Наталья Рубанова - Сперматозоиды
«Пусть не в этом футляре, не здесь и сейчас, не на этой планетке — пусть на седьмом кругообороте Вулкана[141] достигнем мы цели развития и обретем пресловутое «блаженство в Боге»: переполюсовка, квантовый переход, что там еще, Плохиш?.. Сколько рас, сколько эпох нас растопчет, покуда не переродится во что-то иное наш шарик?[142] Сколько воды сгорит, огня утечет — сколько?.. Страшно представить, ну а пока — прощай, добежавший сперматозоид: такой же, в сущности, как и я… Живи «насыщенной полноценной жизнью», люби, если сможешь, не только себя… О, я знаю, знаю: ни на Юпитере, ни на Венере ты не будешь еще осознан, и потому начнешь мстить, мстить мне, отвергая душу мою до тех самых пор, пока я не отброшу твою. Но! Познав иллюзорность битв с отражениями, смирившись с отчаяньем, обессиленный от боли и страха, ты уловишь звук, заставлявший когда-то вибрировать мою, так и не познанную тобой до конца, плоть: тысяча лет или один день — да есть ли разница? Потому и опускаю жалюзи, потому и отгораживаюсь от мира — и тут же, с легкостью отпустив тебя, срываю с окон шторы из деревянных пластин…».
«Ты в порядке?» — спросит Полина, не сразу заметив, что плечи Саны трясутся.
Лишь после путешествия впитала Сана всю полноту его, Плохиша, присутствия. Если раньше она болела, томилась своим чувством, то теперь в нее влилось нечто иное — огромадное, совершенное. Сана верила — скоро начнут происходить чудеса, надо лишь немного, совсем немного еще потерпеть. Она знала, что нужна — нужна ему, быть может, как никогда: сказать как никто Сана пока не смела. Словно яхта со стапелей, сошла она в воду, не подозревая, что это тот самый «волшебный» пруд, и, сломав, наконец, уродливую восьмерку сансаркиного круга — вот, собственно, и весь знак дурной бесконечности, — еле заметно, одними уголками губ, улыбнулась: «Прощай, Плохиш… Привет, Плохиш!», что, в сущности, одно и то же, и уже не имеет никакого значения.
П — буква, просто буква, встреваю я; нет, П — турник, смеется Сана и легко делает на нем «солнышко».
[иллюзион]
Они идут от Проспекта Мира в направлении Сухаревки, — а там уж недалеко до Китая, в котором — надоба. Одна из них, та, что постарше, в черном длинном пальто, и пахнет духами. Другая — та, что помоложе, в короткой кожаной куртке, и духами не пахнет. Обе оживленно жестикулируют, то и дело случайно касаясь друг друга. Иногда им удается наступить на какого-нибудь прохожего, и тогда та, что постарше, начинает извиняться:
О, простите бога ради!
Чего это ты такая вежливая? — вскидывает бровь та, что помоложе.
Вежливая? А что, раньше такой не была?
Как сказать… — маленькая поднимает голову к небу. — Но вот этого вот «простите бога ради» я от тебя не слышала. Оно и звучит как-то фальшиво.
Фальшиво? — смущается та, что постарше. — Но чем же?
Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую, — та, что помоложе, легко перепрыгивает лужицу. — А ты?
А мне кажется, будто я теперь всё-всё могу объяснить, — отводит грустный взгляд большая.
Всё-всё? Но это же так скучно! Как же ты живешь? — удивляется попрыгунья.
По-разному, — увиливает та, что пахнет духами.
Расскажи, надо же мне иметь хоть какое-то представление о… — та, что не пахнет духами, останавливается на полуслове и пристально смотрит в глаза другой.
Рассказать? А ты не испугаешься? Тебе-то самой не станет скучно? — полы ее длинного пальто подхватывает ветер, обнажая стройные ноги.
А чего бояться? — смеется девчонка и, вставая на самокат, едет до перекрестка.
Откуда у тебя самокат? — спрашивает Сана.
А откуда у тебя такая сумка? — спрашивает Саночка и тянет ее на себя.
Из бутика, — Сану начинает раздражать девчонка, цепляющаяся за ее сумку. — Кончай!
Кончать в столь людном месте, доводя до сумасшествия несчастных зомби, вышагивающих по улицам, телесными судорогами? А как же пристойность? — хохочет Саночка.
Что ты о себе такое думаешь? Типа, «без комплексов»? — Сана хмурит лоб, и кажется старше лет на семь.
Не морщи лоб, а то тебе все сорок дать можно! — Саночка перестает смеяться и шепчет: — Прости.
За что, чудовище? — улыбается, как ни в чем не бывало, Сана.
За оргазм, за что же! Ты-то его давно не испытывала! — Саночка чуть подталкивает ее.
Откуда такая осведомленность? — приостанавливается Сана.
По тебе видно, — ковыряет в носу Саночка. — Замороченная ты.
Дурында, — Сана убыстряет шаг, но девчонка бежит за ней, поскуливая: — Ну ладно те, не буду так больше, давай сначала? — а в глазах — зайцы солнечные с ума сходят.
Давай, — соглашается Сана: так они снова переносятся к художественному салону на Проспект Мира.
О, простите бога ради! — наступает Сана ей на ногу.
Чего это ты такая вежливая? — вскидывает бровь Саночка.
Вежливая? А что, раньше такой не была?
Как сказать… — Саночка поднимает голову к небу. — Но вот этого вот «простите бога ради» я от тебя не слышала. Оно и звучит как-то фальшиво.
Фальшиво? — смущается Сана. — Но чем же?
Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую, — Саночка легко прыгает через лужу. — А ты?
Я? Я, наверное, тоже, — Сана лужу обходит. — Знаешь, я, наверное, лет тысячу мечтаю выспаться.
Тысячу? Но тебе же тридцать семь! — наклоняет голову Саночка.
Это только кажется! На самом деле мне тысяча…
Надо же, я и не подозревала, что в таком возрасте можно так здорово сохраниться! А может ты просто мумия?
Как ты догадалась? Конечно, ну конечно же, я — мумия, — будто найдя ответ на давно мучавший вопрос, Сана широко распахивает глаза. — Мумия! У меня же нет ни мозгов, ни внутренностей, одна оболочка!
Везет тебе, — с завистью смотрит на нее Саночка. — А как делают мумии?
О, это целое искусство! Сначала у меня вынули железным крючком мозг через ноздри и влили туда специальную жидкость.
Зачем?
Как зачем? Для размягчения остатков. Потом вынули внутренности, а полости тела вымочили в пальмовом вине.
Везет! Пальмовое вино!
Потом меня набили тканями, пропитанными канифолью — при охлаждении те, если ты помнишь, твердеют.
Не помню…
А после этого меня на два с лишним месяца засунули в раствор натуральной соды, и только через семьдесят дней вымыли и завернули в хлопковые бинты: все они были в клейкой густой канифоли, я помню…
И?..
Что — «и»?… В саван завернули, вот что «и».
М-да… кажется, ты неплохо изучила историю Древнего Египта, подруга.
Да, было интересно, — улыбается Сана. — Я раньше любила читать.
А сейчас?
Сейчас только в метро. Или на ночь. Если ничего не происходит. Но постоянно что-то происходит, поэтому иногда даже в метро невозможно: голова пухнет от собственных мыслей, а если еще и чужие…
Что-то ты мне не нравишься.
Да я сама себе не нравлюсь.
Давай ты мне всё расскажешь? Но для этого нужно вернуться назад.
Ок! — они возвращаются на Проспект Мира.
О, простите бога ради!
Чего это ты такая вежливая? — вскидывает бровь та, что помоложе.
Вежливая? А что, раньше такой не была?
Как сказать… — маленькая поднимает голову к небу. — Но вот этого вот «простите бога ради» я от тебя не слышала. Оно и звучит как-то фальшиво.
Фальшиво? — смущается та, что постарше. — Но чем же?
Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую, — та, что помоложе, легко прыгает через лужицу. — А ты?
Знаешь, я тоже, тоже не могу… Особенно же невыносима невозможность объяснить самое главное тому, кого любишь, — та, что постарше, с трудом сдерживает слезы.
А ты еще любишь? — та, что помладше, смотрит на нее с восхищением.
И любима, — кивает Сана: ветер в который уж раз поднимает полы ее длинного пальто, обнажая стройные ноги. — Но самое страшное в том, что именно любовь, даже взаимная, причиняет наибольшую боль. Иногда кажется, что вот-вот тебя разнесет, разорвет в клочья! Что ты лопнешь, задохнешься тут же! Но нет, это было бы слишком легко, и всё повторяется — вот оно, фирменное кандальное рондо…
Почему? Ведь если любят двое… — маленькая, перебивая, тщетно силится подобрать нужные слова.
Потому что если другой отдается тебе полностью, эту его ношу очень трудно вынести. Многие ломаются.
А ты?
А что — я? По мне лучше сломаться насмерть, чем прогнуться, — Сана закуривает.
Тебя измучили любовью, я догадалась? — догадалась Саночка.
Не совсем, — Сана стыдится своих истинных чувств. — Я ведь, в принципе, ни в чем не знаю отказа.
Не ври! — Саночку не проведешь. — Давай-ка, скажи как есть!
Давай есть, — говорит Сана и достает из сумки булочку с корицей.
