Жоржи Амаду - Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага

Высказавшись открыто, дона Брижида тут же умолкла, и навсегда. Дона Брижида говорила с подъемом и возмущением, когда капитан взорвался:

– Дерьмо!

Дона Брижида так и не закрыла рта, и не опустила поднятой вверх руки. Капитан расстреливал её своими маленькими глазками. Какой дом, даже полдома, кто выкупил закладную? Сколько надменности, фидалга[27] навозная, мешок навоза – вот кто она такая, у неё ни кола, ни двора, и если здесь её кормят и дают угол, то только потому, что она мать Дорис. Если ей угодно оставить его дом, голодать в городе, жить на государственную пенсию, дверь открыта, пусть уходит, и чем быстрее, тем лучше, её никто не удерживает. Но, если хочет продолжать жить здесь, жить за его счет, пусть проглотит язык и заткнется раз и навсегда.

Где же в этот позорный час была Дорис, чтобы поддержать мать, придать ей сил в борьбе за свои права? На стороне своего мужа, всегда на стороне мужа против матери:

– Мама, вы становитесь невыносимы. Жусто еще очень терпелив. У него столько проблем, которые надо решать, а вы испытываете его терпение. Из любви к Богу оставьте это, дайте нам жить спокойно.

Однажды, слушая жалобы матери, вернувшейся из города, Дорис поднялась с места и, выйдя из себя, сказала:

– Прекратите говорить всё это, немедленно, если хотите жить здесь. Вы живете здесь из милости и еще жалуетесь.

Рухнул трон царицы – фидалга навозная, с помутившимся разумом. Угрюмая, ушедшая в себя, сохраняя остатки достоинства, она перестала разговаривать с зятем и Дорис. Стала разговаривать сама с собой, гуляя по лесу.

Что касается Дорис, то у неё не осталось даже следов достоинства, стыда, самолюбия, тряпка в руках мужа, который вскоре же после женитьбы вернулся к своим прежним привычкам и поведению человека свободного.

Частенько капитан возвращался домой под утро, от него несло дешевыми духами с резким запахом – явное доказательство его неверности жене, и Дорис хорошо это понимала, а вот Жустиниано Дуарте да Роза даже в голову не приходило попытаться скрыть от супруги свои похождения. Больше того, вернувшись от другой, с которой он только что был в комнате за тор­говой частью дома или в пансионе Габи, капитан тут же на десерт брал Дорис, и эта худышка не пасовала, нет, а, наоборот, брала верх над всеми, ах, нет и не было проститутки, которую капитан мог бы сравнить с Дорис.

А случалось, он приходил такой усталый, что даже не мог вымыть ноги, отодвигая таз с водой, и отстранял Дорис: «Иди в ад! Оставь меня в покое». И засыпал. Дорис проводила ночь без сна, тихонько плача, чтобы не разбудить его. Кто знает, может, утречком, когда проснется? Вся ожидание, раба у ног господина.

Она ни разу не отважилась ему возразить, ни разу ни на что не пожаловалась. Даже когда грубый и глупый капитан грубо с ней обращался, несправедливо оскорблял и обвинял. Ругала же себя за всё дона Брижида, вся эта горечь лишала её рассудка. Однажды, когда Дорис не поспешила принести капитану требуемый им пиджак, Жустиниано залепил ей оплеуху прямо на глазах у матери.

– Ты что, дрянь, не слышишь?

Дорис плакала по углам, но даже слышать не хотела, чтобы оставить мужа и уйти из дома, как предлагала ей дона Брижида в порыве гнева. «Ерунда, ничего не значащая пощечина, я сама виновата, быстрее надо было двигаться». Вот на что наталкивались попытки доны Брижиды образумить Дорис.

Так или иначе, но Дорис умела поддерживать к себе интерес капитана, может, потому, что огонь чахотки пожирал её, и, может, потому, что не было проститутки, годной ей в подметки, а капитан в этом вопросе был вполне компетентным человеком. За два дня до родов он её покрыл, как покрывают звери – мешал живот, – и Дорис отдалась ему с той же страстью, что в первый раз в алькове дома на Соборной площади, куда вошла, чтобы надеть дорожное платье. Глубокая и длительная любовь супругов, как справедливо сказал доктор судья.

Завершающаяся стадия туберкулеза наступила в последнюю неделю беременности. Кашель периода сватовства перешел после свадьбы в хронический, еще более впалыми стали щеки и сгорблены плечи, но кровохарканье началось накануне родов. Привезенный на машине доктор Давид подтвердил ранее поставленный диагноз: «Всё так, как я сказал раньше. Вы должны были отложить свадьбу и сделать все анализы. Теперь уже поздно надеяться даже на чудо».

Видя, что дочь погибает, ведь началось кровохарканье, дона Брижида совсем перестала соображать. Все похотливые и унижающие достоинство её дочери сцены были забыты, как было забыто и неуважение дочери к ней, её матери, теперь память хранила только образ чистой Дорис, маленькой девочки из монашеского коллежа, с опущенными глазами и четками в руках, такой далекой от всей грязи жизни на пороге замужества. И с этим преследующим несчастную мать образом святой девочки дона Брижида оказалась в аду безумия, где должна была искупить своё преступление. Ясность ума бедная женщина проявляла, лишь ухаживая за внучкой.

Рождение ребенка и смерть Дорис произошли в дождливую ночь почти одновременно. Крепкая и тол­стая девочка появилась на свет при повивальной бабке Нокиньи, Дорис отошла в иной мир при запоздавшем на роды, но пришедшем вовремя, чтобы констатировать смерть, докторе Давиде.

Что должен был чувствовать капитан? Узнав в городе, что дома у него доктор Давид, капитан прямиком направился в пансион Габи, где четверо припозднившихся клиентов допивали свой коньяк в компании Валделисе, профессиональной проститутки. После только что исполненной профессиональной обязанности с одним из четверых, проведших здесь всю ночь, она терпеливо и сонно ждала, когда же наконец эти четверо, покончив с кашасой и дискуссией о футболе, уйдут. За стойкой храпел Арруда – гарсон и ухажер Габи. Капитан вошел, не сказал ни слова, взял бутылку коньяку, осушил её из горла. Арруда тут же проснулся, собираясь одернуть пришельца, но, увидев капитана, сменил гнев на милость.

За отсутствием лучшей девицы капитан решил удов­летвориться Валделисе. Помня, что ей однажды не понравилась его манера приглашать: «Пошли!», он тут же отпустил ей две мощные оплеухи и потащил её, схватив за растрепанные волосы, в комнату, где и заперся с ней вместе. Вышел он из пансиона, когда наступило утро.

Известие о смерти Дорис быстро достигло центра города, где у церкви собрались кумушки, судачившие обо всех ужасных подробностях происшедшего. Они увидели идущего через улицу капитана Жусто, он шел со стороны Куйа-Дагуа, района проституток. Вид его был страшен, зловещ, он шел, как зверь, тупо, тяжело и молча.

Дочь мертва и похоронена, дона Брижида сочла себя наследницей и смело заявила о разделе имущества. Капитан рассмеялся ей в лицо, ведь почтеннейший судья назначил его уполномоченным по разделу имущества. И дона Брижида из милости была оставлена жить в комнате за магазином и ухаживать за внучкой.

Спустя год после похорон Дорис в доме капитана Жусто всё так же живет дона Брижида – грязная и оборванная, тихо помешанная, живет среди монстров: Борова, Оборотня, Безголовой Ослицы. Испытывая чувство вины за совершенное преступление против собственной дочери, чистой и беззащитной, она искупает свой грех в аду жизни.

Когда же она искупит его, как повелел Господь, тогда ангел мести спустится с небес. В бесконечных беседах с самой собой она благословляет день освобождения. Ангел небесный, Святой Жорже, Святой Мигел или безутешный отец изнасилованной дочери, а может, компаньон, обворованный капитаном, или оскорбленный исходом петушиного боя хозяин, бандит-наемник, кто-нибудь, или коварный Оборотень убьет Борова. Тогда искупившая грех дона Брижида станет свободной и богатой и сможет дать внучке всё, что ей положено по праву. Ах, чтобы это скорее, как можно скорее случилось, раньше, чем она станет девушкой, чтобы капитан не смог вдеть еще одно золотое кольцо в своё ожерелье.

Прячась за мангабейрой, дона Брижида прижимает к груди малышку, волосы несчастной растрепаны, она одета в лохмотья, и ей чудится, что монстры уносят девочку, монстры везде и всюду, они в поле, в лесу, в доме.

Они бросают тельце в комнату, запирают дверь изнутри. Капитан плюет на руки и потирает одну о другую.

15

Капитан вставляет ключ в замочную скважину, отпирает дверь комнаты, входит, запирает изнутри и ставит керосиновую лампу на пол. Тереза собралась с силами, стоит у противоположной стены, рот полуоткрыт, внимательная ко всем движениям капитана. Похоже, Жустиниано Дуарте да Роза не торопится. Он снимает пиджак, вешает его на гвоздь, который торчит между плетью и олеографией Благовещения, снимает штаны, развязывает шнурки на ботинках. Накануне он не стал мыть ноги – завтра их вымоет новая девчонка, прежде чем он приступит к обычному для него делу. В трусах и расстегнутой рубашке, с голым животом, кольцами на пальцах и ожерельем на шее, он берет лампу, поднимает её и смотрит, съедена ли принесенная старой кухаркой Гугой еда и выпита ли вода. Нет, еда не тронута, вода отпита. При тусклом свете лампы он оценивает приобретенный товар: дорогой товар, конто и пятьсот тысяч рейсов и открытый счет в лавке. Но он не раскаивается, деньги вложены с толком: красивое лицо, хорошо сложена, вот только бюст и бедра, но со временем девчонка подрастет. Кроме того, эта зеленая как раз по вкусу Жустиниано Дуарте да Роза, «молоком пахнет», по выражению Венеранды, Венеранда – дрянь опытная, и башка её соображает, ей знакомы и похоть, и обратный смысл слов, которые она употребляет, в Аракажу она привозила видавших виды иностранок, имеющих всё, абсолютно всё, только ни к чему сейчас думать о Венеранде, пусть катится к дьяволу в ад со своим любовником и покровителем – губернатором штата. Фелипа сказала верно: чтобы найти лучшую, надо ехать в Баию, а здесь, в Аракажу, равной ей не сыщешь. Цвет тела медный, волосы черные, распущенные по плечам, ноги длинные, краски лица яркие, ну, прямо как у святых на эстампах, здесь где-то висела похожая. Открытый счет в лавке – это, конечно, много, но, пожалуй, не дорого. Капитан облизывает губы, опускает лампу на пол, на стенах колеблются тени. Ложись сюда! Повторяет. Протягивает к ней руку, чтобы заставить её, но девушка отшатывается от него, жмется к стене. Жустиниано смеётся, смешок короток: хочешь поиграть в недотрогу, боишься меня? Если хочешь, поиграем, я люблю поиграть, прежде чем получу своё. Игра горячит кровь. Капитан даже любит, когда ему сопротивляются, те, что уступают сразу, без сопротивления, не вызывают у него длительного желания, разве что Дорис, его супруга, которая не сопротивлялась, но как она могла сопротивляться, когда рядом в зале еще находились гости? И не могла кричать, проглотила страхи и зажгла огонь внутри; даже в замке Венеранды ни среди француженок, ни среди аргентинок, ни среди полячек не было равной ей по страсти и умению быть желаемой. Капитану нравится побеждать, чувствовать сопротивление, страх, чем больше страха, тем лучше. Видеть страх в глазах девчонок – это глоток эликсира, горячительного вина. Если хочешь кричать, кричи: в доме, кроме полоумной старухи да ребенка, никого нет, никто не услышит. Ну же, прелесть, ну! Капитан делает шаг вперед, Тереза уклоняется и получает удар в нос. Капитан снова смеется – теперь время плакать. Плач девчонок согревает сердце капитана, горячит кровь. Но Тереза не плачет, а отвечает пинком ноги; натренированная в драках с мальчишками, она с силой бьет капитана по голой ноге и ногтем раздирает его кожу – глубокая царапина, появляется капля крови. Тереза первая пролила кровь капитана. Капитан наклоняется, чтобы осмотреть рану, а поднимаясь, с силой ударяет кулаком по плечу девочки. Ударяет сильно, чтобы дать урок. Жагунсо[28], солдат и командир в играх с мальчишками. Тереза знает, что воин не плачет, и она не плачет. Но она не может сдержать крик, удар кулаком вывихнул ей плечо. Понравилось? Получила? Удовлетворена или еще хочешь? Ложись, дьявол! Ложись, пока не прибил! Капитан горит желанием, сопротивление воспламенило его кровь. Ложись! Но вместо повиновения Тереза опять пытается ударить его, капитан отступает. Ах ты мерзавка, но ты еще увидишь! Капитан наносит удар в грудь, Тереза качается, хватает воздух ртом. Жустиниано Дуарте да Роза пользуется удачным мо­ментом и наконец настигает Терезу, прижимает к себе, целует ей шею, лицо, пытается дотянуться до рта. Чтобы облегчить свои усилия, ослабляет объятие, и Тереза, извернувшись, вонзает ногти в толстое лицо капитана, чуть было не ослепив его, и вырывается из его рук. Так кому же страшно, капитан? В глазах Терезы нет страха, а только ненависть. Ах, сукина дочь, ты сейчас получишь, забава кончилась. Жустиниано наступает, девочка уворачивается, тени мечутся по стенам, дым подни­мается, удушающий, красный, заполняет ноздри. Разъяренный капитан наносит еще один удар в грудь Терезы, звук удара напоминает звук барабана. Тереза теряет равновесие и падает между матрацем и стеной. Лицо Жустиниано пылает – эта шлюха хотела выцарапать ему глаза. Он склоняется над девчонкой, но она отпол­зает, быстро хватает керосиновую лампу. Капитан чувствует огонь в паху, в том самом месте. Преступница! Убийца! Оставь лампу сейчас же, подожжешь дом, я убью тебя! Тереза уже на ногах, с лампой в руке наступает на капитана, капитан отступает, спасая лицо. Опираясь о стену, Тереза поднимает лампу, вглядывается, старается определить место нахождения врага. Обнаружив его, она поднимает потное отважное лицо. Где же страх? Страх, которого ждет капитан! На её лице толь­ко ненависть. Её надо заставить бояться, заставить уважать хозяина и господина, который купил её и по праву является её властелином. Если мир не будет уважать хозяев, что же будет? Неожиданно капитан дует на огонь, огонь колеблется и гаснет. Комната погружается в темноту. Тереза в темноте теряется. Но Жустиниано Дуарте да Роза всё видит, как ясным днем, он припирает Терезу к стене, глаза её горят ненавистью, в руке все та же лампа, теперь не нужная. Ей надо внушить страх, проучить её. Время пришло преподнести ей первый урок. На Терезу посыпались пощечины, сколько их, она не считала, капитан тем более. Из руки падает лампа, девочка пытается прикрыть рукой лицо, но это ей не удается – рука Жустиниано Дуарте да Роза, тяжелая, вся в кольцах, бьет Терезу по лицу. Тереза первая пролила кровь, кровь капитана, но эта капля – сущий пустяк. Теперь настал черед капитана. Кровь, капающая изо рта девочки, испачкала его руку. «Научись уважать меня, несчастная, научись повиноваться. И, когда я говорю „ложись“, ложись, когда „раздвинь ноги“, раздвигай быстро и с удовольствием. Я тебя научу меня бояться, ты будешь испытывать такой страх, что заранее станешь предугадывать мои желания, как это делали все остальные, а может, и быстрее их». Он перестает бить Терезу, он преподал ей должный урок, но почему эта дрянь не плачет? Тереза пытается вырваться из рук капитана, но ей это не удается, он держит её, выкручивает руку. Девочка сжимает зубы и губы, острая боль опять пронзает её, капитан вот-вот сломает ей руку, но плакать нельзя, воин не плачет даже в смертный час. Лунный свет сочится сквозь заколоченное окно в мансарде, хилый, слабый свет. От боли в руке Тереза слабеет и падает на спину – поняла, мерзавка! Стоя над лежащей девочкой, мокрой от пота, капитан с расцарапанной ногой и раненым лицом победно смеется; смех капитана – роковой приговор. Теперь он отпускает руку Терезы – Тереза больше не опасна. Придя в ярость, капитан бил её, бил жестоко, беспощадно, забыв о том, ради чего пришел сюда. Но вот лунный свет высветил обнаженное бедро Терезы, и огонь желания опять охватил Жустиниано Дуарте да Роза. Он прищуривает свои глаза-щелки, снимает трусы и стоит над ней в чем мать родила. «Смотри, смотри, это всё твое. Ну, быстро раздевайся, я приказываю». Тереза тянет руку к платью, капитан следит за покорным движением её руки, считая, что укротил строптивую. «Ну же, быстрее снимай, вот такая ты уже мне нравишься, только скорее, давай, давай!» И тут, опершись рукой о пол, Тереза, как пружина, вскакивает на ноги, она опять у стены. Капитан теряет голову – я тебе сейчас покажу, – он делает шаг вперед и получает удар в пах, резкая, нестерпимая боль, самая худшая из всех, он кричит по-звериному, скрючивается. Тереза бросается к двери, стучит в неё кулаками, кричит: «Бога ради, помогите, он убьет меня!» И в этот самый момент плеть из сыромятной кожи сбивает её с ног. Плеть сделана по заказу: семь ремней из бычьей кожи, сплетенных, обработанных салом, на каждом ремне десять узлов. Плеть стегает Терезу по ногам, животу, груди, спине, лицу, каждый удар – удар семи ремней, от каждого удара остаются рваные раны, разрезы, кровавые следы. Кожа плети – остро наточенный нож, она свистит, рассекая воздух. Тяжело отдуваясь, ослепленный ненавистью, капитан избивает Терезу так, как никого никогда не бил, даже негритянка Ондина и та не так была избита. Тереза пытается закрыть лицо, руки её исполосованы плетью, но плакать нельзя, крики рвутся сами собой, и капают слезы – это уже помимо воли Терезы. «Ай, Бога ради!» – вопит Тереза. И слышит проклятия безумной доны Брижиды, матери его умершей жены, доносящиеся из соседней комнаты. Но проклятия на капитана не действуют и Терезу не утешают, не пробуждают соседей и Божьего правосудия. Капитан продолжает хлестать Терезу, она полумертвая, платье пропитано кровью, а он всё бьет и бьет её. «Получила, мерзавка?» Противостоять капитану Жусто не отважится никто, а тот, кто отважится, получит по заслугам. Научись бояться его и ему повиноваться! Еще не выпуская плети из рук, Жустиниано Дуарте да Роза наклоняется над Терезой и трогает лежащее перед ним тело. Утраченное было желание возвращается, отзывается болью в паху, поднимается вверх, захватывает капитана всего целиком. Боль в паху не проходит, но это ничего, он должен получить свое за уплаченные конто и пятьсот тысяч рейсов. Девочка стонет, плачет, шмыгает носом, что-то бормочет. Но Жусто разрывает на ней платье сверху донизу, оно всё в крови, в крови и тело. Дотрагивается до её груди, которая еще не грудь, грудь еще только-только появляется, бедра еще тоже не округлились, она еще не женщина, она на пути к ней, она зеленая девочка, как раз то, что любит капитан, лучшей ему не надо. Но как хороша, царский лакомый кусочек, и девственница такая, ка­кой он еще не видел. Руки его скользят вниз по животу, к заветному месту, и вот уже капитан во всеоружии, но дьявол девчонка сжимает ноги и бедра. Откуда у нее такая решимость? Капитан пытается разжать их, но нет такой силы, которая смогла бы это сделать. И снова он берется за плеть, встает на ноги и бьет. Бьет с отчаянием, бьет, чтобы убить, чтобы заставить повиноваться, когда он того требует. Как может существовать мир без повиновения? Проклятия, стоны и завывания, доносившиеся из соседней комнаты, стихают, дона Брижида с внучкой на руках убежала в лес. Капитан перестает бить Терезу только тогда, когда она перестает кричать и лежит не двигаясь. Какое-то время он отдыхает, потом бросает плеть на пол и раздвигает ноги Терезы. Девочка еще противится, но две данные ей тут же пощечины усмиряют её. Капитан любит таких вот зеленых, пахнущих молоком. Но от Терезы исходит запах крови.