Людмила Петрушевская - Мост Ватерлоо (сборник)
Непогибшая жизнь
Трудно, очень трудно писать об этой погибшей жизни, хотя что значит погибшая жизнь? Кто скажет, что добрый и простой человек сгинул не просто так, оставил свой след и т. д. — а злой, вредный и нечистый человек пропал из жизни особенно как-то, с дымом и на дыбе? Нет.
Итак, совершенно непогибшая жизнь и абсолютно полная победа на всех фронтах была у Альбины, почти дочери министра. Почему почти какой-то второй брак, первые дети от предыдущего, короче: почти дочь почти министра. То есть в любых условиях полная дорога вперед, все горизонты открыты, даль ясна, что делать-то?
Она работала, допустим, в газете, вела какие-то, к примеру, рубрики об искусстве в отделе информации, но не это главное. Главное была ее нечистота, грязь, распутство, неутоленная распутинская похоть, что выражалось в постоянной лихорадке и стремлении тратить, тратить и тратить деньги и добывать их и добывать, а что добудешь в газете кроме ряби в глазах и полного упадка сил к вечеру: колготня, толкотня, информашки, редко материалы побольше, искусство ведь всегда в последнюю очередь, раз в месяц копеечный гонорар, слезы.
Альбина тем не менее тратила как миллионерша, шубы, костюмы, сапоги, машина, квартира в центре с уймой комнат, серьги и кольца, грудь навыкате из декольте, все время примерки, народ бегает что-то продает ей: Альбиночка, не хочешь бабушкино кольцо.
Альбина — центр внимания, Альбина на приемах у послов, везде ее резкий профиль, носик клювом, рот дудочкой, глаза с поволокой и накрашены, хотя всегда не очень аккуратно, намазаны, короче говоря. Женщина до мозга костей.
А тут редакционные бабы, затрюханные, всеобщая парикмахерша Светка Рубина раз в неделю по понедельникам, к пятнице уже все, хоть ходи прикрывайся платком, волосы грязные, это раз. Помада вечно слезает и остается только по краям, дешевенькая губная помада. Зубы не сказать какие, после обеда в ход идут спички, погружаемые в дупла, три. Одежда куплена то ли с рук, то ли у подруг по дешевке, то ли у самой Альбины, хотя у той нестандартные сиськи, пятый размер, как у Софи Лорен, естественное богатство, а у журналисток все отложения копятся больше в районе желудка и седалища. Сидячая работа сказывается.
Альбине же несут и несут продавать, вал растет, она роется в куче тряпок, стонет, бегает за шкаф мерить, все видят ее черный кружевной корсет и загорелые ножки, слегка косолапые, и чудовищную грудь, вываливающуюся из чашечек (силикон, что ли, спрашивают себя журналистки).
Кое-что из этих куч перепадает и журналисткам, но они бедные, хотя Альбина должна абсолютно всем; занимает с миру по нитке, и где-то через годик по рядам идет ропот, что Альбина долгов не помнит и не понимает урона. Но хоть три копейки, а болит и саднит, что богатая Альбина не возвращает долг.
А Альбина то и дело приглашает коллектив по очереди домой, и тут все вообще немеют, пьют и едят смущенно, а Альбина еще весело рассказывает всякие истории типа как одна подруга пришла и намазала морду из тюбика тем, чем она, Альбина, снимает мозоли с пяток: тут же в ход идет нога, босая, розовая, глянцевитая на подошве, как мрамор, и торчит эта подошва на столе пальцами вверх, пошевеливая ими, сама Альбина хохочет.
Как после этого напоминать о трех копейках год назад? С мужчинами Альбина, что называется, в поиске, тут дела темные, никто ничего не знает, как она берет и кого за ширинку и где это происходит, все же люди служилые, подневольные, почти министр и его почти дочь много что могут. Так что из мужчин и тот, и другой, и третий уже побывали там, и внешне все спокойно, хотя Альбина плохой работник, писать не умеет и на работу приходит регулярно во второй половине дня, в вечернюю как бы смену (все остальные вкалывают в утреннюю), и тут начинается обычная вакханалия, Альбина бегает мерить за шкафы, в промежутках что-то звонит и пишет, и завотделом, морщась и роняя пепел с папироски, правит эту ее плешь, вздыхает и отдает Альбине, чтобы она несла машинисткам. И кому какое дело, кто у нее назначен на этот вечер и где все произойдет (дома ведь дети и муж), и никто ничего не выдаст, сам герой сегодняшнего приключения в последнюю очередь. На самом-то деле все дела обстоят несколько иначе, но о том после.
Вот Альбина беременна, тоже всеобщее стояние на ушах, телефон бурлит, Альбина звонит устраивается на ультразвук, чтобы узнать пол ребенка, если девочка, будет сделан аборт.
Делается аборт, опять все кипит, люди идут к Альбине в роддом с передачами и цветами, Альбина принимает делегации в розовом кимоно, при полной косметике, томная, зелено-желтая, клюв заострился, у нее осложнение. Где-то там в помоях увозят ее нерожденную девочку. Вечная память. Позже приезжает муж Альбины, отец ее второго сына, солидный дядя, шофер несет пакеты и кульки, трам-тарарам и никакого стыда. Аборт же, аборт, граждане, не роды ведь, но каждый раз у нее сабантуй, все превращается в событие и выпить коньячку.
Это прошел год с момента воцарения Альбины в коллективе газеты.
Дальше пошли другие события, такие, как исчезновение профсоюзных взносов у Старухина, пальто у Ярослава и чужого долга из-под телефона у Ревицкой.
Сначала Ревицкая, молодуха в очках, стриженная под мальчика (Светка Рубина парикмахерская лимитэйд), курящая и басовитая, симпатяга плотного телосложения, она приняла от этого Ярослава из отдела науки (к которому Ярославу была явно неравнодушна) — приняла деньги для Лены, долг Ярослава, тот собирался уезжать в командировку. В спешке она положила этот долг под свой телефон, и когда вызванная из отдела выпуска Лена пришла, телефон подняли — денег не было. Ревицкая, вся в пятнах, курила стоя, локоть на отлете, другая рука уперта в бок, помада слезла с пухлых губ, выражение под очками вытаращенное. Ревицкой дали валидола, Лене тоже.
Затем у Старухина, профорга, который как раз собрал взносы, вынули из ящика письменного стола все (все!) деньги, предназначенные к сдаче.
Старухин тоже бегал пятнистый, как в лишаях, собирал в долг у кого мог, и все, с одной стороны, сочувствовали ему, Альбина даже дала из своего раздутого, как ее бюстгальтер, кошелька, и довольно много, и бегала тоже занимала в отдел преступлений к преступникам, а затем в отдел науки к тому же ограбленному Ярославу с доверительным возгласом «У нас опять попятили деньги!», то ли Ярослав у нее стоял в списке как следующий кандидат на ночь Клеопатры, сказала вслух Ревицкая.
Значит так: Ревицкая, сцепив зубы, отдала полдолга Лене, а полдолга должен был добавить Ярослав из следующей зарплаты. Старухин получил от профорганизации материальную помощь, собрал недостающее и вернул вместе со своей должностью профорга.
Причем та же Альбина как-то неловко сказала, что знает, что Старухин собирался покупать чью-то библиотеку и срочно искал большие деньги.
Народ был подавлен. Все косо смотрели на Ревицкую и на Старухина. Работников отдела развлекла только все та же Альбина. Оказалось, что ей в женской уборной во время примерки молодая Федотова сделала непристойное предложение пойти с ней в кабинку.
По другим сведениям, молодая Федотова вперлась за Альбиной прямо в кабинку, твердя «не надо, не надо сигареты».
Альбина, по ее словам, просто офонарела, слушатели тоже.
Молодая Федотова была на самом деле Оля Иванова, референт отдела преступлений. А у преступников работал тоже один скромный Федотов, фотограф, не очень молодой трудоголик, не очень даровитый, но всю жизнь в газете, непьющий, некурящий холостяк и т. д. Это была тоже милая история о Ромео и Джульетте, причем с разницей в возрасте 15 лет, а Монтекки и Капулетти была скопом мамаша Федотова, оперная певица из хора Большого театра, когда-то получившая хорошенькую квартиру в кооперативе этой организации. Молодые родители Оли Ивановой тоже были Монтекки или Капулетти, со своей стороны, папа водитель автобуса, мама учительница начальных классов, антисемиты (Федотов по матери был наполовину еврей).
Оля и Федотов сняли комнату, родили девочку, разбились в лепешку и получили маленькую квартиру от издательства, ура! Все были на новоселье, все преступники и часть отдела выпуска, где Оля работала теперь машинисткой компьютера.
И вот теперь такое!
Оля Иванова-Федотова всегда ходила очень гордая, неизвестно с какого переполоха, гордая, голова вверх, рост под сто восемьдесят, тонкая как палка, лицо маленькое, волосы пышные, и бабы-пехотинцы из отдела информации ее не очень любили за ясно выраженную надменность, чего гордиться-то. Одиннадцать классов с компьютерным уклоном, делов-то куча.
Теперь все стало понятно. Молодой отец Федотов тоже стал ясен до мозга костей, до снятых трусов: импотент, стало быть, при молодой жене! Жена кидается теперь даже на баб в возрасте (Альбина была при своих тридцати семи годах чуть ли не мамашей для Оли).
