Гюнтер Грасс - Фотокамера
Где же Ромашка ее достала?
Ну уж не в обычном зоомагазине, где продают хомячков, певчих птичек, золотых рыбок или морских свинок наподобие тех, что были у Лары, или даже белых мышей, но только не…
Ромашка сказала, что купила крысу у гессенского любителя змей, который заодно разводил крыс в качестве корма для своих питомцев.
Оставалось только решить проблему доставки.
Короче, крыса, мирно сидевшая в клетке, вновь побудила Старика к писанию. Закончился перерыв и томительные раздумья.
А наша Марихен, подхватив свою «Агфу», тут же отправилась на поиски мотивов.
Но Паульхен, которому, как и прежде, позволялось бывать в темной комнате, ни словечком не проговорился о том, что на снимках Старушенции вместо одной нашей крысы обнаруживались при проявке полчища крыс.
Так распорядился папа: абсолютный запрет на распространение любой информации. Но теперь можно сказать: на всех отпечатках — а их было колоссальное множество — появлялись целые крысиные племена и даже существа, как из фильма ужасов: полулюди-полукрысы…
…Старик рисовал их, вырезал на медных досках: как они бегали, зарывались в землю, стояли на задних лапках; крыс становилось все больше, а потом из них получились полукрысы и полулюди — и все это появилось в новой книге, опять-таки толстой…
…но говорить о странных крысах до поры до времени не разрешалось…
«Это тайна!» — сказал Паульхен.
Однако в книге речь шла не только о крысах. Мария сняла для книги старый эвер, который рабочие с верфи притащили в деревню для ремонта. Совсем развалюху. Ему давно пора было на переплавку.
Но на отпечатанных фотографиях плоскодонный одномачтовый эвер выглядел — как шепнул мне Паульхен — совсем новеньким; с четырьмя женщинами на борту он шастал по Балтике, до самого Узедома, всюду, где водились медузы, которые даже умели петь…
Одна из женщин экипажа была похожа на Ромашку; она, ясное дело, являлась капитаном эвера. В другой можно было узнать мать Тадделя. А третья и четвертая — уверен, Лена и Нана, — имели очевидное сходство с вашими мамами. Одна из них — уж не помню кто — отвечала за технику, другая изучала медуз, потому что…
Если я правильно понял, речь идет об экипаже эвера, который получился на снимках Старой Марии…
Повторяю, Паульхен: экипаж состоял из женщин, с которыми наш папа жил раньше или живет до сих пор…
…и среди них — наша мама!
Невероятно. Моя мама на корабле под началом у вашей Ромашки?
Б папиной крысиной книге можно прочесть, как трагически завершилась история человечества, когда четверка женщин в праздничных нарядах и украшениях собралась опуститься на дно морское, чтобы посетить легендарный город Винету, последнее пристанище…
А я ничего про это не знал. Ни про крысу под рождественской елкой. Ни про четырех папиных женщин на корабле, или, по-вашему, эвере. Был далеко. Походил в учениках у швейцарского фермера, закончил агротехническое училище в Целле, сам занялся молочным хозяйством на собственной экологической ферме в Нижней Саксонии, по-своему увлекся политикой, но даже не подозревал, что у вас творится — крысы и прочее. Ты, Жорж, тоже ни словечком не обмолвился о крысах, о том, что при клонировании из них получались крысочеловеки… А ведь после учебы в Кёльне ты сам переехал в те места, где жил отец с Ромашкой и тремя пацанами…
Пойми, Старшой! Так получилось, что после учебы в радио-телевизионной компании на работу меня не взяли. Компания заморозила прием новых кадров.
Ничего не попишешь, факт. Некоторое время болтался без дела. Тут отец предложил переехать в деревню. «Это пойдет на пользу твоему младшему брату, — написал он. — Ты нужен Тадделю». Отец снова купил дом, на сей раз бывшее крестьянское подворье в Кремпермарше, поэтому я подумал, что не худо сменить обстановку, и перебрался в деревню Эльскоп, что на другом берегу Штёра, стал там, вроде моего Старшого, настоящим селянином. Перед бывшим крестьянским домом рос лесной бук. Вокруг пустовали старые хлева и сараи. У нас образовалась коммуна. Командовала женщина, всегда знавшая, что и как надо делать. Для меня коммуна почти заменила семью, которой у меня давно не было. Иногда я перебирался паромом на другой берег Штёра, чтобы проведать вас, навещал не только тебя, Таддель, но и заходил в отцовскую мастерскую посмотреть на крысу в клетке. Ясное дело, заглядывал и к Марии, которая казалась мне маленькой, подурневшей, сморщенной. По-моему, она мне радовалась, говорила: «Вот, Жорж, ты совсем уже вырос». Я носил тогда волосы до плеч, и она сфотографировала меня вместе с крысой. Процентов на девяносто восемь уверен, что это была фотокамера «Прайс-бокс» тридцать второго года за четыре рейхсмарки… А крыса была коричневая, не белая, каких разводят для лабраторий. Я догадывался, что из этого получится. Мы к таким штукам привыкли с самого детства — верно, Старшой? Хотя никто нам ничего толком не объяснял.
Мне тоже ничего не объяснили, когда я приехала погостить. Я тогда ушла от мастера, который жил у Доберсдорфского озера, потому что мастер требовал, чтобы у учеников не было никаких секретов. По утрам, когда все садились за стол завтракать, он заставлял меня читать вслух мой дневник. Я отказывалась, но никому не пожаловалась — ни Ромашке, ни папе, а просто уехала в Каппельн на Шлее, где нашла другого мастера и нормально доучилась. Даже подыскала себе работу в захолустном гессенском местечке, но там гончарное производство было слишком уж фабрично-серийным… Выпускался только массовый ассортимент, поэтому я вернулась в Берлин, а при переезде сразу же влюбилась в студента, который помогал перевозить мебель. Не люблю вспоминать эту историю. Может, позднее расскажу ее детям, если им будет интересно: поначалу семейная жизнь шла весело, потом все разладилось — нет, Лена, я правда не люблю вспоминать об этом; потом я снова вышла замуж, жизнь устроилась. А про крысу и про то, что затевал с ней папа, я почти ничего не знала, так как папа об этом ни словом не обмолвился, когда приезжал навестить меня во Фриденау. Теперь в доме из клинкерного кирпича жила супружеская пара, с которой папа выпускал журнал, ратовавший за социализм, но за настоящий, демократический. В городе я общалась с коллегами по гончарному делу, а иногда с младшими сестренками…
Ах, до чего было замечательно, когда Лара навещала меня. Ведь я была еще ребенком и восхищалась тобой, когда ты продавала на рынке Фриденау свои гончарные изделия, хотя мама и считала, что цена у них занижена. О том, что происходило в деревне, я толком не ведала. А про крысу знала лишь то, что папа втайне давно хотел получить ее в подарок и говорил мне… Однако про корабль с женщинами, с которыми он раньше жил или живет до сих пор, как с Ромашкой, я даже не догадывалась.
Не ты одна, Нана, мы все оставались в неведении…
Даже Старая Мария помалкивала.
Он вечно все держит в тайне.
Никто не знает, что у него в голове творится…
Не городите ерунды! Ведь он сам говорит, когда его спрашивают: «Кто ищет, найдет меня спрятанным в написанных фразах, коротких и длинных…»
Наверное, в каждой из его книг можно найти что-то личное…
Поэтому они и бывают такими толстыми…
…вроде крысиной книги.
Мне с самого начала было ясно, что эта книга выйдет толстой, потому что Марихен постоянно торчала в темной комнате, куда она пускала и меня, только предварительно нужно было вымыть руки с мылом. А видел я там диковинные вещи. Такого на свете не бывает. Бесконечные переселения целых крысиных народов, церковные крысиные процессии, даже крысиные распятия. Людей уже не существовало, «одни лишь крысы», как сказала Мария, вынимая снимки из проявителя. Она сама была в шоке. Так с какой стати мне докладывать об этом Тадделю или Ясперу? Мне бы все равно никто не поверил, что там выдает «Агфа». Особенно Яспер. Он верил лишь тому, что вычитывал в своих книженциях. Зато когда Мария разоблачила своей бокс-камерой его «темные делишки», как он назвал кражу со взломом, и точно показала весь ход событий, то сначала он испытал настоящий шок, а потом…
Что? Что? «Темные делишки», «кража со взломом» — я не ослышался?..
Вот это да!
Давай рассказывай, Яспер!
Выкладывай начистоту!
Довольно с нас крысятины…
О'кей, о'кей! Рассказываю. Хотя Таддель и Паульхен давно в курсе. Сигареты, больше тридцати пачек, я прятал их под кроватью. Думал, место надежное. Но Ромашка во время уборки наткнулась на них пылесосом — от нее все равно ничего не скроешь. Начался театр: «Откуда у тебя сигареты? Ты же не куришь. Немедленно признавайся, где ты их взял!» Она отнесла пакет на кухню, шмякнула на стол, несколько пачек вывалилось. И снова допрос: «Откуда? От кого? Где?» Я отмалчивался. Все стояли вокруг стола. Ромашка, Таддель, Паульхен и — ясное дело! — наша Мария. Я продолжал молчать. Не хотел выдавать товарища. Он был у меня тогда единственным другом. Парень — в порядке, о'кей, хотя совсем другой по натуре, чем я. Мне нравилось, как он спокойно обделывает свои дела, никого и ничего не боится. Чем дольше я молчал, тем настойчивее становилась Ромашка. Тут Мария, стоявшая вместе с вами у стола, где лежали пачки сигарет, вдруг взяла свою дурацкую бокс-камеру на изготовку, встала в какую-то странную позу, задом наперед, нацелила объектив на пачки и, хихикая, отщелкала целую пленку, снимая то навскидку, от живота, то через плечо, то ложась плашмя на стол. Она сфотографировала со всех сторон вывалившиеся на стол пачки. После чего — помнишь, Паульхен? — сказала тебе и Ромашке, подмигивая при этом отцу: «Интересно, что сейчас проявится?..»
