Сандро Веронези - Спокойный хаос
Целую тебя.
Джанни.
13Все-таки я это сделал. Да, я сунул свой нос в ее электронную почту. Теоретически я не смог бы этого сделать, потому что Лара не пользовалась автоматическим выходом в Интернет, а я не знал ее пароля. Но вычислить его оказалось совсем нетрудно, я сделал это со второй попытки: ДАТДШВ. Я прекрасно помню тот день, когда я решил протестировать ее интеллектуальные способности. Говорят, что в НАСА такому тесту подвергают кандидатов в космонавты. Тестируемому предлагается последовательность букв: ОДТЧПШСВДДОДТЧПШСВДДДД… и задается вопрос, какая по-вашему должна быть следующая буква? Сорок секунд, чтобы ответить, но, на самом деле, кто за двадцать секунд не даст правильный ответ, того в космонавты не берут. Прочь! Когда меня тестировали таким образом, я, естественно, не смог ответить на этот вопрос, и никто из тех, кого тестировал я, а я протестировал о-го-го скольких людей, не смог на него ответить. «Д» сказала Лара через двадцать секунд. «Что ты сказала?» — «Я сказала, что следующая буква должна быть буква „Д“». — «Не может быть! Ты сказала наугад, признавайся!» — «Нет, не наугад, „Д“, потому что „двадцать три“. Эти буквы на самом деле означают числа: один, два, три, четыре, пять, шесть и т. д. и заканчиваются двадцать два, поэтому…» — «А, значит ты уже знала, с тобой уже проводили этот тест, ведь так, признавайся. И не потому, что я тебя дурой считаю, просто у меня никак в голове не укладывается, что среди стольких моих знакомых ты единственный человек, который мог бы стать космонавтом: ты уже знала, признайся? Скажи честно, в этом нет ничего плохого». — «Нет, я ничего не знала, клянусь тебе. Просто я пользуюсь такой же системой, составляя свой пароль: беру важные для меня даты, которые просто невозможно забыть, и вместо того, чтобы написать их цифрами, так было бы слишком легко догадаться, я записываю их начальными буквами чисел. Понятно? Когда, например, я вижу букву "О", первое, что мне приходит на ум — это „один“ или „одиннадцать“. Я нисколько не умнее тебя, успокойся…»
ДАТДШВ. Двадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Это ее дата рождения. И я догадался со второй попытки, потому что сначала я попробовал ТАТДДЧ, тринадцатого апреля тысяча девятьсот девяносто четвертого года — дата рождения Клаудии. Что ж, я это сделал, мне удалось войти в ее электронную почту: пока Лара была жива, я за ней никогда не шпионил, надо же, я сделал это сейчас, когда она умерла.
Заварив всю эту кашу, я почувствовал себя очень скверно. Пока я открывал Outlook, мне казалось, что компьютер Лары посылал мне слова осуждения. Больше получаса я просидел перед выгруженной почтой, но не решился открыть ни одного письма. Крепись, говорил я себе, ее больше нет, то, что ты хочешь сделать, бессмысленно — лучше все стереть, вот и все. И самое странное, что чем больше я себя уговаривал, тем крепче становилась моя сила воли, я был далек от сомнений, побудивших меня пойти на этот шаг, я все решительнее настраивался дать компьютеру здравые команды — «Выделить все», «Уничтожить» — и пойти спать с чистой душой. Список сообщений, которые Лара получила после своей смерти, мельтешил у меня перед глазами, но я не мог прочесть ни одного слова, как будто они были написаны на арабском языке, и мне нравилось так балансировать, стараясь сохранить равновесие, на краю пропасти, которую я сам вырыл у себя под ногами, это возбуждало во мне опьяняющее чувство неприкосновенности. Когда занимаешься некоторыми видами спорта, например, серфингом, такое ощущение возникает в редкие моменты высшего вдохновения, ты чувствуешь, что все, буквально все, зависит только от тебя, и ты уверен, что, доска пойдет туда, куда тебе нужно, потому что у тебя нет ни малейшего сомнения в том, что ноги точно надавят на доску и, врезаясь в волну под нужным тебе углом, она словно приклеится к ногам на нужное тебе время. Или, что одно и тоже, ощущение неприкосновенности, которое мне довелось испытать дважды в течение нескольких минут в тот день, когда Лара умерла — возможно, даже в тот момент, когда она умирала — сначала, когда со мной рядом был Карло, и мы бросились в воду и поплыли на помощь двум тонущим женщинам, нет, точнее, когда мы посмотрели друг другу в глаза, прежде чем броситься в воду, и тогда мне и вправду казалось, что все уже позади, все свершилось, а потом, вскоре после того, как я остался один, и моя жизнь находилась под угрозой всякий раз, как утопающая старалась утащить меня под воду, в тот момент, когда я ее захватил сзади и ударами своего члена стал толкать к берегу, тогда у меня еще появилась эрекция, которую я не забуду никогда в жизни. Точно с таким же чувством я смотрел на список писем, пришедших на имя Лары, и мне ужасно нравилось, что я такой дальновидный: я не открыл ни одного письма, и у меня крепла уверенность в том, что с легкостью, более того, с ощущением, что весь белый свет, подобно плоскости флиппера, накренился в сторону шага, который я вот-вот сделаю, я все уничтожу.
И, надо полагать, из-за такой наивной претензии, моего ненасытного желания продлить это удовольствие до бесконечности, я совершил ошибку и не уничтожил. На какой-то миг, скользнув взглядом по строчкам списка, мои глаза задержались на двух письмах и принесли мне скудную буквенно-цифровую информацию: фатальная дата — понедельник, 30 августа 2004 года. Одно письмо было до, другое после времени ее смерти, установленного врачом скорой помощи: 13:55. Пара секунд, и снова мои глаза заскользили по списку, не задерживаясь ни на чем, но и этих секунд было достаточно, чтобы разрушить чары, и меня уже понесло: я стал последовательно выполнять дурацкие действия, я их совершал, не отдавая себе отчета в том, что я делаю это на самом деле и всерьез, я действовал почти бессознательно, как на автопилоте. Я открыл первое из двух писем и прочел его. Потом открыл второе письмо и его прочел, все сразу и до конца, несмотря на его длину; потом я снова остановился, на этот раз с тяжким трудом, и подумал, что надо бы все уничтожить, но тут же убедился, насколько невозможно было это сделать: я весь сгорал от нетерпения действовать, и голова у меня пухла от намерений, поражающих своей неотложностью, например, открыть и прочитать все предыдущие послания этого писателя к Ларе, или поискать в отправленной почте все письма, которые ему написала она во имя их мне неизвестной, но очень уж тесной дружбы, которая, очевидно, продолжалась не один год, и то же самое с посланиям общества «New age», о котором Лара мне никогда не рассказывала, или пересмотреть весь архив и перечитать всю корреспонденцию между ней и Мартой, или, что еще лучше, каждый вечер, сразу после того как Клаудия заснет, постепенно и методично читая энное количество писем, прочесть с самого начала всю электронную почту Лары, отправленную и полученную ею за последние… когда она его купила, этот компьютер? Кажется, в 2000 году, да, летом 2000 года. Тогда Италия еще проиграла Франции финал Европейского чемпионата по футболу, и она в знак утешения решила купить себе компьютер. Прочесть всю почту за последние четыре года. Итак, я опять замер, тупо глядя на электронную почту Лары, и снова стал увещевать себя, мужайся, говорил я себе, сотри все, и тому подобное, но ощущения неприкосновенности, испытанного мной несколько минут назад, как не бывало, я чувствовал себя грязным и неизлечимо безвольным, я был просто уверен, что никогда мне себя не пересилить. Да что там говорить: моменты вдохновения прекрасны и зрелищны, но опыт должен был бы уже меня научить, что эти моменты преходящи, что за каждым действием следует мощное противодействие: доска становится на дыбы, и ты летишь в воду, а на смену чувству неприкосновенности приходит усталость, вот тогда-то список писем уничтожает тебя.
Не знаю, как это случилось, но я, словно парализованный круговертью намерений, породил одно скромное действие, серенькое такое, бюрократическое: распечатал письма, которые только что прочел, я говорю «сам не знаю, как», потому что действительно не ведаю, чем был продиктован этот приоритет, что он такое мог подготовить. В тот момент, когда я давал команду компьютеру «Печать», случилось то единственное, что меня могло оторвать от свершения грязного деяния: меня позвала Клаудия. Я прибежал в ее комнату. Сидя в кровати, она пила воду из бутылки. «Что случилось, звездочка моя? Тебе приснился страшный сон?» Клаудия покачала головой, не отрываясь от бутылки, глаза у нее были испуганные, она тяжело дышала. Посреди ночи она позвала меня — ей приснился кошмар. Она перестала пить, закрутила пробку на бутылке, молча легла и закрыла глаза. Я тоже не сказал больше ни слова, я только гладил ее и ждал, когда она заснет, чтобы снова продолжить прерванный ею процесс нарушения конфиденциальности переписки. Сидя на краю постели, я молча успокаиваю свою дочь в ожидании, что она заснет и даст мне возможность покопаться в электронной почте ее умершей матери.
