Антуан Володин - Малые ангелы
— Конечно, — продолжала Лили Юнг, — никто не знает, когда вернется Варвалия Лоденко. Но пока ты можешь устроиться у нее. Поселись под ее крышей и зажги ее очаг. Под палаткой, справа у входа, ты найдешь лепешки коровьего навоза.
Теперь Магда Тетшке была уже совсем близко. Она приподнялась на остриях своих локтей, властным тоном начала она умолять Шейдмана. Пусть он прошепчет ей странный наррац, в котором главным ангелом будет Джина Лонгфелло, или Ялдам Ревег, или она сама, и пусть он сделает то, что его просят, как можно скорей. И поскольку он попытался отлынивать, она вцепилась в него и начала трясти. Один из струпьев кожи, опоясывавших Шейдмана, оторвался и остался в руке у старухи.
— Ну вот, теперь ты довольна, — содрогнулся Шейдман.
Хотя он не испытал никакой боли, этот вырванный кусок вызвал в нем глубокое отвращение.
— О да, — сказала старуха.
Она отодвинулась на несколько метров, и вот уже она катилась по щебню, бормоча какие-то фразы, глубоко удовлетворенная, поднося к своим почти слепым глазам полметра кожи, которыми она завладела, и пытаясь прочитать на них какой-то текст, повторяя в ночи движения, которые обычно совершают, когда читают книги.
Она делала вид, будто жадно расшифровывает картины, возникшие на странной коже Шейдмана, она изображала, будто снова обретает своих друзей, дорогих своих друзей, и память, с ними вместе утраченную. И ей было хорошо.
34. МАЛЕКА БАЯРЛАГ
Корабль пришвартовался к причалу вот уже как неделю назад, но разрешения выгружаться так и не поступало. В течение многих дней возмущенные пассажиры бушевали. Утром, начиная с семи часов, они меняли положение и осматривали неподвижное море и портовые установки, в которых не вырисовывалось ни одной живой души. Они осаждали затем каюту капитана, стуча в массивную дверь, коробка которой была бронирована медью и укреплена медными гвоздями, или же еще они появлялись со своим багажом у приставной лестницы, ведущей на наружный трап, и тщетно пытались ее приставить к бортовой поверхности судна. Капитан отказывался сообщаться с ними иным способом, кроме как посредством записок, которые он подкалывал между метеорологическими бюллетенями и меню, висевшими у входа в коридор, что вел в столовую. Экипаж давал странные объяснения, и офицеры отвечали на вопросы уклончивым образом.
Эти недовольные пассажиры, отчеств которых я не знаю, потому что, говоря по правде, я не водился с ними, рассеивались на нижней палубе к девяти часам утра. Потом можно было видеть, как они прогуливали свой угрюмый нрав в коридорах и залах, отведенных для публики. Капли пота сверкали на их лицах, которые с течением дня становились все более и более озабоченными. Их было шестеро, а после драки, которая свела их лицом к лицу с моряками перед приставной лестницей, ведущей на наружный трап, количество их сократилось до четырех.
Света на корабле становилось все меньше. Горячий осевший пар наполнял рейд в первые утренние часы, и на борту судна возвышалась монументальная конструкция, многоэтажный склад, который постоянно набрасывал на нас свою тень. Пассажиры начали жаловаться на темноту, в которой их заставляли жить, утверждая, что серые тона вызывают у них психическое расстройство. Они более уже не меняли одежду и перестали следить за собой. Когда они проходили мимо, то те, у кого было тонкое обоняние, начинали потягивать ноздрями. Хлюпики не моются, — объяснил мне один из тех редких моряков, кто еще удостаивал меня разговором. Этот человек был родом из Наски, пустыни на южном побережье Перу, в которой разворачивалось действие множества снов Лидии Маврани в ту пору, когда я еще спал с Лидией Маврани, очень давно, задолго до того, как я полностью потерял всякий контакт с ней. От хлюпиков воняет, — добавил он, — когда их кожа не обработана мылом, вонь усиливается.
Отключения электричества происходили все чаще, и в конце концов освещение стало весьма скудным. По вечерам члены экипажа раздавали фонари. В резервуарах хранилось некоторое количество некачественного масла. Пассажиры бранью осыпали чад, что исходил от ламп, и слишком высокое пламя, которое быстро истощало их ночной рацион горючего. Все они теперь кучковались в баре, где могли объединить свои жалобы и животные запахи, побрякивая с несговорчивым видом, свойственным второсортным актерам в плохом кино, своими стаканами. Полки в баре были пустыми, то, что они все лакали, не содержало ни одного градуса алкоголя. На борту нельзя было найти никакого другого напитка, кроме чуть теплого чая.
Драка произошла в пятницу, а в субботу, как представителю низшей расы, имеющему некоторые представления о шаманизме, мне было поручено вместе с матросом из Наски и одним из представителей группы пассажиров на корабле перегрузить на землю останки погибших людей. Пассажир утверждал, что его зовут Шероке Баярлаг. На него выпал жребий. Мне хотелось бы особо отметить его невзрачную фигуру, плоское, лишенное всякого выражения лицо, по которому по утрам немножко струился пот, и глаза, походившие под прикрытыми веками на очень черную щель. Мы все задавались вопросом, воспользуется ли он случаем и, очутившись однажды на берегу, не захочет ли он улепетнуть. Капитан дал нам указание не преследовать его и, если такое случится, отпустить на волю судеб.
С телами мы спустились в нижний трюм корабля. В трюме было жарко, как в печи. Матрос, который ненавидел хлюпиков, раскачивал судовым фонарем, рассматривая металлическую стену в поисках шифрованного кода. По правую руку от нас находился ряд прямоугольных люков, герметически закрытых. Когда световое кольцо совпало с отметкой М891, матрос, казалось, успокоился.
— Открыть надо вот это, — сказал он.
В течение нескольких минут мы стучали по гайкам, которые блокировали ставни. Баярлаг нам не помогал. Отверстие находилось как раз над ватерлинией, и, как только мы отодвинули пластину, нас обступил слабый сине-зеленый свет. Вода перед нами была вся в мазуте и черного цвета. В ней плавали крошки полистирола. Отверстие было достаточно широким для того, что нам предстояло сделать. Надо было шагнуть в воду с трупами на спине, уцепившись за ржавую лестницу, которая в трех метрах отсюда выводила на берег. Вода была столь неподвижна, что ни один всплеск не прозвучал в полутьме.
Мы были оснащены веревками. Я не буду описывать здесь все действия, скажу только, что веревки пригодились нам, чтобы мы смогли перенести тела, не дав им упасть в док. Шероке Баярлаг был последним, кто ступил вместе с нами и своими друзьями по несчастью на бетон. В течение пятнадцати секунд он стоял перед ними, нервничая и будучи не в состоянии сосредоточиться. Теперь с него стали стекать крупные капли пота. Нам надо было еще доставить наш груз до места, указанного нам капитаном: в пятидесяти метрах отсюда, за перегонным кубом. Положенные туда, мертвецы останутся навсегда сокрытыми от взглядов, которые могут быть обращены на них с корабля.
Шероке Баярлаг не говорил ничего. Мы наблюдали за ним снизу, пытаясь высчитать момент, который он выберет, чтобы внезапно отчалить и прочертить затем зигзаги по пустынной эспланаде между проржавленными контейнерами и подъемными кранами до складского лабиринта, где ему без труда удастся скрыться.
Поскольку он не трогался с места, мы потащили пассажиров за контейнеры. Набережная была знойной и молчаливой. Бывшие пассажиры раскинули руки. Их головы сонно потряхивались на неровностях почвы. Под мышками у них скопилось небольшое количество крупинок цемента и шариков пыли.
За контейнером мы нашли кучу тряпья и два матраца, в которых жили с полдюжины крыс и старая попрошайка, такая поблекшая, что на ней уже не было лица. Она видела, как мы положили трупы в метре от нее, и не стала нас за то укорять, но потом она потребовала от нас все доллары, что были у нас в карманах. Они были у одного Шероке Баярлага, без сомнения, потому, что он собирался ими воспользоваться во время своего бегства и перехода на оседлое положение в новой жизни на новой земле. У него было два полных доллара и еще полдоллара. Сначала попытавшись увильнуть, он бросил их затем в протянутую руку и наклонился. Его бил озноб. Перед старухой он стал вдруг выглядеть, как испуганный соучастник, словно он когда-то раньше ее уже встречал.
— Если ты действительно Малека Баярлаг, погадай мне, — попросил он.
Старуха неловко пыталась поймать монеты. Одна из них покатилась к краю набережной и тут же упала в воду.
— Да, сегодня не мой день, — сказала старуха.
— Скажи мне, каковы мои шансы выкарабкаться, — настаивал Шероке Баярлаг.
Старуха подняла на него свои лишенные выражения глаза. Зубы у Шероке Баярлага застучали. Старуха колебалась, начать ли ей говорить в нашем присутствии. Я пробурчал погребальную песнь над телами, затем мы ушли. Старуха уже шептала предсказания Шероку Баярлагу, который часто дышал и дрожал.
