Михаил Орловский - И пришел доктор...

Самое интересное, что Царство-то деньги (деньгами, правда, это тяжело назвать, скорее подачки) на море своевременно перечисляет, а вот на местах они как-то теряются что ли. Или испаряются?

Так и нашим товарищам пришлось обратиться в военно- морской суд за помощью: не выдали им законную капустку на обзаведение имуществом первой необходимости. Сумма, должен Вам сказать, получилась немаленькая: двенадцать окладов или, другими словами, годовая получка. Ради таких деньжищ не только в суд пойдёшь. Вот они и пошли.

Процесс сутяжничества растянулся на добрую пару месяцев. Коллеги мои должны были, кровь из носу, принести судье кучу различных бумажек:

— выписку из приказа по части о назначении ссуды;

— копию рапорта на ссуду;

— справку о том, что ссуда не была выплачена;

— квитанцию об оплате госпошлины за исковое заявление;

— само исковое заявление собственной персоной.

Только после подачи более ста заявлений (молодые морские лейтенанты тоже без денег сидеть не хотели) в армейской кассе неожиданно появились платёжные хрустящие бумажки на оплату столь благого дела. Толпы жаждущих, будто косяки форели, потянулись в базу. Дружное стадо устремилось в кассу. Разве только что ленивый не пошёл.

Михалыч же сидел дома в благом неведении. Он буквально недавно вышел из душа и, надев свежую тельняшку, удобно развалился на кухонном диванчике, вытянув ноги к холодильнику. Его руки лежали на столе, а взгляд был нацелен в окно, где открывался замечательный вид на сопки (дом моего товарища располагался с краю городка, на его границе). Но не холодными сопками любовался Михалыч. Он наслаждался извилистой асфальтовой дорогой, что вела из городка в Мурманск. Дорога оставалась практически свободной и манила своей доступностью, но Михалыч прекрасно знал, что это лишь зримая видимость: покидать городок он не имел права. По крайней мере, не больше, чем на безопасные десять суток. А уехать хотелось навсегда.

«Самое трудное — это когда путь открыт, а ступить на него запрещено», — подумал мой товарищ с некоторой смесью скепсиса и горечи в душе. Глаз его моргнул, но навернувшаяся было скупая слеза исчезла так же быстро, как и появилась.

— Налью-ка я лучше цейлонского чаю, — сказал он сам себе вслух, беря пачку, на дне которой мелким шрифтом было пропечатано «Made in China».

В этот момент в дверь зазвонили. Лениво оторвавшись от заварочного чайника, за который он уже успел схватиться культяпками, Михалыч поплёлся в прихожую, шурша тапками по настеленному линолеуму с шахматным орнаментом. Звонко щёлкнув механическим замком, он распахнул дверь.

— Михаил Сергеевич? Здравствуйте. Начальник финансовой службы, — представился гость с капитанскими погонами.

— Чем могу быть полезен? — удивился Михаил, хотя оппонента он хорошо знал в лицо.

— Суд без Вас не может вынести решение, — заверил начфин. — Я на машине.

Оказалось, что границу количества невыплат финансовая служба пересекла стремительно. Правовые органы задали им приличную трёпку. Заявление Михалыча было крайним, вот и напряглась финслужба. Доставка до суда и обратно (300 метров) за их счёт. Конечно, при всём триумфе между строк легко читалось: «Ваши денежки мы уже прокрутили. Спасибо».

Судья удовлетворил иск моего товарища, без каких-либо проволочек. Капитан-начфин не протестовал и апелляций не подавал, а наоборот, сказал, что Михалыч может завтра подойти и без решения суда. Деньги будут, с учётом инфляции. Вот и пошёл он, вместе с толпой обманутых, их получать. На следующий день.

Вышел товарищ мой из штаба своей части довольный, что наконец-то получит долгожданные хрустящие бумажки в объёме, о котором и мечтать не приходилось. Солнце светило ему в путь, по ходу не просто подбадривая, а как бы даже подталкивая.

Стояла приятная погода, издалека похожая на весну. Где-то таял снег, сочилась свежая капель, и птицы пытались петь свои замысловатые пернатые песни. Пение у них получалось, мягко говоря, хреновое. Оно получалось таковым не потому, что они не умели петь, а потому, что это была обманчивая северная весна. Крайне обманчивая. На вид она тёплая, а на ощупь — ледяная.

Именно эта ледяная весна и сковывала своим природным холодом клювы птиц нашего городка. Для Михалыча, которой радостно шёл за своей капусткой, такие мелочи оставались без внимания. Он замечал лишь весеннюю капель и улыбающееся солнце. Походка его пахла легкостью и вдохновенностью. Не покривлю душой, если скажу, что редко такие грациозные движения на Севере встретишь.

И тут друг мой замедлил шаг. Не то, чтобы он споткнулся, или ботинки проскользнули на ещё не растаявшем снегу, вовсе нет. Причина крылась в ином. Навстречу Михалычу попался командир Тамерзлан: обувь не чищена, в зубах сигарета, на плечах пепел. Всё, как обычно. Единственная новизна проступала в командире: на его лице блестело позолоченное пенсне. Надето пенсне было для важности, поскольку командирское зрение в минусы не уходило и плюсов не набирало.

Увидев, что его офицер-медик идёт, радостно припевая блюзовую песню типа буги-вуги, за ссудой, Тамерзлан, снявший пенсне, в силу того, что солнце чересчур резво светило в левое очко, обозначил своё «участие» в ссудном процессе словами: «Чтобы сегодня всё получили. Я больше не пойду к командующему эскадрой по этому вопросу». И, сделав многозначительный жест глазами, говорящий, сколько же много командир ходил по вопросу, он побрёл дальше. В свой тамерзланий кабинет. Осталось только ему медаль вручить. За беседу с командующим…

Михалыч, простояв минуту в оцепенении, глубоко вздохнул и, сказав в никуда: «Вот как товарищ Тамерзлан свою деятельность обозначил. Ах… удивительный человек!», зашагал в кассу…

ГЛАВА 29 ЛИЗОЛ

Те, кто надел на глаза шоры, должен помнить, что в комплект входят ещё узда и кнут.

А вот у Юрьича, в отличие от Михалыча, командир служил более деятельно. В прямом смысле этого слова. Он не сидел тупо без дела и не выдумывал нелепые приказы (если не считать случая с расчисткой улицы). И показную активность не изображал. Командир трудился.

При одной из очередных проверок близрасположенной части стройбата на предмет соблюдения санитарных норм, трудящийся командир накопал там превеликое множество нарушений, исправить которые не представлялось возможным не только теоретически, но и практически, никакими человеческими усилиями. Часть залетела конкретно. А командир так бы и ходил в неисправный стройбат и записывал бы до скончания века им замечания, если бы не его расчетливый начальнический ум.

Обратившись к своему уму, данный командир сделал ход конём: он позвонил отвечавшему за нерадивый стройбат подполковнику и сказал, что скостит ему большую половину замечаний, если последний пришлёт к нему бесплатную рабочую силу, которой пользуются на море повсеместно — парочку матросов. Разумеется, данные запрашиваемые трудоголики предоставлены были в ту же минуту.

Посмотрев на присланных работников и не найдя в них ничего сверхъестественного, им поставили задачу не из сложных: прошпаклевать стену шпаклёвкой, проолифить поверх олифой и покрыть всё это дело побелкой. Для стройбата, измученного земельно-раскопочными занятиями, такие реставрационные работы всё равно как для патологоанатома вскрытие кролика: раз плюнуть.

Оно, конечно же, было бы всё хорошо, и данным матросам отнюдь не привыкать иметь дело с отделочно-восстановительными работами, но вот только какой-то «умник» перепутал бутыли и вместо олифы, для стен, дал им другую, так сказать, жидкость — лизол.

Думаю, нет резона описывать в настоящей повести подробно, насколько вонюч и ядовит столь специфический продукт, употребляемый в дезинфекции самых микробозагрязнённых хирургических инструментов. Скажем коротко: он убивает всё. Даже самые крутые и защищённые штаммы капитулируют перед натиском столь хитрого химического соединения.

Матросы, которые не помнили, как и олифа-то выглядит, честно принялись за дело и намазали всю стену лизолом. Едкий запах, который стал источаться со стены, постепенно распространился по лаборатории, словно гигантский осьминог распустил свои невидимые щупальца.

Эти самые — невидимые — щупальца, в свою очередь, заметили служащие, как товарищи с более развитым обонянием. Подняли кипеж (повсеместный шум силой в 120 децибел). Пока то да сё, матросы уже нанесли следующий завершающий слой побелки и закончили востребуемую работу. Как они оставались живыми — оставалось лишь догадываться. С округлёнными от удивления глазами, как при Базедовой болезни, их спросили:

— Неужели вы не заметили, что пахнет не олифой и вообще ВОНЯЕТ?

— Да мы и не такое нюхали, — нехотя признались из стройбата.

Срочно эвакуировав на улицу матросов, командир отпустил служащих. Офицерам же он приказал: «Явиться после обеда в рабочей форме одежды, дабы всё это стройбатовское производство обратно сосклёбывать».