Ник Хорнби - Как стать добрым

На следующее утро после вселения к нам ГудНьюса мисс Кортенца, тряся головой и шаркая, проковыляла ко мне в кабинет и рухнула на стул. На мое сердце вновь навалился неизбывный камень, который таскают с собой «безнадежные» пациенты. В который раз передо мной встала проблема, что делать с мисс Кортенца дальше и чем ее лечить. Пару минут мы помолчали, дожидаясь, пока пациентка переведет дыхание. Во время этой паузы, отдуваясь, мисс Кортенца показала на фото Молли и Тома, стоявшие у меня на столе, а затем на меня. Я улыбнулась, и она улыбнулась в ответ, оттопырив большой палец в одобрительном жесте, не требующем дальнейших пояснений, которых она в своем нынешнем состоянии все равно дать не могла. «Славные дети» — выражал этот жест. Надо сказать, что дети успели здорово подрасти со времени ее первого визита ко мне. В начале наших совместных встреч они были еще совсем маленькими. Тогда она видела на фотографии пару младенцев. Таким образом, мои дети лишний раз доказывали мою врачебную несостоятельность.

— Как вы себя чувствуете, мисс Кортенца? — спросила я, когда хрипы в ее легких понемногу стихли, сделав пашу беседу возможной.

Она потрясла головой. Ничего хорошего она сказать явно не могла. Мисс Кортенца нечем было меня порадовать.

Я посмотрела в ее карточку.

— Помогли таблетки, которые я вам выписывала в прошлый раз?

Она снова покачала головой. Никакого проку в них, очевидно, не было — ни к чему было и спрашивать.

— Как сон?

Ей давно не спалось. Сон для нее остался в прошлом. То, что иногда случается с ней сейчас, нельзя назвать сном. Я окинула мисс Кортенца долгим взором — сколько можно было, чтобы не вызвать смущения, — затем внимательно изучила собственные записи в ее медицинской карточке. Я вперилась в ее карточку так, словно это как-то могло помочь решить проблемы не только мисс Кортенца, но и целого мира.

Внезапно мне пришло в голову, что в запасе осталось еще одно, неиспользованное средство. Сейчас оно проживало у меня дома. Как доктор, я просто не имела права им пренебречь. Я позвонила Дэвиду и попросила прислать ГудНьюса в поликлинику.

— Тебе придется заплатить ему, — сказал Дэвид.

— Откуда? Из фонда поддержки нетрадиционной медицины? Ты думаешь, министерство здравоохранения предусматривает такую графу расходов?

— Не имеет значения. Мне все равно. Но тебе не удастся использовать его задаром.

— А что ты скажешь на такое предложение: он вылечивает мисс Кортенца, а мы не берем с него за стол и проживание. Или за электричество. Или — за неудобства.

— Какие еще неудобства?

— Вызванные его краткосрочным пребыванием в нашей семье.

— Но ты же не станешь таскать его к себе на работу каждый день.

— Мне и не нужно таскать его к себе на работу каждый день. Как доктор, я достаточно компетентна, чтобы лечить самостоятельно, и тебе это известно.

Однако мысленно я уже составила список своих больных-рецидивистов. То есть занудных «безнадег». Вы только представьте это счастье — проработать оставшуюся жизнь, забыв про мистера Артурса! Или про мисс Макбрайд! Или про Безумного Брайена, как все мы его здесь называли, — поверьте, не из симпатии.

ГудНьюс появился через пятнадцать минут. Эти четверть часа тянулись долго, но не дольше, чем обычная консультация с мисс Кортенца, которую в этот раз я с превеликим удовольствием сократила. На меня с любопытством взглянула девица из регистратуры, не озвучив, впрочем, никаких соображений.

Мисс Кортенца посмотрела на амулеты ГудНьюса, свисавшие с его бровей, с откровенной враждебностью.

— Привет, дорогая, — проворковал ГудНьюс. — Сногсшибательная девушка, не правда ли? Как зовут, красавица?

Моя пациентка смотрела на него с прежним выражением.

— Перед вами мисс Кортенца, — поспешила я на помощь.

— Меня не интересует эта кличка. Ее настоящее имя. Первое имя.

Естественно, мне это было невдомек. Откуда я могла знать? Я наблюдала за ней всего пять лет. Я порылась в записях.

— Мария.

— Мария, — произнес ГудНьюс.

Затем повторил это имя вновь — на этот раз с подчеркнуто европейским произношением.

— Мар-ри-я, — протянул он. — Ну и что же нам делать с Марией? Помните эту песню, из «Вестсайдской истории»?[25]

— Это «Звуки музыки»,[26] — поправила я. — «Вестсайдская история» совсем о другом.

В этот момент меня посетила мысль, что это было мое первое верное наблюдение за всю консультацию.

— Так, получается, о тебе написано целых две песни? — ничуть не смутившись, продолжал ГудНьюс. — Не удивлюсь, если это так. Такие девушки достойны песен.

Мисс Кортенца ответила робкой улыбкой. Мне захотелось придушить ее за такую доверчивость и легкомыслие.

— И чем мы можем помочь? Как нам поставить Марию на ноги, чтобы она снова затанцевала?

— У нее хроническое воспаление суставов. Тазобедренных, коленных. И постоянные боли в спине.

— Плохо себя чувствует?

— Думаю, никто бы на ее месте не чувствовал себя хорошо. Приятного мало.

— Пожалуй, нелегко ей приходится.

— Тут главное — психические последствия хронической болезни. Она просто затравлена этой болью, понимаете?

— Хотите сказать, у нее с головой не в порядке из-за того, что болят колени?

— Да, все верно, мне просто трудно объяснить вам… — Тут я замешкалась, на ходу выдумывая ГудНьюсу имя, которое бы не отпугнуло мисс Кортенца, — доктор Смартипантс. Давайте посмотрим, чем мы можем ей помочь.

— Значит, она была несчастна уже до того, как вы начали ее лечить?

— Если бы я с самого начала знала причину ее несчастий, вполне возможно, это помогло бы лечению.

— Вы несчастны, мисс Кортенца?

Она вопросительно посмотрела на меня. В глазах ее читалось непонимание.

— Несчастна? Что значит — несчастна?

Да, это слово можно трактовать по-разному. В конце концов, оно может быть воспринято и как оскорбление. Говорим же мы, например, «олух несчастный» — это почти то же самое, что «Богом обиженный». «Несчастный» — значит также «неполноценный», «бедный», «жалкий» и в итоге где-то даже, не побоюсь этого слова, — «плохой». В общем, неудавшийся человек. А что может быть хуже слова «неудачник». Или даже так: «Неудачник» — с большой буквы. То есть во всем по жизни несчастный.

Но мисс Кортенца, похоже, отказывалась понимать значение этого слова: то ли ее слабый английский был тому виной, то ли она просто была туговата на ухо — трудно определить, какая именно из причин вызвала это замешательство.

— Да, именно — несчастна, — постаралась я навести ее на мысль, повторив заветное слово.

— О да, — наконец сказала мисс Кортенца, преодолев неведомые сомнения. Сказала с тем смаком, какой только старики могут придать этому выражению. — Очень, очень несчастна.

— Но отчего? — спросил ГудНьюс.

— По многим причинам, — ответила она и показала на свою одежду — она ходила в том же наряде, в каком появилась на нашей первой встрече. Глаза мисс Кортенца наполнились слезами. — Мой супруг, — выдавила она через силу. — Моя сестра Моя мать. Мой отец. По многим причинам. Очень, очень много причин. — Очевидно, мисс Кортенца осталась круглой сиротой. — Мой сын, — продолжала она.

— Он умер?

— Нет, что вы, не умер. Хуже — уехал в Арчуэй. И ни разу не звонил мне оттуда.

— Достаточно огорчений? — спросила я ГудНьюса.

Не знаю, получил ли он представление о причине ее несчастий, но мысль о том, что ГудНьюс мог бы осмотреть Безумного Брайена, перестала мне казаться столь привлекательной. Воображаю, сколько огорчений может гнездиться в голове Безумного Брайена — сможем ли мы выслушать его исповедь до конца?

— Все это имеет смысл, — загадочно заметил ГудНьюс. — Я начинаю чувствовать. Объясните ей, что я должен притронуться к ее плечам, шее и голове.

— Я и так поняла, — сказала слегка обиженная мисс Кортенца.

— Ничего не будете иметь против, если он вас слегка пощупает? Даже, — я перевела взгляд на ГудНьюса, и тот кивнул, — просто прикоснется к вам. Это необходимо для констатации вашей болезни.

Я невольно поймала себя на мысли, что представляю ГудНьюса как некое подобие рентгеновского аппарата на колесиках, который на время прикатили в мой кабинет.

— Да, — сказала мисс Кортенца. — Пожалуйста.

ГудНьюс сел напротив пациентки и на некоторое время прикрыл глаза ладонью. Затем встал, зашел за спинку ее стула и принялся массировать ей голову. Он что-то шептал при этом, но я не могла разобрать ни слова.

— Очень горячо! — вдруг воскликнула мисс Кортенца.

— Хорошо, — ответил ГудНьюс. — Чем теплее, тем лучше. Все только начинается..

Он был прав. Все в самом деле только начиналось. Может быть, это просто было результатом коллективной концентрации энергии, но в кабинете стало заметно теплее — как будто включили отопление в зимнем режиме — и, самое непостижимое, светлее. Я невольно чувствовала этот всепроникающий жар, хотя старалась ни на что не обращать внимания — в том числе и на то, что сороковаттная лампочка под потолком вдруг принялась светиться как стоваттная. И это было еще не все — множество других признаков, мелких явлений, замечаемых краем глаза, недвусмысленно указывало на то, что в кабинете происходит нечто невероятное. Впрочем, лучше опущу рассказ о собственных ощущениях — будем объективны.