Эмиль Ажар - Страхи царя Соломона
— Поглядите-ка на мою находку…
Он вытащил из кармана тщательно сложенную страницу газеты и протянул ее мне.
— Он это обронил в лифте.
Он сказал это так, будто во всем доме есть лишь один жилец.
— Кто?
— Король евреев, черт побери, только он может себе такое позволить!
Я развернул страницу. Там были четыре объявления. На обеих сторонах. Молодая блондинка с золотистыми волосами ищет партнера для длительной дружбы… Ищу мужчину правдивого, великодушного, образованного, который мечтает обо мне, не будучи со мной знаком. Сорок, сорок пять лет… Некоторые из этих объявлений были очерчены красным карандашом. Красивая молодая женщина мечтает о твердой руке, которая сжимала бы ее руку… Молодая женщина, любящая чтение, музыку, путешествия… Мне тридцать пять лет, и меня считают красивой, люблю умиротворяющие пейзажи и пастельные цвета и хотела бы познакомиться с человеком с ясной душой, чтобы плавать в тихих водах.
Я не поддался.
— Ну и что?
Тапю так разинул пасть, что стала видна ее глубинная чернота.
— Вы соображаете? Вашему царю Соломону восемьдесят четыре года! И он еще ищет родную душу. Он хотел бы… ха-ха-ха! Нет, это уж слишком! Человек с ясной душой, чтобы плавать в тихих водах… Ну нет! Больше не могу…
— Ну и он не может.
— Нет, вы не понимаете! Он ищет родную душу!
— Что вы об этом знаете? Это можно читать и из…
Я чуть было не сказал «из любви», но он не понял бы, впрочем, я тоже не понимал. Может, месье Соломон читал это если не для того, чтобы бросить вызов, то чтобы наплевать на невозможное и чтобы успокоиться, — сознание, что не только ты один одинок, успокаивает. Эти объявления давали и те — их было немало, — кто на пятьдесят лет его моложе, они так страдают от одиночества, что видят в этих объявлениях якорь спасения — в маленьких объявлениях, которые гудят, как рог в тумане. Какая молодая ласковая женщина, умеющая считать лишь до двух, готова разделить жизнь одинокого человека, никогда не имевшего склонности к одиночеству?.. Может ли жизнь мне еще улыбнуться глазами молодой женщины, настроенной на будущее?.. Брюнетка с вьющимися волосами, изящная, хрупкая, челнок, уставший от волн, ищет надежное пристанище.
— Это можно читать из чувства симпатии, твою мать!
— Симпатии? А я вам говорю, он еще ищет. Вот подчеркнутые им объявления! Это было правдой. Аккуратно, красным карандашом, сбоку.
— Вы себе представляете? Нет, вы только себе это представьте? Что он воображает? В это просто невозможно поверить, в его-то годы! И у него есть предпочтения. Он их нумерует!
Этот негодяй Тапю не только одерживал верх надо мной, он просто уложил меня на обе лопатки. Потому что сомнений не было. Месье Соломон их действительно пронумеровал в порядке предпочтения. Номер 1. Помечено его рукой. Разведенная женщина без детей, тридцати пяти лет, хотела бы начать новую жизнь с мужчиной пятидесяти — пятидесяти пяти лет, который тоже мечтает построить жизнь заново…
Тапю наклонился над моим плечом, тыча в текст пальцем:
— И он хочет выдать себя за мужчину пятидесяти — пятидесяти пяти лет, он пытается жульничать, как всегда делал в бизнесе. Он хочет ее обмануть, это сильнее его! Сила привычки. Но в конце концов, неужели он не понимает, что подошел к самому концу, или он просто издевается над людьми?
Номеру два было тоже тридцать пять лет, она обладала веселыми глазами и чарующим смехом. Всем подчеркнутым претенденткам было между тридцатью и тридцатью девятью. Царь Соломон не остановил свой выбор ни на одной старше сорока. Видимо, он не хотел, чтобы разница между ними была меньше сорока четырех лет. Одно исключение, правда, он сделал, но сомневался в нем. Он это объявление не пронумеровал и не подчеркнул. Признаюсь, мне пятьдесят лет, хотя мне и не верят. Где он, зрелый мужчина, который взял бы в свою твердую руку руль моей жизни! В конце объявления стоял вопросительный знак. Месье Соломон тоже поставил его сбоку.
— Посмотрите-ка на это!
Месье Тапю вырвал страницу у меня из рук. Он искал, сопя, как собака ищет место, чтобы помочиться, и сунул мне в лицо объявление посередине страницы, тщательно обведенное красным карандашом: независимая молодая женщина, тридцати семи лет, деятельная, любящая все, что связано с интеллектом, и Авернь в осеннее время, ищет нежного человека, располагающего досугом, чтобы совместно противостоять жизни до конца своих дней. Фаллократам воздержаться. Фаллократам воздержаться было подчеркнуто три раза красным карандашом…
— Фаллократам воздержаться, вы представляете? Нет, скажите, вы себе представляете? Он подчеркнул, это шанс, который нельзя упустить! Фаллократам воздержаться! Конечно, в его возрасте вряд ли еще можно трахаться! И тут он сразу сообразил, что это случай для него! А, каково? Я вам говорю, это уж точно, ваш царь Соломон еще мечтает!
Что и говорить, я был в незавидном положении, но позиций не сдавал.
— Это смеха ради, — сказал я ему. — Он этим занимается, чтобы позабавиться.
— Да, конечно, еврейский юмор, известное дело! — визжал месье Тапю.
— Неужели старый человек не имеет права читать сентиментальные объявления в вечер своей жизни, чтобы вспомнить былое, — орал я. — Он садится в кресло, закуривает сигару и читает трогательные объявления о родных душах, которые разыскивают друг друга, а потом улыбается и бормочет «Ах, эти молодые» или что-нибудь в этом роде. Всегда чувствуешь себя спокойнее, когда видишь, что есть еще люди, которые чего-то ищут! Ему это помогает обрести душевный покой, черт возьми!
Но Тапю меня полностью раздавил, мне казалось, что он топчет меня ногами.
— А я вам говорю, что он верит в Деда Мороза, ваш еврейский король. И какая порочная натура! Заметьте, он подчеркнул объявления не про старых грымз, а про юных дам! Как ему только не стыдно, в его-то возрасте!
Он даже плюнул на свою лестницу. Я вырвал из его лап газетную страницу и скрылся в лифте. Пока лифт подымался, меня трясло от бешенства, потому что я не смог защитить месье Соломона, который лишь проявлял интерес ко всем жизненным ситуациям и подчеркивал красным карандашом те предложения, которые, как ему казалось, были наиболее заманчивы и вполне могли бы быть осуществлены. И если он их нумеровал, то вовсе не потому, что они интересовали лично его и он собирался в восемьдесят четыре года начать новую жизнь и еще повстречать на своем пути любовь, а просто потому, что в этих маленьких объявлениях проглядывали особо волнующие судьбы, вполне заслуживающие самого гуманного подхода. Я думаю, что Чак ошибается в своем циничном суждении, уверяя, что избыток страданий заставляет месье Соломона издеваться над самим собой, что он король иронии еще в большей мере, чем король брюк, и что, не будь он королем иронии, он не объявил бы себя на своих витринах королем брюк, потому что так назвать себя можно было бы, только не боясь прослыть человеком несерьезным, стать предметом насмешек, взбаламутить библейскую пыль. Чак утверждает, что месье Соломон использует насмешку, чтобы смягчить мысль о неумолимом конце. Я никогда не поверю, что месье Соломону, обладающему умом, который трудно встретить у людей, занимающихся готовым платьем, умом под стать не брючному мастеру, а таким большим людям, как покойный Шарль де Голль или Карл Великий, когда им было столько же лет, подходит определение «иронист», как уверяет свихнувшийся Чак. Прежде всего это мало что дает как способ самозащиты, потому что восточное единоборство тоже имеет границы возможного. Достаточно вспомнить Брюса Ли, который был сильнее всех, но это не спасло его от смерти. Чак все всегда знает лучше других и говорит, что великой мечтой человечества всегда был стоицизм.
Я все же остановил лифт между этажами и открыл словарь на «стоицизм», потому что месье Соломон прожил так долго, что, возможно, и нашел что-то, позволяющее ему обрести на том пороге, на котором он сейчас находится, какую-то точку опоры. Там было написано: Стоицизм — мужество, чтобы переносить боль, несчастья, лишения с внешне безразличным видом. Доктрина, которая проповедует безразличие по отношению ко всему, что воздействует на чувствительность человека. Тут я разом забыл про месье Соломона, потому что чувствительность для меня на самом деле была врагом рода человеческого, если можно было бы от нее избавиться, удалось бы наконец обрести покой.
23
Я вошел в квартиру, тщательно вытерев ноги, — не сделать этого было единственным способом вывести месье Соломона из себя. Несколько минут я постоял у коммутатора, чтобы узнать новости. Пять альтруистов-любителей отвечали на звонки. Они делали что могли. На этот раз среди них сидела и толстая Жинетт, которую я не выносил, потому что она приходила сюда ради себя. Ее расчет был всем известен: когда она слушала про несчастья, о которых ей рассказывали по телефону, она чувствовала себя лучше и — меньше думала о себе — всегда испытываешь облегчение, как говорит религия, когда думаешь о тех, кто несчастнее тебя. Возникает ощущение, что в это время тебя как бы становится меньше. Чак уверял, что это она выбрала себе такой режим для похудения — отвечать на звонки. Это называется терапией. Конечно, реально она веса не теряла, но ее вес становился для нее менее тяжелым. Я спорил на эту тему с Чаком, пытаясь убедить его, что она дрянь, если приходит сюда только для того, чтобы за чужой счет облегчить свою душу, но он возражал мне, что она сама не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит, что это срабатывало подсознание. Она была белобрысой, со стеклянными глазами, конечно, не в самом деле стеклянными, но такого блекло-голубого цвета, что они казались стеклянными. Я думаю, что месье Соломон ее держал потому, что она очень легко плакала, а это было утешением для тех несчастных, кто звонил. Для человека, который нуждается в симпатии, который чувствует себя одиноким, очень важно суметь задеть другого за живое, вызвать эмоциональный отклик. Если твое несчастье выглядит в чужих глазах незначительным, то это последнее дело, просто хуже не бывает. Помимо Жинетт и Лепелетье у коммутатора дежурили двое новичков, которых я не знал. Я слышал, что накануне месье Соломон их проверял, чтобы быть уверенным, что они не ищут личной выгоды. Неделю назад он отказал двум любителям, которые постепенно превратились в бездушных профессионалов, это как в карате, когда тебя много бьют, мышцы становятся твердыми. Лепелетье говорил с каким-то парнем, который не мог больше жить, потому что чувствовал себя одним на свете:
