Инго Шульце - Simple Storys
Я отнимаю у нее мои ладони. Но Ханни так и остается сидеть с протянутыми ко мне руками.
– Когда Детлеф сегодня утром разбудил меня, – продолжает она, – я чувствовала себя усталой как собака, но улыбалась. Он отправился в ванную, а я встала у окна. Приготовилась, закрыла глаза и – ничего не произошло. Как будто кто-то, пока я спала, украл это у меня, вырвал из горла, уничтожил. Я выглянула в окно, затянутое сеткой, и не увидела ничего знакомого, кроме самой этой сетки. Мне стало так тошно, Марианхен. Детлеф тронул меня за плечо и поцеловал в затылок. А я разревелась. Потому что вдруг поняла: все, что Детлеф делал для меня, было напрасно. Можешь себе представить?
Ханни поднимает глаза. Вертит в пальцах пустую рюмку. Она чего-то от меня ждет. Но я не могу оправдать ее ожидания; вообще не могу быть такой, как она: просто сбежать от мужчины и потом рассказывать другим странные истории. Мы с ней не виделись три или четыре года. А познакомились на курсах женской спортивной гимнастики. Она была самой младшей в группе. И мы с ней никогда не ходили друг к другу в гости, только иногда обедали вместе и заказывали немного вина. Я поднимаюсь из-за стола. Мне хочется выпить воды. Ханни снимает браслеты и расстегивает застежку часов.
– Марианхен, – она приближается ко мне. Протягивает навстречу руки. Она хочет броситься мне на шею. Я перехватываю ее руки, кладу их себе на плечи. Конечно, даже это я делаю против воли. Потому что вообще не хочу, чтобы до меня дотрагивались.
Я спрашиваю, скучает ли она по Детлефу. Она трясет головой. Я отпускаю ее запястья, но она все так же крепко держит меня. Я стараюсь уклониться от ее дыхания.
– Ты вся какая-то напряженная, – говорит она. Ее пальцы слегка массируют мои плечи. Вблизи ее верхняя губа кажется поблекшей. Вообще я больше не нахожу ее лицо красивым.
– Теперь ты можешь… – говорю я и, когда она непонимающе морщит лоб, поясняю: – Пойти в ванную.
Я закрываю дверь кухни и открываю окно. Потом вытряхиваю пепельницу и ополаскиваю ее, иначе никакое проветривание не поможет. На булочке, там где Ханни ее надкусила, остался след помады. Я выбрасываю булочку вместе с пробкой, вымываю бутылку и рюмку и начинаю накрывать стол к завтраку. Браслеты и часы кладу между подставкой для яиц и блюдцем.
Из ванной доносятся ее комичные «клики». Я не уверена, действительно ли они звучат так громко или мне это только мерещится. Я вытираю пепельницу. Ставлю ее рядом с часами, споласкиваю руки и держу их еще какое-то время под струей воды. Пустую бутылку бросаю в корзину, поверх старых бумаг, и вытаскиваю из-под нее телепрограмму за прошлую неделю. Присев к столу, читаю свой гороскоп: «Дева, 22.8 – 21.9. Вы опять кому-то понадобитесь. Если войдете в положение этого попавшего в беду человека, вам тоже наверняка окажут действенную помощь». Потом о Дитере: «Скорпион, 23.10. – 21.11. Чтобы принять ответственное решение, вам придется поломать голову. Подождите дальнейшего развития событий, а пока постарайтесь приятно проводить время!» – «Губная помада защищает от рака. У женщин реже, чем у мужчин, бывает рак губы. Объяснение: женщины постоянно пользуются помадой и тем самым каждодневно защищают себя от ультрафиолетовых лучей. Красящие вещества в помаде действуют как блокаторы».
Широкий браслет Ханни не налезает на мою руку. Два других, что потоньше, – те да. Дата на ее часах прочитывается лишь наполовину.
Я наливаю в посудомоечную машину столько воды, сколько нужно для шести чашек, но крышку оставляю открытой – чтобы не забыть и не устроить завтра потоп. Упаковка из-под фильтров пуста. Я сплющиваю ее и втыкаю между газетами. У нас осталась только одна закрытая упаковка со слишком большими фильтрами – четвертого размера вместо третьего; я давно привыкла к тому, что она стоит, задвинутая между пакетами с пекарным порошком и порошком для приготовления пудингов. Я открываю эту упаковку.
Фильтр, от которого я отрезала узкую полоску, сразу же входит в нашу кофеварку. По его образцу я подравниваю другие. Я не знаю, почему давно этого не сделала. Я достаю из корзины только что выброшенную упаковку, распрямляю ее, наполняю обрезками от фильтров и опять засовываю между газетами. Потом беру в руку будильник с большим циферблатом и подношу к глазам, чтобы проследить, как дернется минутная стрелка. Озябнув, я поднимаюсь и подхожу к окну. Никаких звезд на небе не видно. Луны – тоже. Я медленно закрываю раму. И вспоминаю, что хотела попить. Вынимая из буфета стакан, я говорю себе, что – раньше или позже – умирать придется каждому, всем. В данный момент эта истина кажется мне удивительным открытием.
Я выпиваю воду, соскабливаю воск с подсвечника, выбрасываю огарки и вставляю новые свечи. Внезапно я перестаю ощущать усталость, и у меня даже возникает желание включить радио, чтобы послушать музыку, просто красивую музыку. Но я отказываюсь от этой мысли. Я не хочу рисковать. Мне важно сохранить хорошее настроение, пусть лишь на пару минут.
Глава 14 – Зеркало
Что Барбара и Франк Холичек должны были сказать друг другу. Сцена в ванной. Политик сначала не понимает, чего от него хотят, а потом, поняв это, удивляется. Босоножка, потерянная в момент бегства.
Франк прислонился лбом к двери в ванную.
– Все в порядке? – спрашивает он. Его голос звучит глухо. Он кладет руку на ручку двери. – Можно? Несмотря на жевательную резинку, собственное дыхание напоминает ему о давешнем ужине: индейка со сливками, запеченная в горшочке, перед этим – луковый суп, после – итальянский сырный десерт. Кроме пива он ничего не пил. Они вышли из погребка «У ратуши» около двенадцати. А сейчас – час ночи.
– Барбара? – Его пальцы постукивают по дверному косяку. – С тобой все в порядке?
Он отходит назад, пока она открывает защелку, ждет немного и потом сам толкает дверь:
– Можно войти?
Она стоит в нижней сорочке перед зеркалом и промокает тампоном свою левую бровь. Юбка лежит на крышке унитаза, блузка и колготки валяются на плиточном полу. Барбара прижимает вату к флакону, быстро его опрокидывает и наклоняет голову к другому плечу. Когда она поднимает руку, Франк видит слипшиеся волоски у нее под мышкой.
– Бабс, – говорит он и целует ее в волосы. – Все еще болит? – В зеркале выражение ее лица кажется странным, непривычным.
– А что, если я стану утверждать, будто ты меня ударил, даже избил? Что тогда?
С его лица сходит напряжение. Он улыбается.
– Это было бы нечто. Тогда мне крышка.
– Не думаю, – говорит она, снова наклоняясь вперед. – Ты стал бы доказывать обратное, и все подтвердили бы, что мы живем как гармоничная пара. А на меня навесили бы ярлык порочной, истеричной и жадной женщины. Вот так. – Она кладет ватный тампончик рядом с краном. – С тебя бы даже не сняли депутатскую неприкосновенность.
– Тем не менее, – говорит он и снова ее целует, – моя репутация оказалась бы подмоченной.
– А если бы я была беременна? – Она ловит его взгляд в зеркале.
Он отодвигает в сторону конский хвостик и целует ее в затылок. Кончиками пальцев касается ее лопаток.
– Мне правда жаль, что так вышло, – говорит он и прикрывает глаза.
– Тебе не о чем жалеть.
– И все-таки… – Он обхватывает ладонями ее живот. – Я должен был раньше сообразить, что к чему, гораздо раньше. Но ведь такого никто не мог предположить!
– Франк, – говорит она. Он забирается к ней под сорочку. Потом быстро задирает тонкую ткань и смотрит на отражение своих пальцев, сжимающих груди Барбары. Барбара в это время пытается стереть с век косметику. – Предположить, конечно, никто не мог, – говорит она. С ее брови свисает ватное волоконце. Она продолжает: – Кто бы мог догадаться…
Он целует ее плечи.
Она неестественно выворачивает свою левую руку и рассматривает поцарапанный локоть.
– Ты тоже находишь, что я покладистая, а, Франк? Я покладистая?
– Чушь какая-то… – говорит он.
– Я просто спрашиваю. Маленькие женщины все покладистые, да или нет? Скажи мне. Я покладистая? – Он отпускает ее. Барбара одергивает сорочку.
– Кто бы мог догадаться! – повторяет она, собирает с умывальника ватки и ногой нажимает на педаль маленького мусорного контейнера. Один ватный шарик падает мимо. Франк нагибается за ним. Он выплевывает жвачку себе на ладонь, заворачивает ее во влажную вату и бросает в контейнер.
– Четырнадцати-пятнадцатилетние школьники, – говорит он, распрямляясь. – Ни один из этих говнюков, не будь рядом его товарищей, наверняка и не подумал бы рыпаться.
– Но из вас, Франк, никто не пошевелился, когда они подначивали друг друга. Никто. – Барбара открывает кран и подставляет под струю поцарапанный локоть.
– Не надо, – говорит Франк. – Само заживет.
– Пять мужиков, – говорит она. – И из пяти ни один не оторвал от стула свою задницу. Знаешь, что меня удивляет?
– Брось, – говорит он. – Так это выглядит с твоей точки зрения. Я же уверен, что мы повели себя правильно.
