Дарья Симонова - Половецкие пляски
И бесполезно цепляться за близкую душу, если лучшее с ней уже прожевали. Или прожили. Хотя можно, но это уже из области сантиментов.
Рита с Толиком уже вздрогнули и спорили о Патти Смит. «Не тушуйся, Лизка. Опять поселимся в общаге. Будем жарить картошку на трамвайной печке. На ночь звать гостей с колбасой, заживем ново и сильно».
— Сама-то поняла, что сказала?» — пробурчала Лиза, но от сердца все же отлегло, и сладко было услышать, что Ритка разделит ее изгнание. Она пока еще не умела жить одна.
Удивительно все получалось. Они расстались с окраинной серой общагой, чтоб поймать, как говаривал Леня, цивильный козырь. Якобы. Елизавета рвалась подучить французский, давать уроки непритязательной малышне; занять денег, купить приличные сапоги, устроиться на приличные деньги, продать приличные сапоги, отдать долги, схватить хотя бы синицу, а потом со временем и журавля. Снять себе свой уголок. Завести друга в галстуке без в/п, с в/о и с ж/п. Рита через Соню собиралась закинуть удочки в какие-то музыкальные связи, купить вожделенный саксофон, придумать пару-тройку — как она помпезно выражалась — «композиций». Они ринулись ловить рыбку в мутной воде — в чистой и без них ловцов хватало. В конце концов, нужно было отдохнуть друг от друга… Благие намерения, однако, вымостили совершенно другую дорогу. Неутешительным получалось «итого». Едва намеченные, долгоиграющие радости любви разлетались, как узоры калейдоскопа, под ногами скрипела слишком шаткая палуба. Цепочки дружб рвались, как цепочки заражений, которых, оказывается, не существовало вовсе. Не осталось метки французского шанкра, но и вообще мало что осталось. Лиза вовремя обратила раздумья в улыбку. «Зато остался Толик. Гад, пьяница, чудик, подстрекатель, жучара тот еще, еврей, можно сказать иной раз, что и жид пархатый, но такой родной. Вот сейчас он с нами, живет и дышит и рад знакомым рожам. Он радуется, черт возьми, значит, он настоящий…»
Вневременный. А многие, похоже, временные. Друзья по перепутью. Все, кто жил в Орлином переулке… Когда момент сильнее будущего — то бишь сейчас вкусно, а о «потом» не думаешь — кажется, «все умрем в один день». Человечество обожает никчемно продлевать подобные иллюзии, лелея их в мероприятиях типа встреч выпускников «двадцать лет спустя». «Только не у нас», — взбормотнула вслух Лиза, и посему ей пришлось объяснять всю подводную часть айсберга. Толик уловил смысл, важно кивнул и провозгласил тост: «За великого отделителя зерен от плевел — за сифилис!» Рита заартачилась: «Пить за это — гневить бога понапрасну. Вдруг он ради забавы пошлет нам настоящий…» Толик заявил, что теперь они обрели беспрецедентный в истории медицины иммунитет — ни одна венерическая дрянь к ним не прилипнет. Стоит один раз сильно испугаться понапрасну — и тебе будет даровано вечное противоядие. Алогичный толиковский оптимизм. А Рита постепенно заснула, закинув руки за голову, будто нечто, начертанное на потолке, ниспослало покой в ее душу. Заснула так, будто ничего уже не боялась. «Бон шанс», — пожелала себе и ей Лиза. А короткий осенний день незаметно схлопнулся, как испорченный экран, и за мокрыми крышами уже повисла желтовато-гнойная луна.
— Пойдем, что ли, по кофейку вдарим, — уютно вздохнул Толик. — Осень лучше коротать на теплой кухне и наедать защечные мешки…
Спать Елизавете Юрьевне совсем расхотелось, только мелкое дрожание в теле и сердце, странно перекатывающееся в груди наподобие леденца во рту, напоминали о недосыпе. Лиза отчего-то развеселилась, пока Толик колдовал над джезвой.
— Толик, а Толик… Так мне у тебя славно. Хочешь убийственную новость? Я не прочь у тебя пожить. Тебе ж скучно одному, да и квартирка тебе великовата. Давай я тебя буду веселить, а? Как ты?
Толик задумался и вдруг серьезно спросил:
— Ты что, замуж за меня хочешь?
— Нет, дурашка, просто пожить. А ты води сюда кого хочешь, комнаты две, да еще кухня неплохая… я ж как сверчок — могу жить на кухне.
— Я думал, ты меня полюбила… — услышала Лиза обиженное бурчание после «мейерхольдовской» паузы. Толик повернул рычажок, газ хлопнул, и воздух до того наполнился кофейным духом, что казалось — даже покоричневел. Да, конченый я, видно, тип. Ни одна женщина за меня замуж не хочет.
Лиза не удержалась от хохота. Если б можно было себе представить кудрявого и обиженного поросенка, то он бы походил на нынешнего Толю. До того он был обескураженным, ноздревато-курносым и на удивление тщательно выбритым.
— Ты что же, изменил своему обету безбрачия? А говорил, мол, больше женщину в свое гнездо не пустишь…
— Я ведь о другом. Я-то не пущу, конечно. Но должна в этом мире найтись хоть одна дурочка, которая хотела бы меня окрутить. Или хотя бы ронять скупую девичью слезу на мою одутловатую харю.
— А как же дочь Натальи Палны?
— Кто?.. А, бог мой, ну это не считается. Это все Натальины козни. Это ж она хочет, а не Лялька. Лялька на меня плевать хотела. Да и взаимно, — вдруг обиженно заключил Толик.
— Зачем же тогда Наталья хотела вас поженить?
— Злая шутка. А Наташа из тех, кто умеет шутить всерьез. Заключать всякие безумные пари, разыгрывать… Я когда-то сильно на ней завис. Застрял, можно сказать, между пышными грудями.
— Ты любил Наталью Палну?! — изумилась Лиза.
— Да. А что? Пална из тех, на кого неизбежно упадет глаз. Но она привлекает… хм, скажем так, не экстерьером, а каким-то гибельным азартом игры. Ну как царица Тамара или Клеопатра. И думаешь: пронесет — не пронесет…
— Тебя пронесло?
— Да как сказать. Ком си, ком са. В тюрьму не попал. Но потерял, конечно, кое-что. Да и бог с ним — даже ворошить это не хочу.
— А при чем тут тюрьма? Ты что, влез в какие-то деньги?
Толик улыбнулся:
— Вот уж точнее не скажешь — «влез в деньги». По самые, извиняюсь, яйца. Так, что рисковал не вылезти. Не буду я тебе ничего рассказывать… с Наташей невозможно куда-нибудь не влезть. Но это уже все — преданья старины глубокой. А дочку свою она мне предложила как… руку помощи, что ли. Чтобы мне с долгами расквитаться. Деньги мне просто так давать — с какой стати. А так — вроде зять. Все это, разумеется, фиктивно. Я бы, как гувернер, свозил Лялика куда-нибудь в Европу, присмотрел бы за ней там, получил бы свой гонорар «за труды», и через годик мы бы мирно разошлись. У Наташи своя этика. Ладно, чего-то у меня язык развязался…
— А статуэтку ты зачем тогда стащил?
— М-да. Хватает у тебя ума задавать такие вопросы. Я, думаешь, знаю, зачем?! Я ж ни черта не помню…
— Понятно. Я сейчас подумала…
— Поменьше думай, мой тебе совет. И вообще — не сыпь мне соль на мои маленькие ранки. Мне и так стыдно.
Беседу вдруг прервал требовательный телефонный писк. На удивление и совершенно некстати прорезалась Соня. «Наташа сказала, что вы здесь…» — зачем-то поспешно оправдалась она.
Соня, оказывается, выдумала пикник, созвала приятную компанию, а заключительным аккордом подразумевались Лиза с Ритой. Как видно, Соня в очередной раз отмечала «день независимости» от второй половины. Можно было легко предположить, что сие приглашение — только прелюдия к чему-то иному, и самое неприятное, что Елизавета не догадывалась к чему. Соня тем временем неуклюже извинялась за сегодняшний холодный прием и что, мол, «все хорошо, что хорошо кончается», и пусть Ритка на нее не обижается и пусть живет у нее, во второй комнате, сколько ей нужно. Другое дело — наболевшая тема… Соня просит больше ее не затрагивать, ибо она не вполне доверяет… Проще говоря, сифилис Риты мог не иметь никакого отношения к Вениамину, а уж к Кате тем более… А Маргарита у нас человек импульсивный, и мало ли что с ней могло случиться в Орлином, кто ж не помнит, какие там творились безобразия…
Тут Елизавета собралась с духом и впервые послала знакомого и не вполне ей отвратительного человека в окрестности популярного и емкого словечка. Не то чтобы она никогда не произносила этой идиомы вслух, а тем более про себя. Но все-таки она редко позволяла так расслабиться своему речевому аппарату. Выходит — зря. Теперь же, облегчив душу, Лиза без всякого раскаяния бросила трубку. Толик удивленно-вопросительно воззрился на нее, ожидая объяснений. Но Лиза ничего объяснять не стала. Она забралась в тяжелое продавленное кресло, укрылась пыльным покрывалом, скрывавшим прорехи в обивке, и изрекла: «Наконец-то я научилась громко материться!»
Потом она смутно помнила робкие предложения Толика раздеться и лечь по-человечески. Но Елизавета Юрьевна, уже пустившая сонную слюнку, отвергла мещанский комфорт. Более того — перед окончательным отплытием к Морфею Лиза обреченно решила: никому нельзя верить, буду заново обретать девственность, обойдусь без мужчин. Очевидно, Лиза несправедливо злилась на Толика за напрасную обходительность. Долгий утомительный день сошел в забытье…
