте! – сказал Котя.
Лиза принялась раскладывать мороженое по вазочкам, и вскоре все уже наслаждались мороженым Семена. Все, кроме меня. Я была им сыта до гробовой доски. Когда за столом воцарилась благоговейная тишина, Котя вдруг довольно бесцеремонно взял гитару из рук Шаца и пропел:
Когда она на сцене пела,Париж в восторге был от ней!Она соперниц не имела,Подайте ж милостыню ей!Подайте ж милостыню ей!
Кровь бросилась в лицо Марата. Он в ужасе взглянул на меня, а я улыбнулась и пожала плечами – мол, ничего, с кем не бывает. Котя, молодец, спел один этот куплет, а потом сказал:
– Нет, это сейчас неуместно, лучше я вот что вам спою:
Две гитары, зазвенев,Жалобно заныли,Сердцу памятный напев,Милый друг мой, ты ли?Старый друг мой, узнаю,Ход твой в ре-минореИ мелодию твоюВ частом переборе…
Так хорошо, так прелестно он это пел, что все заслушались, а потом разразились аплодисментами.
История с тортом была забыта.
После мороженого начались танцы. Я танцевала с Котей. Танцевать с ним было необычайно легко, он вел так умело и властно, что оставалось только подчиняться.
– А ты вальс умеешь танцевать? – спросил он вдруг.
– Умею, а что?
– А то, что нынешняя молодежь не умеет!
– С чего ты взял?
– А вот давай проверим. Дамы и юные девы! – сказал он, когда музыка смолкла. – Минутку внимания, кто из вас умеет танцевать вальс?
Котя оказался прав – из женщин вальс умели танцевать только Любка, Вавочка и Етта, которой Котя уже дал кличку Ета Дура. А из мужчин – Котя, Марат и Стас.
– Ну, молодежь, хотите посмотреть, как танцуют самый романтический танец? – вопил Стас. – Люба, позвольте вас пригласить.
– Куда ж приглашать, еще музыки нет, – удивилась Люба.
– Музыка будет, этот Константин надежный мужик.
– Какой Константин?
– Ну, этот, Котя!
– Он не Константин, а Викентий.
– Вот уж никогда бы не подумал!
Котя тем временем перебирал пластинки.
– О, вот то, что надо! – воскликнул он. – Не слишком быстро, в самый раз для старшего поколения!
Но пока он ставил пластинку, ко мне поспешно подошел Марат и пригласил на вальс.
Коте ничего другого не осталось, как пригласить Вавочку. Етте танцевать уже было не с кем.
Марат тоже хорошо танцевал, а главное, в вальсе он все же не мог прижать меня к себе так, как ему хотелось бы, да что кривить душой, и мне тоже.
– Знаешь, Кира, мы с Дашенькой уже объяснились. Она сама ко мне обратилась так прямо и спросила: вы мой отец? Что же мне оставалось делать?
«С берез не слышен, не весом слетает желтый лист…» – пела пластинка.
– Я не знаю, я вообще уже ничего не знаю, – отвечала я. – Для меня нет никого важнее Дашки. Если ты ей нужен, ради бога, я мешать не стану. В конце концов, биологически ты ее отец.
– Тебе не кажется, что это разговор не для вальса?
– Кажется.
– Выйдем на балкон…
На балконе никого не было.
– Марат, дай-ка мне сигаретку!
– Но ты же не куришь!
– Иногда, в особых случаях… Спасибо!
– Так о чем мы говорили? Ах да, о том, что я биологический отец…
– Ну я не знаю, может, это как-то иначе называется, но в самом-то деле разве ты отец?
– Кира, милая, я ведь ничего не знал! Мне и в голову не приходило!
– Опять двадцать пять! А если бы и знал? Да ты бы умер со страху! Это хорошо сейчас, в наше вольное время, говорить… Теперь все можно! Даже тебя, такого засекреченного, пустили в страну израильской военщины… Теперь, конечно, даже приятно узнать, что у тебя тут двадцатилетняя дочка, да еще такая красотка… и ей от тебя ровным счетом ничего не нужно… взрослая, замужняя… Вдобавок ты здесь один и это вряд ли выплывет наружу в Москве, если уж за двадцать лет не выплыло. А тогда… Воображаю! Да ты бы…
– Почем ты знаешь, как я повел бы себя тогда! – возмутился Марат.
– На собственном горьком опыте убедилась. Если ты просто влюбленной женщины испугался, то уж о ребенке и говорить нечего.
На балконе было темно, глаз его я не видела, и все мои обиды вновь взыграли.
– Знаешь, Марат, наверное, я никогда не смогу окончательно тебя простить, не из-за Дашки, нет, Дашка – это мое счастье, и поверь, за эти двадцать лет в нашей жизни было куда больше хорошего, чем плохого, а если и бывало худо, всегда было кому прийти на помощь. Что-что, а друзей выбирать я умею, вот только с любовью маху дала… А за Дашку я даже благодарна тебе…
– Тогда что же ты не можешь мне простить?
– То, что ты так долго морочил мне голову, то, что прошел мимо моей любви… Но все эти наши с тобой разговоры – сказка про белого бычка! Ну так о чем же вы с Дашей говорили?
– Я рассказал ей, что у нее есть сестра и брат…
– Ах, как трогательно! Боюсь только, сестру и брата известие о новоявленной израильской сестрице вряд ли обрадует. Впрочем, ты и не решишься сообщить им об этом интересном факте, не говоря уж о своей супруге!
– Кира, почему ты так горячишься?
– Потому что я ненавижу, ненавижу тебя! И не желаю ничего знать ни о тебе, ни о твоем семействе! Хочешь поддерживать отношения с Дашей – дело твое, я мешать не стану, но меня, меня оставьте в покое! – уже почти кричала я.
– Кирка, что с тобой? – пришла мне на помощь Люба. Вероятно, она услыхала мои вопли сквозь музыку и гвалт. – Пошли отсюда, неудобно, вы тут уединились, а там Котя волнуется, – шептала она мне на ухо.
– Не могу, не могу больше, что же это за наказание? Любочка, пойдем на пять минут в кухню!
– Да там бабы толкутся, кажется, все что-то почуяли, особенно Етта. Она просто на ушах стоит. Пойдем к тебе, полежишь немножко, и все пройдет! Помнишь, ты как-то заболела, а мы все перепугались, дежурили возле тебя по очереди, но больше всех перетрусила Лерка, ей казалось, что ты непременно помрешь в ее дежурство. Вот и хорошо, ты уже улыбаешься! Кирка, мы с тобой четыре года не виделись, а все равно ты своя, родная, а здешние, они почти все чужие…
– А Шац?
– А что Шац? Он хороший малый, любит меня, помогает чем может, но у него и у самого на шее мама, и потом, он такой зануда, ни в сказке сказать, ни пером описать!
– Как же ты это терпишь?
– Ну, во-первых, на бесптичье…
– Да, он еще тот соловей! Его трели я уже слышала!
Мы расхохотались. Раздался стук в дверь.
– Девочки, вы здесь? – в комнату заглянул Котя. – Что тут у вас делается? Я не помешал? Чему вы смеетесь?
– Да так, вспоминаем кое-что из раньшего времени, – сказала Люба и собралась оставить нас.
– Нет, Любочка, не уходи, – задержал ее Котя. – Если ты уйдешь, я могу закатить Кузе сцену ревности.
– Это по какому же поводу?
– Ну, повод, я полагаю и даже надеюсь, у нас всегда будет только один – Марат Ильич. Гипотетический миллионер не в счет.
– Какой миллионер? – удивилась Любка.
– Ваша, то есть твоя подружка мне тут заявила, что чувствует себя секс-бомбой и ждет, что какой-нибудь американский миллионер швырнет к ее ногам не что-нибудь, а целую корпорацию! Но я взял себя в руки и решил к нему пока не ревновать. А вот Марат…
