Уильям Голдинг - Ритуалы плавания
— Тогда позволю себе пригласить вас к столу, — решил капитан. — Мистер Тальбот по правую руку… мистер Олдмедоу, прошу вас, сюда, сэр! Саммерс, а вы напротив. У нас все просто, по-семейному. Надеюсь, вам не тесно, джентльмены? Саммерсу, вижу, места достаточно. Но мы должны позволить ему эту маленькую привилегию, на случай, если десятки тысяч разных корабельных дел позовут его прочь от нашей теплой компании.
Олдмедоу воздал хвалу супу.
Саммерс, который подчищал свою тарелку с ловкостью, приобретенной в десятках моряцких кубриков, отметил, что про моряцкую еду ходит масса нелепых легенд.
— Разумеется, когда продукты в количестве десятков тонн надо заказать, упаковать, погрузить, и только потом приготовить и подать на стол, обойтись без некоторых нареканий невозможно. Но, в общем и целом, в море британские матросы в море питаются лучше, чем на берегу.
— Браво! — отозвался я. — Вам бы в правительстве заседать!
— Пью ваше здоровье, Саммерс, — провозгласил капитан. — Как там говорится — вздрогнули? Ваше здоровье, джентльмены! Кстати, о легендах, Саммерс, что вы скажете об истории про сыр на грот-мачте? А о табакерках, вырезанных из говядины?
Краем глаза я заметил, как капитан лишь потянул носом, оценивая букет вина, и отставил стакан. Я решил поддакнуть ему:
— Да, Саммерс, я бы тоже не отказался услышать ответы на вопросы капитана. Что там насчет табакерок и мачты из сыра?
— Сыра на мачте…
— И правда ли, что нашим славным морякам подают чуть ли не голые кости с иссохшими волокнами мяса?
— Надеюсь, сыр вы отведаете сами, равно как и кости, которыми, насколько я знаю, вот-вот удивит вас капитан, — улыбнулся Саммерс.
— Да уж удивлю, — не стал спорить Андерсон. — Подавайте, Хоукинс.
— Боже милосердный! — возопил я. — Мозговые косточки!
— Бесси, я полагаю, — заметил Олдмедоу. — Неплохо мы ее откормили.
Я поклонился.
— Мы потрясены, сэр. Пиры Лукулла бледнеют перед вашим ужином.
— Изо всех сил стараюсь снабдить вас материалами для дневника, мистер Тальбот.
— Даю слово, сэр, что увековечу сегодняшнее меню, вкупе с воспоминаниями о невероятном гостеприимстве капитана, для самых отдаленных потомков.
— Тот господин — он за дверью, сэр, — наклонился к капитану Хоукинс.
— Брокльбанк? Простите, джентльмены, я на минуту отойду в кабинет.
И тут перед нами развернулась настоящая комическая сцена. Брокльбанк не стал ждать за дверью, а вихрем ворвался внутрь. Толи он принял вызов капитана за приглашение к столу, вроде того, что получил я, то ли был под хмельком, а скорее всего — и то, и другое. Саммерс отодвинул стул и поднялся, Брокльбанк кивнул ему, будто лакею, и буквально упал на его место.
— Спасибо, спасибо, спасибо! Мозговые косточки? Черт побери, как вы узнали, сэр? Не иначе кто-то из моих девчонок проболтался. Позор французам! — гудел он голосом густым и тягучим, как спелый плод, что сочетал бы в себе свойства персика и сливы, если бы существовал на самом деле.
Брокльбанк одним махом опрокинул стакан Саммерса. Сунул мизинец в ухо, поковырял, вытащил, исследовал результат. Окружающие потрясенно молчали. Слуга совершенно растерялся. Брокльбанк наконец-то узнал лейтенанта и радостно ему закивал:
— А, и вы тут, Саммерс? Присаживайтесь, дружище!
— Да, Саммерс, берите вон тот стул и присоединяйтесь, — с редкой для него тактичностью поддержал капитан Андерсон.
Саммерс пристроился на углу стола. Дышал он часто, словно после быстрого бега. Наверное, в голове у него бродили те же мысли, что и у Девереля, который однажды доверительно сказал мне в приступе пьяного откровения: «Нет, Тальбот, не будет этому кораблю удачи».
— Тут зашла речь о дневнике, — обратился ко мне Олдмедоу. — Сколько же вам, должностным лицам, приходится писать!
— Вы несколько забежали вперед, я пока не вступил в должность, но в одном правы: кабинеты чиновников просто завалены бумагами!
Капитан сделал вид, что отпил вина, и отставил стакан в сторону.
— У нас то же самое — пишем и пишем, можно судно бумагой набивать вместо балласта. У всякого свой журнал — от вахтенного до судового, который веду я самолично.
— Что до меня, так едва я успеваю записать события дня, как на меня наваливается второй, а там и третий.
— Приходится выбирать?
— Да. Самые яркие случаи — те, что могут повеселить заскучавшего крестного.
— Надеюсь, — с нажимом произнес капитан, — вы отметите в дневнике, как мы признательны ему за возможность наслаждаться вашим обществом.
— Разумеется.
Хоукинс наполнил стакан Брокльбанка. В третий раз.
— Мистер… э-э-э… Брокльбанк, — обратился к художнику капитан. — Можем ли мы рассчитывать на ваш врачебный опыт?
— Какой-какой?!
— Тальбот… мистер Тальбот — вот он, — пытаясь сдержать раздражение, начал капитан, — мистер Тальбот…
— А что с ним, черт побери, случилось? Уверяю вас, Зенобия, мое милое, доброе дитя…
— Дело не во мне, — торопливо перебил я. — Капитан имеет в виду Колли.
— Пастора? Господи, да мне до них дела нет в любое время года! Пусть что хотят, то и творят, всегда говорю я. И тут, на корабле говорил. Или не говорил?..
Мистер Брокльбанк икнул. Тонкая струйка вина потекла по подбородку. Глаза поплыли.
— Врачебный опыт, — терпеливо повторил капитан. В голосе его уже рокотали предвестники грозы, однако он сдерживался изо всех сил. — У нас его нет, и я решил, что вы…
— Так и у меня нет. Гарсон, еще вина!
— А мистер Тальбот сказал…
— Нет, я приглядывался к этому ремеслу, но сказал себе: Вилмот, вся эта анатомия, сказал я, она не для тебя. Нет-нет, кишка у тебя тонка. И тут же оставил Эскулапа ради Музы. Разве я не говорил вам этого, мистер Тальбот?
— Говорили, сэр, причем не единожды. Полагаю, капитан примет ваши объяснения.
— Нет-нет, — с видимым раздражением произнес Андерсон. — Как бы ни был мал опыт мистера Брокльбанка, мы постараемся извлечь из него хоть какую-то пользу.
— Польза! — провозгласил Брокльбанк. — Да в Музе больше пользы, чем в любых других занятиях! Я наверняка разбогател бы, если б не врожденная склонность к прекрасному полу и прочим излишествам, что так щедро подкидывает мне вконец развратившееся английское общество…
— Никогда бы не полез в медицину, — заявил Олдмедоу. — Все эти трупы, Бог мой!
— Вот и я так решил. Пусть мысли о смерти остаются на расстоянии вытянутой руки. Знаете ли вы, что я первый поспел на место боя сразу после смерти лорда Нельсона, чтобы набросать сцену его гибели для литографии.
— Не может быть!
— Сидел на расстоянии вытянутой руки, сэр. Больше художников рядом не было. Могу заверить — в тот момент мне казалось, что Нельсон испустит дух прямо на палубе.
— Брокльбанк! — вскричал я. — Да ведь я ее видел! Копия литографии висела в «Псе и пистолете». Скажите мне — ну как целая толпа коленопреклоненных офицеров могла собраться вокруг Нельсона в самый горячий миг битвы?!
По подбородку Брокльбанка потекла очередная струйка.
— Вы путаете жизнь и искусство, сэр.
— Глупости какие.
— Зато хорошо продается, мистер Тальбот. Не стану скрывать — если бы не популярность этой литографии, быть бы мне без гроша в кармане. По крайней мере она дала мне возможность совершить путешествие в… в… в общем, туда, куда мы плывем — название из головы выскочило. А кроме того, вообразите: на самом деле Нельсон умер где-то на вонючей нижней палубе, в одиночку, и провожал его разве что свет фонаря. Ну кто взялся бы за такую картину?!
— Быть может, Рембрандт?
— Ах, Рембрандт. Ну да, конечно. По крайней мере, мистер Тальбот, вы не можете не отметить, как искусно я обхожусь с дымом.
— О чем вы, сэр?
— О дыме! Это ведь сущее наказание. Видели, что творилось, когда Саммерс пальнул из моего ружья? Во время битвы корабли окутаны дымом, не хуже, чем Лондон — туманом! И только настоящий художник знает, как отодвинуть его туда, где он не будет лезть… лезть…
— Вперед, как невежа на представлении.
— Лезть…
— И всем все загораживать.
— Лезть… Да вы совсем не пьете, капитан!
Андерсон очередной раз поднес стакан ко рту и с тоскливой злобой обвел глазами гостей. Брокльбанк, опершись локтями на стол по обе стороны мозговой кости, гудел, обращаясь к Саммерсу:
— Я настаиваю, что правильно написанный дым может из помехи сделаться подспорьем. К примеру, приходит к вам капитан, которому как-то раз крупно посчастливилось — он наткнулся в открытом море на врага и сумел выйти из схватки живым и невредимым. Является он ко мне, увидев ту самую литографию, и рассказывает, что был с ним, к примеру, еще один фрегат и небольшой шлюп — налетели на них французы, и вышла настоящая битва… Прошу прощения! Как говорится в эпитафии: «Не бойся смешным прослыть, коли надо ветры пустить; если бы я свои не держал, тут бы сейчас не лежал». А теперь смекните-ка, что будет, если… Скажем, мой друг Фюссли[34] и его «Щит Ахиллеса», и… В общем, смекните.
