Виталий Коротич - Не бывает прошедшего времени
Зато из полумрака гостиничного кафе послышался голос Виктора:
- Анри, это наш советский постоялец пришел. Расскажи-ка, почему это ни тебя, ни меня он не видит?
Хрустя подошвами по битому стеклу - этот звук я узнаю безошибочно с детства, - прикрывая ладонью огонек свечи, появился Анри и начал искать на табло ключ от моего номера.
- Отчего ты не спрашиваешь, что же произошло? - ехидно подсказал Виктор.
(Где это он умудрился выпить, неужели в этом разбитом баре?)
- Что произошло, месье Анри? - вопросил я.
- Что произошло? - Портье повернулся ко мне резко, даже свеча в руке у него едва не погасла, звякнул ключом о пластмассовую стойку. - Самая большая битва русских с немцами со времен второй мировой войны! Бородатый из сорок девятого номера рассердился на какого-то немца с магнитофоном...
("Он имеет в виду Отто, - подсказал Виктор. - Он имеет в виду нашего доброго друга Отто..." - "Твоего друга", - поправил я.)
- Бородатый намотал немцу на шею микрофонный шнур, - ужаснулся Анри, - и заставил того кричать "Гитлер капут!", а затем водил его по вестибюлю на четвереньках, едва не задушил и решил на шнуре вытянуть на улицу. Но немец сопротивлялся, и бородатый русский так дернул за шнур, что тот потерял сознание. Но сбежались немецкие туристы-ветераны и - о месье! - как они били того Ивана! Они называли его Иваном и пинали, топтали его без жалости. Бородатый защищался моими бутылками, бил витрины. Вы видите.
- Отто настаивал на том, чтобы Иван Спиридонович немедленно здесь же, в баре, сказал о России все, что он, Отто, велит сказать, - меланхолически сообщил Виктор. - Я не вмешивался. Когда били, тоже не вмешивался. Но Отто отвезли в больницу, Ивана Спиридоновича тоже, я не уверен, выживет ли он, - большие мастера били его, профессионалы...
В вестибюле вспыхнул свет, и я смог в полной мере оценить масштаб разрушений. Виктор сидел за столиком у бара, и перед ним плескалась лужа из спиртного. На стойке лежала расквашенная желто-зеленая груша из бутылки, которую Анри получил из родной деревни и которую так любил демонстрировать дорогим гостям.
- Это конец света! - всплеснул руками Анри. - У людей частные войны! Пожилые люди молотят посуду в порядочном отеле, боши бьют бородатого русского и орут: "Попался, Иван!" Какой нынче год?!
- Тот, что рифмуется с сорок пятым, - ответил я. - Война звалась мировой, Анри, и в ней принимали участие все на свете.
- Пятьдесят миллионов погибло - и достаточно! - быстро вмешался Виктор.
- Сегодня я разглядывал фотографии в архиве. Они даже не пожелтели...
- Какие фотографии? - удивился Анри, беря большую тряпку. - Разве месье из полиции?
- Месье из джунглей! - хлопнул Виктор ладонью по алкогольной луже, что сразу же придало его рубахе совершенно иной вид. - Месье - японец из джунглей! Помнишь, Володя, в газетах писали, что через двадцать и даже двадцать пять лет после войны где-то в джунглях Бирмы ловили одичавших японских солдат в обмотках, не желавших верить, что война за-кон-чи-лась? Японцы не знали, что человечество уже помирилось, и продолжали гибнуть в джунглях, но каждый вечер чистили тряпочками карабины. Володя, война о-кон-че-на!
- Возможно, - сказал я и сбросил со стола дно от ликерной бутылки, - тем более для японских солдат, проигравших ее. Но я выиграл ту войну. Мы ее выиграли. И выяснилось, что те, кто нанимал Отто, японских солдат и прочих, готовы нанимать снова. Надо напоминать, что это мы, мы выиграли войну!
- Кто вы?
- Советские. Если тебе необходимо партийное определение, то коммунисты или, говоря шире, марксисты, еще шире - антифашисты. Неужели ты не знаешь об этом?
- Но мне нравятся слова, которые любил повторять Отто, что, мол, одни воюют за призраков прошлого, а другие - за призраков будущего. Между тем надо жить, как американцы живут, - сегодня для сегодня, а там хоть трава не расти!
- Неправда, - перебил я. - И с американцами все сложнее, и с травой. Ты помнишь, как росла трава, и сердишься, что потерял пути к ней.
- Не бей меня так! - вскрикнул Виктор и тут же зажмурился. - А зачем, собственно, мне та трава?
- Для того, чтобы иметь ее, свою траву, чтобы не потерять способность различать день и ночь. Что ты мне кричишь про свою Америку? И там надо быть кем-то - богатым, бедным, шотландцем, евреем, негром, планеристом - кем угодно, но быть! А ты?
- Не дай бог, чтобы память просыпалась не вовремя, - сказал Виктор. - Ну зачем она мне теперь? А в этом Иване Спиридоновиче вообще проснулась неведомо чья память, может быть, дух кого-нибудь из воинов Александра Невского, замерзшего во льдах Чудского озера. Он дрался так, будто должен был умереть, но перебить всех захватчиков до единого. Он дрался, как дерутся в штрафных подразделениях, где, только пролив кровь, можно рассчитывать на прощение.
- За что бы мог умереть ты, Виктор? Так вот, взять и умереть по первому зову?..
Виктор поднял на меня совершенно отсутствующие глаза и не то чтобы закричал, зашуршал пережатым истерической спазмой голосом:
- А ну вас всех к чертовой матери! Я американец! Какого дьявола меня занесло сюда? Я американец, и моя страна за целый океан отсюда! Я не хочу вас видеть и слышать, потому что...
Из-за моей спины вышел коренастый немолодой немец и взял Виктора за подбородок, поднял ему голову, и тот вдруг смолк, как загипнотизированный, глядя немцу в немигающие карие глаза.
- Анри, - сказал немец на приличном французском языке, - я вижу, что здесь объявился еще один русский. Скажи ему, что он умрет в тот самый момент, когда еще раз повысит голос в гостинице, где живут ветераны вермахта.
Он смачно плюнул Виктору прямо меж глаз и отпустил его.
Виктор сидел, будто каменный.
Немец медленно вышел из гостиницы.
Я тоже вышел. В Париже была ночь.
Где-то за углом скрипел аккордеон, играя полузабытый вальс, и светились витрины соседнего кафе. Я пошел туда. Аккордеонист, чьи день и ночь существовали неразделимо, закатив слепые бельма, играл вальс, а коробочка с лотерейными билетами напоминала, что счастье возможно и, быть может, вот оно, купите билетик, проверьте выигрыш и радуйтесь, радуйтесь...
1985
