Петр Алешкин - Откровение Егора Анохина
9. Рабочий контроль и государственный надзор над производством.
10.Допущение русского и иностранного капиталов для восстановления хозяйства военно-экономической жизни страны.
11. Немедленное восстановление политических и торгово-экономических сношений с иностранными державами.
12. Свободное самоопределение народностей и населения бывшей Российской Империи.
13. Открытие широкого государственного кредита личности.
14. Свобода производства кустарной промышленности.
15. Свободное преподавание в школе и всеобщее, обязательное обучение грамоте.
16. Организованные и действующие ныне партизанские и добровольческие отряды не должны быть распускаемы до созыва Учредительного Собрания и разрешения им вопроса армии.
Тамбовский Губернский Союз Трудового Крестьянства.
Да здравствует Союз Трудового Крестьянства!
Да здравствуют боевые орлы, ведущие народ по программе правды!
На другой день командующий двинул свой двухтысячный отряд в Борисоглебский уезд и неподалеку от Туголукова снова столкнулся с Антоновым. На этот раз бой был короткий. Антоновцы быстро рассеялись, разбежались. Конница рубила бегущих. Приказ был в плен не брать, рубить, колоть, стрелять на месте. Преследовали недолго.
Командующий войсками в этот же день издал приказ о полном и окончательном разгроме банды Антонова, распустил по домам мобилизованных совработников, а красноармейцев призвал напрячь все силы к единому побуждению крестьян к выполнению хлебной разверстки. Но уже на другой день пришло известие, что Антонов с крупным отрядом захватил большое село Знаменка в тридцати километрах от Тамбова. Значит, за ночь он прошел семьдесят километров. Вслед ему была брошена вся конница: дивизион Переведенцева в Знаменку, а дивизион Угарова, усиленный эскадроном Анохина, в сторону Хитрово, чтобы отрезать Антонова от Кирсановских лесов. В этом дивизионе комиссаром оказался Максим, бывший заместитель Маркелина. Он увидел Анохина, обрадовался, обнял, поцеловал в щеку, словно были они давние друзья. Егор смутился. У него эта встреча радости не вызвала. Душевное состояние было такое, что лучше бы знакомые не встречались. А Максим был весел, возбужден, говорлив. Рассказывал, какой озорной командир Угаров, к черту на рога вспрыгнет и «барыню» сбацает. Похохатывая, сплевывая, цыкая слюной сквозь зубы, вертясь в седле, говорил, какую сдобную девку он прижал в катухе в Афанасьевке, как она дрожала от страсти, когда он ее на солому уложил, и как отец ее, здоровяк-бородач, после всего хорошего кланялся, благодарил, провожал его до калитки. Благодетелем называл. Ехали они рядом в середине отряда между дивизионом Угарова и эскадроном Анохина. Спокойный топот сотен копыт коней сливался с шумом, шелестом, звоном сухих листьев молодого оголившегося наполовину, посветлевшего леса, с говором всадников, с пофыркиванием коней. Из лесу несло теплым влажным запахом опавших листьев, привычно пахло едким конским потом и кислым запахом размякшей от пота кожи. Осенняя дорога, подсохшая после недавнего недолгого дождя, шла вдоль извилистой опушки леса. Справа — лес, слева бугристое, овражистое поле с густыми всходами зеленей. Ярко-зеленое, бархатное.
— Дрожит вся, ахает, — смаковал Максим, цыкая слюной сквозь свои редкие зубы на землю. — Я поначалу думал, б… темная, а она — целка…
— От страха дрожала, — буркнул, перебил Егор, с тоской вспоминая утробный хрип Настеньки, доносившийся из горницы.
— Ну-у, брось!
— Шмякнула бы разок по шее, ты б отстал?
— Не-е… Разгорелся, терпежу нет. Ты б глянул на нее… Устоять нельзя!
— А если б отец ее, здоровяк, заступился? Как щенка б выкинул тебя из катуха?
— Я б выкинул! — перебил, усмехаясь, Максим. — К стенке, как контру…
— Вот те и страсть! — едко и зло фыркнул Егор. — Страх. Жить охота… Запугали мужиков… На моего б отца, он те сразу хребет переломил!
— Чего ты злишься?..Ой, беду какую сделал… Встала она, отряхнулась и пошла…
Максим не замечал, что Егор сжимает зубы так, что желваки вздуваются на скулах, старается не глядеть на него, чтоб не вспылить, не взвиться.
— Я ж не только для себя, я и для нее старался, — продолжал Максим. — В Тамбове девки ох как липли… Они, должно, во мне за версту козла чуют. Дух особый, — хохотнул он.
— Смотрите, братцы! — услышали позади вскрик, оглянулись и напряглись.
Сзади на пригорок выскочили две пароконные тачанки, наверное, из оврага, и понеслись друг за другом наперерез к дороге, по которой только что прошли красноармейцы. Не доскакав до дороги, прямо на зеленях развернулись разом, остановились, ощерились пулеметами. И тотчас же впереди из лесу навстречу дивизиону выкатили неторопливо еще две тачанки и тоже развернулись. А из оврага сбоку показалась широкая густая цепь пехоты. Человек триста, прикинул Егор. Дивизион и эскадрон молча сгрудились, скучились плотно у леса. Пехота появилась и сразу залегла в зеленя. Чернели, возвышались на пригорке только бугорки голов. Максим рванулся рысью к Угарову. Анохин неторопливо затрюхал следом, испытывая непонятное злорадное чувство: мол, допрыгались, сейчас всыпят! Ни волнения, ни напряжения, как всегда, перед боем он не чувствовал. Наоборот, какая-то вялость, сонливость напала. Угаров, усатый парень лет двадцати, с загорелым дочерна лицом с густыми прямыми бровями, вытянувшимися под козырьком фуражки в сплошную ленту: когда он хмурился, они соединялись, сливались в ровную линию, — сидел на коне в окружении своих эскадронных, смотрел, как впереди, там, где лес клином врезался в поле, появлялась, копилась конница с красным флагом, который трепало ветром над головами. Конный отряд небольшой, сабель двести, а у Угарова с Анохиным около пятисот. Смять можно, если, конечно, в лесу не прячется столько же.
— Сам Антонов, — кивнул головой в сторону конницы Угаров, разъединил брови и вытянул из ножен шашку. — Нам повезло. Будем атаковать! — Он поднялся в стременах, вытянулся и запел тонко, высоко, по-мальчишески: — Дивизио-о-он, к бо-о-ою! — Конь, горячась, заплясал под ним, вскидывая голову. — За мной!
Угаров упал в седло, толкнул шпорами коня в бока, шлепнул шашкой плашмя по крупу и отпустил поводья. Конь рванулся и, выкидывая задние ноги, бросаясь вырванными с корнем зеленями, помчался на Антонова. Никто не поддержал порыв командира, не кинулся следом, кроме Максима. Он дернулся за Угаровым, оглянулся, увидел, что отряд остался на месте, мгновенно развернул коня к лесу и, низко пригибаясь к шее, нырнул в кусты, хрустнул, замелькал, скрылся за деревьями. А Угаров, удаляясь, летел в одиночку, крутил над головой свинцово поблескивающую шашку, быстро сближался с отрядом Антонова, подскочил, врезался — конница расступилась перед ним и тотчас сомкнулась, колыхнулась и успокоилась, проглотив командира дивизиона. Слышно было сквозь шум леса, как ветер трепал красный флаг антоновцев, хлопал им. Егор вздохнул, оглянулся на свой эскадрон, замерший в нерешительности, буркнул негромко:
— Ну что, пошли!
Он шевельнул поводья, шагом направился к Антонову. Спешить некуда. Оба эскадронных Угарова отстали, смешались с красноармейцами. Пехота Антонова поднималась на бугре в зеленях, поняли, должно, что боя не будет, но винтовки еще держали наготове. Издали Егор узнал в щуплом всаднике под знаменем Антонова, который ждал, поблескивал острыми, умными глазами, вглядываясь в Анохина. Конь его, словно чувствуя состояние хозяина, весело помахивал хвостом. На алом знамени белой краской полукругом написано: «Да здравствует трудовое крестьянство!»
— Вот мы и встретились, Степаныч, — сказал с усмешкой Егор. — Помнишь, ты говорил, не дай Бог со мной в бою встретиться?
Антонов, наверное, только теперь узнал его, но имени, должно, не вспомнил.
— А-а, масловский коммунист?
— Да, Егор Анохин… Брат мой у тебя был.
— Он и сейчас у меня… А ты что, комиссаришь у красноты?
— Накомиссарился досыта, — вздохнул Егор. — Я, Степаныч, как лошадь жил — куда повернут, туда и бег… Да рази я один?.. Вижу теперь — с тобой по пути. Не встрень щас, все равно бы я тебя отыскал…
— Степаныч! — крикнул кто-то из отряда Антонова. — Это наш комэск, Анохин! Мы говорили тебе о нем.
Егор догадался, что это один из бойцов его эскадрона, из тех, что ночью удрали из риги, когда ночевали в Еланине.
— Значит, готов служить у меня?
— Да.
— Боевые командиры мне нужны, — сказал Антонов и повернулся к красноармейцам, которые сбились в кучу, молчали, крикнул: — Товарищи, вы видели своими глазами, как большевики грабят крестьян! Да что там грабят! Убивают, если кто вздумает защитить свое добро. И все это делают вашими руками! Вашими руками забирают последнее зерно, обрекают на голод, вашими руками льют кровь! Точно так же и в ваших селах руками таких же, как вы, измываются над вашими отцами, сестрами. Те из вас, кто был на фронте, знают, что даже царские генералы не трогают пленных, и только здесь, на тамбовской земле, большевики умываются кровью пленных мужиков. Знаю, что и вы лили кровь невинных людей, но мы вас не тронем… Я верю, те из вас, у кого еще есть душа, есть совесть, есть сердце, останутся со мной, станут защищать мирных крестьян. А тех, что не захотят, я отпускаю с миром! Только оружие и коней мы возьмем. Оружия у нас мало. Кто согласен защищать трудовое крестьянство — откачнись направо, кто не желает — налево!
