Альфред Кох - Ящик водки. Том 2

— Я думаю, что Вторая мировая война самый главный урок дала миру…

— …что надо не на понтах, а на бабках все решать?

— Не, не. Что нельзя нацию — любую, это касается и чечен, — ставить в коленно-локтевую позу… Если вы ее поставили раком, высосали из нее кровь как победители, ждите, что вам придет отдача. Что ваши города будут бомбить. Что у вас будут взрываться дома. Блядь, Версальский мир был совершенно несправедлив. Очевидно несправедлив! Это признавали даже французы с американцами и англичанами. И никакая нация — тем более достаточно известная и мощная — не могла смириться с тем, что ее так объ..ли. Они никогда с этим не смирятся…

— Вот, это все жадность капиталистическая! Побольше хотели с немцев слупить — и ответили за это.

— Совершенно верно! Этой войны могло не быть. Это была французская тупость, а американцы с англичанами эти аппетиты унять не смогли. Вот и все. И наш тоже этого дурака Ширака слушает! Он опять его доведет до цугундера…

— И Россию жадность погубит… Но — ладно, что мы все о грустном. Вот ты лучше скажи, пожалуйста, Алик! Мы не верили, что Борис Николаич бухал. А мы верили, что он с моста упал? Какая твоя версия?

— Вот в это я быстрей поверю. У меня было такое подозрение. Тот мост на Николиной горе я знаю.

— Чего-то там с цветами… Или на блядки с цветами, или с блядок…

— Ха-ха-ха. С блядок — с цветами!

— А ты, Алик, чем занимался в 89-м?

— А я в 89-м ушел из своего ящика и устроился работать в политехнический институт преподавателем. Для меня это был колоссальный рывок в карьере — в моем представлении. Я хотел преподавать. Кстати, у меня благодаря этому есть некий ораторский навык, я ведь много лекций читал. Вообще все, кто имел реальную преподавательскую практику в институтах, все неплохо говорят.

— А я никогда ни одной лекции не прочел. Ну, как это? «А теперь все сели, заткнулись, и я вас буду, блядь, учить». С какого хера вдруг записываться в гуру? Все молчат, смотрят тебе в рот, а ты думаешь, чего бы им еще такого прогнать. А они думают — заебал, когда ж звонок и пиво идти пить. Не было стыдно, что ты щеки надуваешь и прикидываешься умным?

— Есть очевидные вещи, которые нужно рассказать ребятам, и они все поймут. Есть же науки и кроме марксизма-ленинизма. Теория игр, теория автоматов, прикладная математика, линейное программирование — понимаешь?

— Не, я таких не учил. Я, извини, забыл, кто у нас где учился. И чему.

— Ну да, когда выходит человек и говорит — я вас сейчас научно научу научному коммунизму… Конечно, хочется сразу пива попить. А если ты им объявляешь, что изложишь теорию очередей, и начнешь всю доску исписывать формулами — это другое.

— А это что за теория?

— Ну, как расставить кассовые аппараты. Как центр обслуживания разместить, чтоб очереди не было. Сколько обслуживающих мест должно быть.

— А в Шереметьево не вы пограничные киоски расставляли?

— Нет, не мы. Это специально, чтоб очереди были. Чтоб была маза специального обслуживания — чтоб мимо них хотелось пройти.

— И еще что ты делаешь? В 89-м?

— Еще у нас был клуб «Перестройка». Лекторий там был, мы заседали… Руководителем Петя Филиппов, депутат ВС России.

— А меня, помню, в январе 89-го призвали на военные сборы. И я еще думал — может, откосить? Невесело же рыть окопы в белоснежных полях под Москвой… Однако же оказалось, что окопы на повестке дня не стояли… Задача была другая: в МИМО на военной кафедре язык учить и еще там какие-то военные науки. Я согласился — а че, месяц на работу не ходить, повышать образовательный уровень. Работа над собой. Великолепно! Мы там карты рисовали, и на них бомбили НАТО. Желтый кружочек на карте — значит, ядерный удар. И циферками надо написать внутри кружка, сколько килотонн (нас интересовали только тактические заряды, а не стратегические). И вот какая информация меня потрясла: через эпицентр ядерного взрыва уже через четыре часа можно ехать на танке! Ну, в противогазе, само собой… Но ехать можно.

— Падает радиация?

— И падает, и танковая броня ее ведь не всю пропускает. Но смысл такой, что ты не как камикадзе едешь, а вполне спокойно, решать вопросы. Ну, хуй стоять, может, и не будет какое-то время (а потом его вылечат в Крыму, после войны), — но в целом это не смертельно.

— А кого вы там в центре ядерного взрыва собирались найти, интересно? Для допроса?

— Да не в эпицентре! Мы должны были тактическим ядерным ударом прорвать оборону противника, проскочить чернобыльскую зону и выйти ему в тыл, а там уже зверствовать.

— А, с той стороны! Но русские офицеры продадут план нападения, и враги вовремя эвакуируются… (Беседа происходила за два дня до поимки так называемых оборотней, или же динозавров — из милицейской криминальной группировки. — И.С.) Ты выезжаешь из зоны заражения, а там тебя встречают артиллерийским огнем.

— Но тогда же рыночные отношения так не пронизали русскую армию! Бабками еще не очень увлекались — могли бесплатно молодых бойцов мордовать и слать их по домам в цинке.

— Ты недооцениваешь их, как мне кажется… А русский офицер, который сдал план ядерного нападения, доволен! Тысячу долларов ему заплатили! Он на эти деньги жене колготки купит.

— Не, дом построит в Грозном — климат чудный, фрукты дешевые… Как все забывается быстро! А мы же готовы были убивать европейцев.

Нас этому учили, и мы без содрогания этому учились. Типа — это очень простая вещь. Когда мы ездили на стрельбы и сшибали из автомата мишени, то имелось в виду, что мы не талибов мочим, но бойцов бундесвера. Ну вот. На стрельбище все стреляют из «Макарова», и никто не может попасть. В том числе и я. И тогда я придумал двумя руками пистолет держать. Мне говорят: нельзя. А где, спрашиваю, в боевом уставе записано, что нельзя? Нигде… Ну и отвалите.

— Ужасно плохой пистолет Макарова. Мне не нравится.

— Полное говно. Но с двух рук я выбил двадцать две из тридцати. Что уже неплохо.

— Ну и зачем такой пистолет? Были же лучше пистолеты — тот же «ТТ». Нет — взяли на вооружение «макаров». Зачем? Почему? Его точно за взятку утвердили.

— Не иначе. А из автомата повели нас стрелять по мишеням, которые вдали расставляли, и очень похоже было на реального такого человека в полный рост. И вот я сбил три мишени, как положено, и остается еще два патрона. Я и говорю: слушай, прапорщик, дай я еще одну мишень собью. Ну, отвечает, валяй во-о-н ту, возле леса. Целюсь… Так, думаю, где три, там и четвертая ляжет… И тут замечаем — мишень-то шевелится! «Отставить!» — орет прапорщик дурным голосом. Я отставил. Смотрим, а к нам бежит курсант училища им. Верховного Совета. На лыжах. Он свое упражнение выполнял — бежал к лесу, кидал гранаты, а после обратно. Причем обратно он прибежал только благодаря нашей с прапорщиком бдительности. И гуманизму. И вот что смешно. Приблизительно в то же время я написал заметку, что типа в армии херня — ну, все как есть: деды там, голод, воровство, идиотизм… И мне прислали какие-то военные письмо: «Ваша газета дерьмо, все врете, службы не знаете». Тут-то я им и послал ответ, а с ним копию почетной грамоты от Министерства обороны — за успехи на военных сборах (я же мишени сбил, по курсанту огонь не открыл, с немецкого все перевел и бундесвер ядерным ударом накрыл). Это вы, пидорасы, меня не цените, а МО вон как меня отметило! Я, грубо говоря, был отличник боевой и политической подготовки! Далее. Продолжение немецкой темы. В июле я в очередной раз выехал в рейх. С бригадой Союза журналистов. На месяц. Опять же — в Лейпциг.

— Ну да, где каждый камень Ленина знает.

— И меня тоже. А в том году как раз в Лейпциге вокруг Nikolaikirche тусовались диссиденты и гнали насчет демократии. Однако летом все они были на дачах и в отпусках, и никакой политической борьбы я не увидел. Весной они бузили, летом отдыхали, а осенью, как похолодало, опять стали митинговать.

— Нормальные люди.

— Ну вот. Учили нас языку, преподавали что-то. А там не только наш Союз журналистов был представлен, но и все соцстраны. От Болгарии был некто Виктор Денизов. Денизов — что значит? Deniz по-турецки — море.

— При чем тут турки?

— При том, что как-то мы с Виктором напились, и он признался, что турок. Его настоящее имя — Хикмет Эфенди. А славянское имя его заставили взять — под страхом немедленной высылки в Турцию. Это было для него такое унижение! И детей пришлось переименовать. Живков их там придавил… А отец Хикмета был партизан и коммунист, и никто его не попрекал, что он турок, — когда воевал за Болгарию. «Сказали б раньше, в 43-м, что я вам не нужен!» — обижался дедушка.

— Ничего, ничего! Сколько турки измывались над славянами! Могли ж славяне хоть немного поиздеваться над турками. По все той же моей любимой теории компенсации.

— Ну, тут я даже затрудняюсь… Я помню это двойственное чувство… И Хикмета вроде жалко, но ведь и Святую Софию они нам не отдали! И в ней сейчас, увы, мечеть… Еще про Германию. Нас как-то привезли в какую-то крепость на экскурсию. Wartburg? А может, и не Wartburg. Ну, где-то на горе. И там на стене картины со сценами обороны крепости. Нападающих скидывают со стен в пропасть. «А кто ж это на вас тут, интересно, нападал? Какие-то у них физии рязанские…» — спрашиваю. «Как кто? Славяне! Это ж ваши исконные земли. Мы их у хозяев отняли, а когда те пытались все обратно отвоевать, мы их со стен скидывали…» Наши, стало быть, эти земли в Германии. Вот пусть сперва отдадут, а после Кенигсберг требуют. Понял, да?