Ирэн Роздобудько - Амулет Паскаля. Последний бриллиант миледи (сборник)

Я вошла в обеденный зал. Как всегда, старик сидел во главе длинного стола. Мне так хотелось спать, что показалось – пока дошла, одолела километров пять. В одной руке держала кувшин с вином, под мышкой – письма.

Стала за спиной, мастерски (ведь уже научилась) наклонила хрустальный кувшин, и… большое красное пятно расползлось по белоснежной скатерти.

Рука, как оказалось, хорошенечко дрожала. Мсье, как воспитанный человек, и глазом не моргнул. Промокнув салфеткой колени, переместился на другой стул и сказал:

– Сегодня у меня ответственный день, это знак, чтобы я не пил.

– Видите, мсье, я и тут вам угодила… – сказала я.

– Садитесь, госпожа Иголка! Вы едва держитесь на ногах.

– Да. Я не сплю уже вторые сутки! – гордо сообщила я. – То читаю, то пишу. И ничего в этом не понимаю. Нельзя ли мне поменяться местами с матушкой Же-Же? Я бы вам сварила борщ…

– Да, вид у вас нездоровый, – сочувственно покачал головой мсье. – Но, поверьте, скоро у вас будет прекрасный сон и хороший аппетит.

Он протянул руку, указывая на листки под моей мышкой:

– Вижу, что вы потрудились…

Я протянула ему письма. И сложила руки на коленях. Не очень-то приятно, когда тебя вот так экзаменуют.

Я налила себе остатки вина и наблюдала, как мсье погрузился в чтение.

Не была уверена, что это – именно то, на что он рассчитывал.

Интеллектуальные пытки продолжались минут сорок. Затем он оторвался от бумаг и посмотрел на меня.

И его лицо снова поплыло перед глазами, как тогда, в первый раз. Глаза, эти маленькие «земные шарики» с параллелями и меридианами, засветились молодостью и снова застлались туманом. Я почувствовала укол в сердце: оказывается, я привыкла к нему, не просто привыкла – полюбила. Как жить потом без этих насмешливо-ласковых глаз и убийственной иронии? Потом я подумала: хорошо, что в контракте не указаны даты!

А еще подумала: собственно, что это за настроение, почему оно такое, будто я сижу на собранных чемоданах!

Мсье Паскаль прервал долгую паузу:

– Ну вот видите, хитрунья, а говорили, что это – не ваш блокнот…

Я ожидала всего что угодно – только не этой фразы!

От неожиданности выплеснула на свою шифоновую накидку остатки вина. Снова – кровавое пятно… Уже второй раз…

Я выхватила из рук мсье бумаги и, не сказав ни слова, выскочила из комнаты. Я бежала по лестнице, как безумная. И – будто оставалась на месте, ноги стали ватными. Или это чертова лестница растягивались передо мной! Портреты, кабаньи и оленьи головы, рога, ружья, канделябры, опять – портреты. Один виток закончился, я едва ползла по второму, и в голове моей звенели колокольчики. Наконец добралась до комнаты, стала выдвигать все подряд ящики. Куда я его засунула? Ага. Вот. Есть…

Я села на кровать и отдышалась. Разложила свою писанину. Раскрыла зеленый блокнот на середине… Впилась взглядом сначала в одно, потом в другое… Голова раскалывалась. Это была уже не голова, а яйцо, которое изнутри долбил цыпленок: цок-цок-цок. Сейчас развалится и из него появится монстр-мутант. Я заплакала. Море размывало строки – в одном и другом.

Одинаковые строки! С похожим наклоном, с загогулистой «а», с широким и незамкнутым «о», с кривой черточкой над «й»… Чтобы заметить это, не надо быть криминалистом!

Я перекатилась по кровати, и красные пятна от вина на моей накидке отпечатались по всей простыне. Я валялась как выпотрошенная рыба в собственной крови. И ничего, совсем ничего не могла понять.

Сколько это продолжалось? Час? Два?

Я еще раз полистала блокнот… Потом решительно встала, натянула старые джинсы, которые с трудом нашла под охапкой местных шмоток. Хорошо, что не выбросила футболку, в которой приехала. Я пыхтела, как поезд, набирающий скорость. Я больше не позволю издеваться над собой!

Видно, здесь все же установлены камеры наблюдения, и это милое шоу транслируется на весь мир. И то, как я стригу ногти, и… все такое прочее. С Иваном… А потом идет реклама: «Зубная паста «орал-би» – лучшая в мире!»… Как остроумно! Ненавижу!

Я хлопнула дверью так, что за ней что-то упало. Возможно, соскользнул с окровавленной кровати тот зеленый блокнот… Или рыбьи кишки с бриллиантовым обручальным кольцом внутри.

Ненавижу!!!

Я рванула двери так, что они распахнулись и с обеих сторон ударились о стены. И замерла. Застыла на пороге в боевой стойке.

Мсье Паскаль сидел в кресле, закинув ногу на ногу.

Он был в смокинге.

В белой рубашке.

С черной бабочкой.

С лакированной тростью.

В черных лакированных туфлях.

Ну, вылитый Роберт де Ниро!

И смотрел на меня, высоко запрокинув голову.

Взглядом энтомолога.

Я смутилась. Даже ноги сами собой подкосились в глубоком реверансе. Нет, скорее всего – просто заболели и подкосились.

Мсье Паскаль улыбнулся.

– Ну? Что я говорил!

Тон был такой же – ироничный, весело-насмешливый – «наш», но я не смогла подыграть, как прежде.

– Мсье… – сказала я, приближаясь на дрожащих ногах. – Мсье Паскаль, я живу здесь почти год и за все вам очень благодарна. Но в последнее время…

Я хотела задать уйму вопросов, которые этот чертов цыпленок настучал в моей голове. Но он рассмеялся, перебивая меня:

– Год? Вы сказали – год!

– Год или полтора, какое это имеет значение!

– Восемь дней, дорогая моя, восемь дней! Это только девятый… И он подходит к концу… Все позади, госпожа Иголка, все позади…

«Конечно… – пронеслось в голове. – Конечно… Этот любезный господин хочет сказать, что я способна трахаться на второй день знакомства, хлестать виски – на третий, одновременно заводить и терять друзей – на четвертый, а мастерски писать – на седьмой?!!! Супер!»

– Теперь я должен вас отпустить.

– Но, мсье, я не сыграла в амулет!

– Вам не нужно играть. Я вам его просто подарю. На добрую память.

– То есть вы вот так, прямо сейчас хотите от меня избавиться?

– Нет. Но я вижу, что тут вы себя исчерпали. Недаром же вы сейчас пришли в дорожной одежде.

– О, мсье, я просто разозлилась. Извините. Я могу надеть любое из платьев! И матушкин фартук в придачу!

– Это неслучайно. Будем прислушиваться к знакам судьбы, госпожа Иголка…

У меня больше не было аргументов.

– Если так, то объясните мне все: про блокнот, про детские письма, про год, который длился «восемь дней». Вы же не хотите, чтобы я умерла от любопытства!

– Конечно… Конечно… – задумчиво пробормотал он. – Я все-все объясню. Минуты через три-четыре. А теперь у меня для вас сюрприз. Я уверен, что он вам понравится.

Мсье открыл дверь, и вошел Иван-Джон. Растерянный и печальный.

Дальше все понеслось таким галопом, что я только глотала воздух разинутым ртом. Ритм общения ускорился настолько, что я начала задыхаться.

– У вас есть три минуты! – решительно произнес мсье Паскаль.

Он не шутил. Мы это хорошо знали, пронаблюдав, как быстро испаряются другие гости: раз-два – и стулья пустые!

Мсье отошел в глубь комнаты.

Мы молчали.

– Мсье Паскаль, – наконец произнес Иван-Джон. – Я вас очень уважаю, ценю ваше внимание и фантазию, но… это уже переходит всякие границы.

– Две минуты! – не оборачиваясь, констатировал хозяин.

Я пожала плечами:

– Не возражай… Пожалуйста.

– Это твое окончательное решение? – спросил Иван-Джон.

– Да.

– Мы можем жить здесь… – заговорил он. – Я буду преподавать в школе… Ты уйдешь из этого дома (он гневно засопел в сторону хозяина)… Мы будем ходить в лес, в церковь… Помнишь…

– Одна!

– Да кто вы такой, черт возьми! – закричал Иван-Джон и хотел схватить меня за руку.

– Какие же вы, люди, эгоисты и эгоцентрики, – сказал мсье, подходя к нам. – Не разочаровывайте меня, Джон! Ваше время истекло. Прошу покинуть помещение. Две оставшиеся секунды вам не нужны! Все, что вы произносите, – не то. Не то…

Он сказал это так уверенно, что Иван-Джон отступил. Я знаю, он ждал моих слов. И не услышал. Я просто не могла говорить.

Хлопнула дверь…

В эти две секунды я успела бы сказать: «Я люблю тебя». И завтра мы пошли бы в наш лес…

Я осталась стоять посреди зала с немым вопросом в глазах.

– Запомните, госпожа Иголка: рождение и смерть – две тяжкие РАБОТЫ. Два сложных процесса в человеческой жизни, и горе тому, кто этого не понимает, относится как к фатуму или случайности. Запомните: это работа! Ее нужно выполнять достойно. Так, как это делают звери и птицы. А вы, голубушка, избрали слишком легкий путь. Он – не ваш. Я это сразу понял. Я дал вам отдохнуть – а теперь: вперед! Вы еще вспомните меня добрым словом. А если не вспомните, я не обижусь…

– Но почему я, почему я, Господи?..

– Это риторический вопрос! Его задают все без исключения – в горе и в радости. На него нет ответа…