Майкл Фрейн - Шпионы
– Мама до сих пор не вернулась от тети Ди, – раздраженно бросает он сыну. – У нас сегодня вечером смотр. Ужин – раньше обычного. Забыла она, что ли?
Мать Кита, стало быть, еще не вернулась. Значение этого факта доходит до меня не сразу. И вдруг в животе что-то обрывается. Я кошусь на Кита. Та же самая мысль пронзает и его; он заметно бледнеет. Затем перехватывает мой взгляд и отводит глаза, которые внезапно становятся мутными и безразличными. На серых губах змеится невеселая отцовская усмешка.
– Сбегай-ка, напомни ей, – говорит Киту отец. Я не могу даже посмотреть на Кита. Не могу представить себе, что он будет делать и что говорить.
– Ладно, не ходи, – роняет мистер Хейуард. – Вон она идет.
Мы дружно уставляемся на нее. Она шагает по Тупику с корзиной для покупок. Только на этот раз она очень торопится, почти бежит.
– Прости, пожалуйста, Тед, – с трудом переводя дух, произносит она наконец. – У тебя ведь смотр, я помню. Ходила в «Рай». Все обошла – хотела купить к выходным кролика. Не повезло. Обратно бегом бежала.
Кит молча поворачивается и идет к дому.
– Короче, чтоб через десять минут ужин был на столе, – говорит мистер Хейуард. – Ясно?
И вслед за сыном направляется к дому. При каждом шаге на ягодице подпрыгивает знаменитый штык в чехле.
Прикрывая за собой калитку, мать Кита взглядывает на меня. Мгновение стоит совершенно неподвижно, пытаясь отдышаться и прикидывая, как со мной обойтись.
– Это вы там были? – тихо спрашивает она.
Я отвожу глаза.
– Ох, Стивен! – печально роняет она. – Эх ты!..
7
Итак, насколько же в ту минуту Стивен понимал, что происходит?
Стоя перед «Медоухерстом» – унылой новостройкой, выросшей там, где когда-то была ничейная, буйно заросшая травой и кустарником земля под названием «Бреймар», – я не свожу глаз с кадки с геранями, второй слева на площадке для машин. Кадка, сколько я могу судить, стоит на том самом месте, где часами просиживал в укрытии Стивен уже после похода в Закоулки. Кит с тех пор ни разу не вышел играть, а Стивену не хватало духу постучаться к ним – так он волновался, не зная, что там, у Хейуардов, происходит. И сидел в тайнике один-одинешенек, прямо на голой земле, теперь скрытой под булыжным покрытием. А голова была, вероятно, как раз на уровне этих алых гераней.
Я озадаченно разглядываю цветы.
Из окна гостиной за мной не менее напряженно и сосредоточенно наблюдает мальчик. Ему примерно столько же лет, сколько было тогда Стивену, и он пытается вычислить, какие мысли теснятся в голове у старика, который с таким исступленным вниманием рассматривает кадку с мамиными геранями. До него доходит, что никогда прежде он меня в Тупике не видел. Ему сразу припоминаются разные истории: про воров, укравших из соседнего сада расписную ванночку для птиц; про жуткие привидения, с простертыми руками слоняющиеся где-то на границе знакомого мира; про торговцев вразнос, с которыми нельзя даже вступать в разговор и надо непременно отказываться от всех ужасно соблазнительных штучек, которые они предлагают; про взрослых, обожающих мучить маленьких детей, про бродячих убийц, наугад выбирающих жертву…
Я не обращаю на него внимания. Я все еще размышляю о той голове, что возвышалась как раз над кадкой с геранями. Труднее всего осознать, что это та самая голова, что сейчас сидит на моих плечах и размышляет об этом, – однако о том, что на самом деле в ней тогда происходило, я знаю ничуть не больше, чем этот мальчик за оконной занавеской – о том, что происходит в моей нынешней голове. В голове Стивена, полагаю, царит полная сумятица, в ней причудливо сплетаются и переплетаются будоражащие душу воспоминания и тяжелые предчувствия. В ушах звучит гром ударов по черному железу и наступившая затем тишина; вот всплывает лицо матери Кита, выражение ее глаз, когда она обернулась к Стивену у калитки и негромко произнесла свой вопрос; иксы и восклицательные знаки; поцелуи во время затемнения. Полагаю, его голова не забыла о наступлении безлунных ночей.
Впечатления… страхи… Но что же Стивен из них извлек? Что он на самом деле понял?
И что понимаю я? Теперь?.. В чем бы то ни было?.. Даже в простейших вещах, которые вижу своими глазами. Что я понимаю про эти герани в кадке?
Только то, что это герани в кадке. В биологических, химических и молекулярных процессах, скрывающихся за вызывающе ярким алым цветом, и даже в экономических и коммерческих условиях, обеспечивающих сбыт растений для цветников, или в социологических, психологических и эстетических причинах разведения герани вообще и данных гераней в частности я практически не понимаю ничего.
Но это мне и не нужно. Я просто бросаю взгляд в ту сторону, и в общем и целом мне все ясно: передо мной герани в кадке.
Впрочем, раз уж зашла об этом речь, я теперь совсем не уверен, что на самом деле понимаю значение слов понимать что-то.
Если Стивен понял хотя бы самую малость в происходивших тогда событиях, то уразумел он, наверное, вот что.
Он не оправдал доверия и страшно подвел мать Кита: каким-то непонятным образом он только все дело испортил; мир гораздо сложнее, чем предполагал Стивен; и теперь она оказалась в таком же затруднительном положении, в такой же глубокой тревоге, как он сам, когда не знал, что ему думать и как действовать.
Не сводя глаз с гераней, я задаю себе один простой, но самый существенный вопрос: Стивен все еще думал, что она – немецкая шпионка?
Я напрягаю память, и мой взгляд теряет фокусировку; герани сливаются в сплошное алое пятно.
Насколько я, наследник мыслей Стивена, могу судить по обрывочным данным, он этого не думал, но не думал и обратного. Поскольку рядом не было Кита, который сказал бы, что и как про это думать, Стивен перестал об этом думать вообще. Вы же не предаетесь целыми днями размышлениям о том, так ли обстоят дела или эдак, и не спрашиваете себя постоянно, понимаете вы ход событий или нет. Вы принимаете все, как оно есть. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что эти цветы передо мной – герани, однако не обмозговываю же я, в самом деле, такие мысли: «Эти цветы – герани» или «Это не настурции». Поверьте, мне есть, о чем поразмыслить.
Позвольте мне иначе подойти к делу. Позвольте мне задаться даже еще более простым вопросом: чем же она, по мнению Стивена, занималась?
Не уверен, что даже об этом он размышлял столь четко и определенно. Чем, по его мнению, занимался мистер Макафи, когда, облачившись в форму специального констебля-добровольца, уходил куда-то на выходные? Если такой вопрос вообще когда-нибудь приходил Стивену в голову, он просто-напросто думал, что мистер Макафи продолжает заниматься тем же, чем занимается, когда ездит на велосипеде по улицам, – исполняет работу специального констебля. А чем, на взгляд Стивена, занимался мистер Горт? Ну, он-то, будучи убийцей, естественно, убивал людей. Я не могу припомнить, чтобы Стивен хоть раз задумался над тем, кого мистер Горт убил и за что? А чем занимался отец Стивена? Он утром исчезал, а вечером появлялся вновь. То исчезал, то появлялся – практически только так и можно описать его деятельность.
Если на то пошло, чем же все-таки занимаются шпионы? Они ведут себя подозрительно. Вот и мать Кита вела себя подозрительно. Разве этого недостаточно?
Во всяком случае, главной тайной, вокруг которой и клубится одновременно множество версий, теперь стал Икс, неслышный и невидимый некто, скрывающийся в «Сараях». Что Стивен думал о нем?
Он считал его немцем. И чем менее явными становились немецкое происхождение или связи матери Кита, тем более решительно они приписывались ее связному или начальнику. Проницательный Кит первым подметил неладное и заговорил о пронемецких связях, которые и стали главной причиной всех последующих событий. Подобно вере в Бога, укореняющейся глубоко в душе, несмотря на постоянные сомнения в тонких богословских постулатах, эти пронемецкие связи стали для Стивена единственной надежной опорой, за которую он цеплялся.
Но в то же самое время Стивен считал его бездомным стариком, поскольку поселился он там, где обычно ютились бродяги.
Получается, Стивен считал старика немецким бродягой?
Вовсе нет. Мысль о том, что по округе шатаются старики-бродяги немецкой национальности, ему в голову не приходила. Как я понимаю, в разных уголках его сознания существовали две несвязанные друг с другом идеи: некто незримый, прячущийся в «Сараях», – немец, но он же одновременно и совсем другой человек, старик-бродяга.
Впрочем, подозреваю, что третьим уголком сознания Стивен безотчетно связывал немца и старого бродягу воедино. Таким связующим звеном, делавшим оба эти суждения чуть более совместимыми, была идея немоты. Поскольку немцы, естественно, говорят только на своем языке, а на других, нормальных языках они немы, их немцами и зовут; и старик-бродяга никак не отозвался на поднятый тарарам именно потому, что он злобный и коварный немец.
