Иселин Херманн - Домино
Мне кажется, у меня мастит, Токе, всхлипывала она, когда он зашел.
Я могу тебе помочь, Роз?
Мне так больно. Его шея становится мокрой, когда она прижимается к нему лицом.
Я сбегаю в аптеку и что-нибудь узнаю.
До аптеки, которая работает по воскресеньям, далеко. Он подробно описывает, что с Роз. Аптекарь, странный мужчина азиатского происхождения, слушает и безучастно констатирует, что надо обратиться к врачу.
Но какие-нибудь антибиотики, наверное…
Ей надо обратиться к врачу. Следующий!
Никаких лекарств? Но мне больно. Мне очень больно.
Поезжай к врачу, Роз, а я посижу с Лулу. Он дает ей деньги на такси и записывает на листке адрес дежурного врача. Только когда он отдал ей листок, он подумал, что она должна была удивиться его памяти. Прошло уже полчаса с тех пор как она ушла, и, хотя Лулу спала, он не написал ни строчки. Теперь он ходит по скромным свободным квадратным метрам с малышкой на руках. Ей скучно. Ему тоже. Он идет в маленькую кухню, думает о своем, пока кипятится вода. Подходит к окну, чтобы открыть его, просто чтобы что-то делать, отодвигает штору и замирает. Это она. Почему она там стоит? Ему хочется посвистеть ей, послать самолетик на ту сторону улицы, пригласить ее на чай. Но ничего этого он не может сделать. Она поворачивается, смотрит на небо, где воздух превращается в воду. Сабатин стоит под крышей, а когда выходит на улицу, то идет медленно и ступает по лужам. Он находит ее номер в кармане и звонит ей с телефона, лежащего у телевизора. Включается автоответчик. Если она откроет сумку, чтобы найти телефон, в сумке все промокнет.
Алло. Это я. Ты должна позвонить. Когда он кладет трубку, его осеняет, что она не знает, куда. Но в этом он ошибается. Через десять минут звонит телефон. Он колеблется. Может ли он взять телефон Роз? И что он должен сказать?
«Неправильный номер» всегда пройдет. И вполне возможно, это звонит Роз. А что, если ее кладут в больницу?
Алло!
Зэт?
Да, как ты нашла номер?
Элементарно, Ватсон. Как будто бы он не появился на моем телефоне. Но, Зэт, у тебя что, два номера?
О чем ты говоришь?
Я. Я…
Сабатин, можно тебя увидеть? Прости, ты сильно промокла?
Между ног или как?
Он смеется. Нет, я видел тебя на улице, когда начался дождь, и я должен увидеть тебя снова. Скоро. По-настоящему. Очень скоро.
Да, ну тогда…
Где?
«Bouquet du Nord»?
Не самый лучший выбор, но она не может этого знать. В два часа. Тебе удобно? Он надеется, что Роз скоро вернется. Но времени уже половина, потом ровно, и никакой Роз. Вот открывается дверь в подъезд. Она, запыхавшаяся, входит в дверь. Промокшая до нитки.
Почему тебя так долго не было?
Дежурный врач по субботам! Такие дела! Думаешь, мне это нравится? Лучше бы спросил, как я!
Прости. Что сказал доктор?
Роз плачет. Снова. Мне дали какие-то лекарства, и врач сказала, что уже завтра будет лучше. Но мне так больно! И она берет себя за грудь, как сделал бы мужчина, если бы его ударили в пах.
К сожалению, мне надо идти. В чайнике есть чай.
Токе, ты придешь вечером? Я скучаю по тебе.
Я тоже, хочет соврать он, чтобы доставить ей радость.
Но так не пойдет. Во-первых, Роз развеселится, проведет остаток дня в эйфории и потому будет вдвойне разочарована, когда он позвонит через семь часов и скажет, что по каким-то причинам не сможет прийти. «Идиот», прошепчет Роз в трубку. Но этого она пока не знает. А во-вторых, выражение «я тоже» — просто фраза, признак равнодушия, пустая отговорка, которую надо запретить на всех языках. Особенно на языке любви.
Сабатин купила маки. Много. Длинные кудрявые сибирские маки, которые она всегда покупает себе в это время года. Они странные, как будто бумажные или шелковые. Она в своей маленькой кухне. Оранжевый. Нежно-розовый. Бело-розовый. Малиновый. Желтый. Кремовый. Белый. Стебли разной длины. Ножницы решительно забирают жизнь у стеблей. Как неправильно ровнять цветы по самому короткому. Но сегодня любая длина будет короткой. Это вроде бы называется законом Мерфи? Она роется в сумке, чтобы достать мобильный телефон.
Токе слышит, как звонит телефон Роз, когда он бежит вниз по лестнице. Уже без пятнадцати три, и Сабатин уже не в «Bouquet du Nord». Во всяком случае, тут ее нет.
Если Сабатин умная, то она прислушается к своему внутреннему беспокойству. Она умная и все равно этого не делает, так как ее ум находится вне зоны действия. В течение тридцати восьми часов она сделала два телефонных звонка на два разных номера, разговаривала с разными женщинами, которые так или иначе с ним связаны. Одна отрицала, что у них есть ребенок, вторая, — что знает мужчину по имени Зэт. Было ясно слышно, что там был кто-то маленький, трудно сказать, его ли это ребенок. Но Сабатин нажала «повторный вызов» на номер, с которого он звонил. Разве не очевидно, что что-то не так?
Не так очевидно другое: Сабатин не прислушивается К своему беспокойству. Сейчас звонит уже ее телефон. Зэт из автомата.
Я… Я думала, что звонила тебе, но трубку подняла женщина, которая понятия не имела, кто ты, а позавчера, я думаю, я звонила, твоей жене, а она понятий не имела, что у вас ребенок.
Нет, ты не сделала этого!
Сделала.
Я хочу увидеть тебя. Сейчас.
Да, но…
Мы можем встретиться в том кафе на улице Де Мартир, где мы уже были?
Там, где мы пили на брудершафт?
Да.
Да.
Бумажный пакет с ручками может порваться различными способами с большими или меньшими неприятными последствиями, все зависит от характера содержимого и от качества пола. Если рвется только одна ручка, в руке остается другая. Что-то может выпасть, и не так уж это катастрофично, если подумать, что там бутылки и продукты. И трудно предположить, что обе ручки отпадут одновременно. Но из-за того, что рвется дно, или пакет порвался сбоку, бутылки, банки с джемом и горчица приземляются на мраморный пол посреди магазина одежды, и все это разлетается по сторонам. Это отнюдь не странно и не редко. Это случается. Объем несчастных случаев варьируется. Но это определенно не очень приятно. Подсолнечное масло, вино, джем, все липкое, как кровь, битое стекло и остатки чего-то, что стало невозможно использовать, лежит у ног того, кто по той или иной причине всегда укоризненно смотрит в небо. Бог ты мой!
Зэт не носит никаких пакетов. Никакого дна нет. Просто похожее ощущение. Какой ужас. Повсюду! Madre santissima![14]
Когда он, запыхавшись, открывает дверь, Сабатин уже сидит в кафе. Она поворачивает голову и смущенно на него смотрит. Ему очень хочется услышать о тех двух телефонных звонках и очень не хочется о них слышать.
Должна признаться, говорит она после того, как откашлялась, что я запуталась.
Что будешь пить?
Чай, пожалуйста.
Два чая.
Не шампанского? Подмигивает официант. Им обоим.
Нет, сегодня праздник отменяется, отвечает он. Бодрым голосом. Странно.
У нее першит в горле. У тебя есть жена и дочь?
Да.
Но…
Только одна маленькая деталь: моя жена не знает, что у меня есть дочь.
То есть та, с кем я только что говорила, — мама Лулу?
Когда первое отчаяние приземлилось вокруг разбросанного посреди отполированного пола хозяйства, злость, даже ярость — естественная реакция. Ему хочется, чтобы это дерьмо растеклось повсюду.
Это так?
Или нет.
Что — нет?
Или не так.
Язык может стать для утопающего последней надеждой.
Я не понимаю, что ты говоришь, Зэт. Но…
Его взгляд устремляется куда-то в даль. Смотрит из окна прямо туда, где он хотел бы сейчас очутиться.
Конечно, дело не мое, просто ты меня больше не увидишь. И это, пожалуй, самое правильное. Так говорит Сабатин. Как женщина, про которую забыл ее тайный любовник, в тайном месте, в том ресторане, в котором ей была назначена встреча и где она сейчас получила извиняющуюся SMS. «Ты меня никогда больше не увидишь». Ответила бы женщина. Не имея этого в виду. Поскольку для этой встречи она отдала слишком много себя и своих мечтаний. Всю себя. И это новое платье. Женщина могла бы написать еще: «Я ненавижу тебя и то, что ты делаешь со мной». И то, и другое — ложь.
Но сейчас другая ситуация: Сабатин не может послать SMS Зэту, так как у него нет устройства, которое могло бы ее получить. Он сидит прямо напротив нее. На ней нет платья. На ней длинные брюки. Но есть нечто общее. Попытка быть решительной. Последовательной. Отрезать. Одно желание. Наказать. В этот момент женщина не думает, что наказывает себя больше, чем его. Но он ведь не пришел в условленный час в условленное место? Он слишком трусливый, чтобы прийти на тайный перекресток между временем и пространством? Может быть, ему хочется прекратить все это? Может быть, но она этого не видит. Не хочет видеть. Она хочет все разорвать, чтобы ее не ранили еще больше. Она просто забывает, что влечение не остановить вердиктом. Влечение к чему? Она же его не знает. Может, влечение именно ко всему тому, чего она не знает и думает, что в нем есть? Влечение к тому чувству, которое связано с ним. Сейчас она внушает себе, что влечение испарится, если она все разорвет. Сейчас. Нет, она не думает. Ее ранили куда-то, где мысли не задерживаются даже на время.
