Фарид Нагим - Земные одежды
Во всей деревне не было света. На улице темно и неуютно, будто все вымерло, и остались они одни — Ивгешка и Димка, целующий ее у сарая, слизывающий с губ снег и соломинки. От нее пахло глубокой, церковнославянской древностью.
— Как темно. Отвыкла я, что ли?
— Света нет. Будка трансформаторная перегорела.
Димка подтопил печь в доме бабы Кати. Когда искал в чулане разжижку для угля, увидел за фляжкой с керосином уцелевшую бутылку “Мартини” и засмеялся.
— Ты чего?
— Мартини в керосине… У меня бутылка “Мартини” есть!
— Выпью, — сказала она. — Если ты будешь.
Димка заметил, что Ивгешка не называет его по имени, она с ним еще не определилась, не выбрала в нем что-то свое, что будет любить, понимать и принимать.
— Ивгеш, ты пока приготовь здесь чего-то, а я пойду баню затоплю.
— Хорошо. Я очень хотела помыться с дороги.
Димка подхватил топор и какое-то время ходил по двору в счастливом рассеянии, не зная, куда приложить себя. Потом вспомнил, что ищет что-то. Вспомнил, что ищет топор, и только тогда почувствовал его в своей руке.
Ивгешка привезла простой и вкусной еды с монастырского подворья. Они выпили и поели.
— Вот, Ивгешка, бабушка перед смертью тебе передала, — Димка протянул серебряный перстенек.
Она взяла, убрала куда-то в карманчик и ничего не сказала. Димку немного удивляло, как ровно отнеслась Ивгешка к смерти бабы Кати. Но он догадывался, что страдать и плакать она будет потом, наедине со своими родными воспоминаниями. Жаль, что Антонина дозвонилась до Ивгешки только после похорон.
Потом он вышел проводить ее в баню и уже пьяный открыл дверь гаража, в котором нетронутым лаком сиял “Урал” и гордо выпячивал парус ветрового стекла.
— Прокатимся? — усмехнулся он.
Ивгешка устало усмехнулась.
Метельные призраки горбились и заглядывали в оконце. Мерцала бабочка в керосинке на скамье, вздрагивали тени ковша и банного веника, переливались огненные пузырьки вокруг углей в печи. Они лежали, обнявшись, на широкой полке. Димка пальцем провел по ее голому телу и таял след, как в небе от упавшей звезды.
— Не вышло из меня ничего. Ни блядь, ни монахиня, Феофания так и сказала, — Ивгешка стала проще и расслабленнее, словно ей вольную дали.
Общак
По настоянию майора Магомедова решили собрать всех жителей деревни для разговора. Колька написал широким пером от руки объявление. Овик вывесил его под стекло на большой доске объявлений возле конторы.
О Б Ъ Я В Л Е Н И Е
Уважаемые односельчане!
6 марта 2010 года в 17.00 в помещении Дома досуга состоится первое отчетно-выборное собрание правления колхоза “Россия”.
Временно исполняющий обязанности председателя правления
Федор Волкомуров.
Временно исполняющий обязанности председателя сельского совета
Николай Шеин.
Секретарь Овик Погосян.
Вынесли на сцену стол, нашли в пыльной подсобке красную скатерть, графин и стаканы. Коля с Димой сели вместе, а Овик — за отдельную парту, будто бы вести протокол собрания.
Люди пришли, и уже одно это было хорошо. Обособленными, серо-коричневыми и недружными группами расселись мужчины и женщины, старики и старухи, русские и казахи, армяне и таджики. Некоторые мужчины были пьяны и пришли сюда в надежде, что будут наливать. Димка заметил несколько уголовных элементов, вокруг которых вилась молодежь, стараясь во всем им подражать. С кем-то пришла собака, легла перед сценой и наивно почесала лапой ухо.
— Здравствуйте, друзья! — пересиливая смущение, сказал Овик.
— Таких друзей, за хрен да в музей! — крикнул кто-то.
Общий настрой собравшихся был доброжелательный, любопытный. Людей давно никто и ни для чего не сорганизовывал, и в этом собрании они видели знак уважения к себе, повод увидеть других и самим показаться. А смех и агрессивные реплики шли от деревенского смущения, недоверия и невоспитанности.
— А, действительно, как нас всех назвать! — обиделся Коля. — Господами мы не стали, но уже и не товарищи. Не братья, разве что братки. Короче, ваш земляк, Федор Волкомуров, движимый самыми лучшими побуждениями, решил возродить колхоз и выставляет свою кандидатуру в качестве председателя.
— Хорошо поет, видно, яйца пьет!
— Так! — все больше раздражался Коля. — Мы все свободны, в смысле, что давно уже никому не нужны. Если есть еще кандидатуры, прошу вносить на голосование.
— Это че жа, по новой калхоз?! — удивился кто-то в стане мужиков.
— А что колхоз? — пожал он плечами. — Всего лишь коллективное хозяйство. Ваш суровый климат не располагает к единоличному хозяйствованию, однозначно.
— Это че жа, по новой пахать, как папа Карло?!
— Сколько лет вгребывал, а машину не мог купить!
— Хвать, пахали за орден сутулого!
И тут взорвался стан женщин и старух.
— А что, лучше пить до усрачки!?
— Всю пензию матерну пропил, стытый страм!
— Да развиж вы пахари — алкаши!
— Ни стыда ни совести — люди из Москвы приехали!
— Хоть че та нам сделали за дарма.
Перепалка разгоралась, и было видно, что люди продолжают здесь свои домашние ссоры.
— Вопрос, конечно, интересный! — торжественно сказал Валера, оглядывая мужиков. — Но риторический. А если эти вот шибздики соберут наши земли задарма, а потом и продадут алигархам. В госдуме закон готовится по земле.
— Залупу на воротник! Мы сами свой пай продавать будем.
— Пропивать будем, скажи!
— Да в гробу мы таких ушлых видали!
— Да он полтинник нерусский, Волкомуров, кому вы верите?!
— Да нашенский он, местный!
Ивгешка, сидевшая с самого края, встала и, склонив голову, пошла на выход.
— Ну, прямо не идет, а пишет! — отозвался кто-то.
Коля постучал карандашом по графину. Тонкий, кинематографический звук этот удивительно утихомирил толпу. Димка встал.
— Да, вы правы, я не совсем русский! — он не ожидал, что будет так волноваться, что будет так биться сердце и дрожать голос. — И я порой рад этому — потому что сердце мое не выдержало бы целиком боли за то, что делается с нашей землей, с нашей Родиной. Кому вы нужны, чтобы вас обманывать?! Вас и так уже давным-давно кинули… Просто никто уже не хочет работать, одно кидалово кругом, житье на пенсию стариков и пьянка. Что же вы за русские такие, что все сдаете и предаете, даже когда вас и не просят об этом?!
Димка не в силах был говорить далее, только мотал головой и взмахивал рукой.
— Ну, его и торкнуло! — громко удивился кто-то.
Вся мужская половина засмеялась. А женская сидела, словно завороженная.
— Ты нам еще про смысл жизни задвинь! — ревниво вскинулся Валера. — И про национальную идею.
— Так. Национальная идея России — Россия и все мы, народ, братья и сестры. Наша идея — страдать за других. Мы спасли мир от монголо-татар, от фашистов и революционеров-большевиков! Измудохала нас история, хер ли говорить, ребята!
— Одного “Ройяла” сколько выпито и водки “Черная смерть”, — усмехнулся Коля. — “Сникерсом” и “Дошираком” закушано… А синтетики сколько сносили?
— Сын-ки! — тонким голосом вскричал старичок ветеран, вскочил и распахнул болоньевую куртку на груди, усыпанной орденами. — Спасибо, сынки!
Старуха одернула его. Он сел и вдруг заплакал в тишине. Это была объединяющая тишина. Димке показалось, что людям стало стыдно перед стариком и друг другом. Бывает такое, вдруг зацепляются люди взглядами и замирают — ни глаз отвести, ни вымолвить слово, ни улыбнуться и нарастает страх, будто пред божественной истиной земного момента. Тишина длилась, лучше всяких слов наполняя зал напряженной энергией.
— Горячий какой, плюнь — зашипит! — смущенно произнес кто-то.
— Валер, что ли, наливают уже? — тишина разбудила косматого дядьку в центре зала.
И все мужчины со злостью начали заговаривать смущение.
— Наливают, гулькин хер!
— Кто пиво обещал?
— Валера обещал!
— Если в слове хлеб сделать четыре ошибки, получится пиво.
Несколько мужиков поднялись и ушли.
— Хочешь пахать, паши! Степь большая — флаг тебе в руки…
— Нашли лохов!
Почти все мужики, бравируя перед женщинами, пошли курить.
— Жизнь покажет, кто правду говорил! — крикнул Валера и, проходя мимо сцены, пнул заснувшую собаку.
— Совсем изблядовались! — сокрушалась тетка в углу. — Спасу нет!
Оставшиеся, трезвые и прилично одетые мужчины лет 50—55 сидели, чтобы понять, чего на самом деле хочет Димка. Что означает это собрание — очередная “пирамида” и московский кидок или какие-то неясные перемены в стране, движение государственной машины в пользу колхозного хозяйства, в пользу простого народа. Они усмехались и поглядывали на своих жен.
— Николай, извиняюсь, а вы кто по гороскопу? — игриво спросила одна из женщин.
— Это к делу не относится, извините.
— А я б ему и за так дала! — крикнула Альбина и спрятала лицо.
— Амантай те даст — давалка отвалится!
