Геза Сёч - Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи
— И, значит, ответ твой…
— Пойми, Максико, мне нужен не только ты. Так же сильно и страстно я хочу свободы и стану твоей женой, когда мы ее обретем для нас и для наших цыпляток. Признайся, ведь ты и сам так думаешь! Поэтому мой ответ: да! Я буду счастлива стать твоей на земле Африки. Это я тебе обещаю.
— Обещаешь? Так же твердо, как веришь в эту землю обетованную?
— Верю, еще как верю. У нас получится. Если и ты поможешь, то все получится.
— А что такое спасение? — неожиданно спросил Максико. — И воскресение? То, о чем вы обычно разговариваете с Нуар.
— Спасение, по мнению некоторых, и есть воскресение души. Это можно представить так, как если бы ты вошел в зал ожидания второго класса, а вышел уже из первого.
— А жизнь человеческая…
— Жизнь человеческая, по словам Нуар, есть не что иное, как арест на неопределенный срок.
— А вечность? Что это?
— В зависимости от того, имеешь ли ты в виду «азал», то есть безначальную вечность времени, или «абад», акцентирующий только нескончаемость времени.
— Я имею в виду ту вечность, которую мне хотелось бы провести с тобой.
Когда мы прощались с Максико, мне опять показалось, что в кустах ошивается Пишта Сквалыга. А немного спустя к моему изумлению Максико вновь оказался передо мной и, сильно покашливая, еще раз попросил моей руки.
— Ыт у янем оп марвок тидох шедуб, — добавил он на тайном языке, которым мы пользовались между собой. Ыт у янем? Я сразу расшифровала: ты у меня по коврам ходить будешь. И он стал меня убеждать, что я, бедная, нуждаюсь в защите, то есть конкретно — в нем…
— Но ведь я тебе только что все объяснила…
— Что объяснила?
— Не валяй дурака.
И тут я заподозрила неладное.
— Это ты, Сквалыга?!
— И да, и нет, — хитрецки ответил он.
Я внимательней присмотрелась к глазам жениха и все поняла.
— Потемкин, ты — гнусный зомби! — с гневом набросилась я на мастера перевоплощения. — Поганка вонючая, симулякр двуногий — вот ты кто, скользкий грязный убогий хамелеон! Развлекайся так со своей мамашей! Да как ты посмел?! У тебя шары от стыда не лопнули? Ах ты, дундук! Ах ты, Сикстус Бекмессер[24]! Что, стемнело? Гоп-ля! Спляшем свадебную! Уже вечер! А ну-ка давай танец свинопаса! И если наглости хватит, то еще и копытом пнем даму… Гоп-ля, тру-ля-ля! Давай свадебную, сиртаки, танец свинопаса! Чмо болотное! Сию же минуту попроси у меня прощения и вали отсюда! Считаю до двух. Раз…
Я стала свидетельницей жуткого перевоплощения. Не прошло полминуты, как передо мной снова стоял Пишта Потемко, который кхекал и бормотал что-то вроде того, что, мол, это розыгрыш. Я нанесла ему последний удар:
— Запомни, что если бы ты был единственный парень на всем пространстве до великой пустыни и даже дальше, то я предпочла бы выйти за последнего грязного вшивого бородавочника, чем за тебя, старого монстра, сквалыжного шелудивого изолгавшегося паяца! Только не смей ко мне прикасаться! Катись отсюда! Ты слышишь? Чих-пых! СИЮ ЖЕ МИНУТУ!!
Где-то недалеко напевала какую-то фривольную песенку Пики.
Отойдя уже на приличное расстояние, чтобы я не могла ему врезать по заднице, мой женишок обернулся и прокричал:
— Это я-то? Я враль? Разве не ты постоянно обманываешь этот несчастный народ? На Мадагаскаре страусов нет и никогда не было!
В Трансильвании, в некоторых фонтанах, обитает двоесердный народ.
Одно сердце стучит у них днем, а другое — ночью. Одно выстукивает мажорные ритмы, другое — минорные. Когда они влюблены, то любят друг друга в общей сложности четырьмя сердцами.
В тех фразах, из которых состоит вся их жизнь, женщины являются прилагательными и определениями, а мужчины — глаголами и сказуемыми.
128. В зоопарке
— Лимпопо, мне приснился такой дурной сон, что у меня от него кровь пошла из ушей. А кроме того, здесь опять проезжали упыри на кованых своих колымагах. Ты чуешь эту нестерпимую вонь намокших зимних пальто? Когда Гашпар с компанией появляются — жди беды, сама знаешь… А к тому же они еще злы как собаки: кто-то так перепутал гривы их лошадей, что пришлось состригать их.
— От беды, Максико, если уж суждено, жди не жди, все равно не уйдешь. А то, о чем ты сейчас рассказывал, — гадкие суеверия. Нет в природе никаких упырей, злыдарей, морокуний, водяных, вурдалаков, вампиров.
— Ну это я так, чтобы ты поостереглась…
— Конечно, конечно, Максико.
— Ну а насчет вампиров ты перегнула. А кто же тогда этих бедных девушек…
— Мы знаем, кто это сделал, Максико. Весь лес об этом шушукается. Не хочешь ли ты сказать, что не знаешь убийцу?!
После инцидента со сватовством прошло уже несколько дней, когда на ферму въехал грузовик с прицепом. На видавшем виды прицепе, который шофер и сопровождающий называли по-румынски «реморкой», стояли клетки.
— Давай, Шурделян, пошевеливайся, — бросил водитель напарнику-усачу.
Вообще, я терпеть не могу ласкательные имена, но, когда ко мне обратился Сквалыга, я, чисто из вежливости, не повернулась к нему спиной.
— Пойдем, Лимпика, глянем, что там происходит, — примирительным и даже извиняющимся тоном предложил старый мерзавец и, взяв меня под одно крыло, повлек в сторону грузовика. Я же, глупая курица, ничего не подозревая, пошла вместе с ним.
На грузовике приехал и врач, которого все величали господином ветеринаром.
— Какими судьбами в наши края? — как старого знакомого, приветствовал его Усатый. — Ты ведь в столице практиковал?
— Да вот, перевели в зоопарк Ф… на край света, куда только волки трахаться[25] бегают, — унылым и безразличным голосом ответил лысеющий, с одутловатым лицом, ветврач. Выражение это к югу от Дуная используют, когда о какой-то местности хотят сказать, что она находится где-то на отшибе, т. е. весьма далеко. Достав из кармана фляжку, ветеринар приложился к ней и забормотал стихами:
В зияющих степях брожу, как страус,Бесчинствую, и лгу, и прочь бегу,А сердце ноет и о ребра бьется.Я тень, я призрак — что мне остается?Лишь сам с собой подраться я могу,В зияющих степях бродячий страус…
До этого мне казалось, что зиять может только пропасть. А вот по мнению Эндре Ади, получается, что и степи могут зиять.
Ветеринар еще разок приложился к фляжке. А потом рассказал, что с ним произошло. Все случилось из-за приема, устроенного в столичном зоопарке после праздничного фейерверка.
— Ну поддал я, — рассказывал ветврач Усатому, — потому как вино было дармовое. Вы ведь тоже, поди, не отказываетесь, ежели на халяву? — Охранники закивали. — Потом на глаза мне попалась декольтированная, без стыда и совести разухабистая девица. Ноги длинные, как у страусихи. Я думал, она балерина, а выяснилось — что жена министра, — врач мечтательно замолчал и дальнейших подробностей не раскрыл.
Единственно, что стало нам известно, — это то, что через 24 часа он оказался в этой глухомани, «где у него будет возможность познакомиться с целой стаей страусов и от души наслаждаться их обществом», — так утешали его в столичном зоопарке, пока он собирал манатки.
Неожиданно кто-то набросил на меня сеть. Охранник и двое скотников кинулись ко мне, навалились, связали и, зашвырнув на прицеп, впихнули в клетку.
— Готова цыпочка, — удовлетворенно констатировали они.
Капитан наблюдал за событиями с почтенного расстояния. А Шурделян хитро усмехался в свои усы.
— Аааааааааааааа, что такое? Пишта! На помощь! — верещала я как безумная.
Потемко с невозмутимой рожей стоял как вкопанный.
— Только не надо паники! — сказал он.
На шум сбежалось несколько страусов, и старый пердун так информировал их о случившемся:
— Эти люди приехали из зоопарка, их прислали за молодой курочкой, которую зоопарк купил у нашей фермы. А Лимпочка как раз здесь прогуливалась, и бедняжке не повезло — сеть упала прямо на нее.
— Ты, животное! Ты знал об этом заранее? — рыдала я.
— Если ходишь, не затыкая уши, то много чего узнаешь, — нагло ответил он. — Но в зоопарке тебе будет хорошо, никто тебя обижать там не будет. — И, удаляясь, добавил: — Ты наконец-то встретишься с казуарами. И сможешь тренироваться, сколько твоей душе угодно.
— Заводи, — прокричал Шурделян.
Тихий ужас — ничего другого о зоопарке я сказать не могу. Об этом позорном месте, о жмущихся в клетках развалинах, некогда называвшихся животными, которые без стыда и совести выставлены на всеобщее обозрение, и вообще, о той пошлости и жестокости, которые здесь правят бал.
В соседней клетке, забившись в угол, сидит день-деньской маленькое волосатое существо. Волосы покрывают даже его лицо, а зубов у этого существа столько, что в рот не вмещаются — один или два вечно торчат наружу. Сперва я подумала — обезьяна, но она была без хвоста. Одета была в какие-то рваные трусики и обута в крохотные башмачки.
