Давид Гроссман - Кто-то,с кем можно бежать
Она спела самым чистым и богатым голосом, которого достигла с тех пор, как вышла на улицу, "God bless the child" Билли Холидея, но когда собиралась начать вторую песню, русский аккордеонист вдруг заиграл во всю мочь мелодию "Хеппи бёрсдей то ю", к нему присоединились ирландки с флейтами на спуске улицы, и слепой скрипач из переулка Лунца, который играет псевдо-цыганскую музыку, и к её изумлению – даже трое суроволицых мужчин из Парагвая с их экзотическими сверкающими музыкальными инструментами. Все они подошли, окружили её и играли ей, а она стояла посередине с бьющимся сердцем, безрассудно нарушая все свои правила осторожности, счастливо улыбаясь публике вокруг себя, всем этим чужим лицам, которые вдруг засияли искренней симпатией, поняв поклоны русского в её сторону; она почти совсем отогнала вредные мысли, вроде той, как она праздновала свой предыдущий день рождения с Иданом и Ади на верхушке башни на горе Скопус, как пробрались туда в полночь и не спали, пока не увидели рассвет...
Когда закончился маленький концерт, она больше не пела, извинившись, попрощалась с публикой, подошла к русскому, и услышала то, что и ожидала услышать. Что вчера приходила женщина, высокая такая жлобиха со много рана на весь лицо. Даёт пятьдесят шекелей, чтобы мы сыграть тебе сегодня эту песню. Ну, каждому в руку пятьдесят шекелей, так ничего не спрашивают. Он посмотрел на неё встревожено: что случилось, Тамарочка, я не играл отлично?
Вы отлично играли, Леонид, на все сто.
Она шла оттуда и думала, что мир всё-таки хорош, или хотя бы может стать лучше, пока существуют в нём такие люди, как Лея; размышляла об описании, данном ей Леонидом, и удивлялась, что она сама уже почти не видит этих шрамов, которые Лея называет "вытачки"; и ещё думала, что, по крайней мере, от одного мучения она сегодня избавлена – сидеть у телефона и ждать, что кто-то позвонит, чтобы её поздравить.
Размышляя так, она обнаружила, что пришла на площадку "Машбира". Она не любила там выступать, не любила даже просто находиться там – из-за движения, лоточников, столов подписки и шума автобусов. Покрутилась и хотела вернуться вниз на бульвар, но всё-таки задержалась, что-то её остановило, и она не знала, что. В последние минуты она была нервной и раздражённой. Из-за дня рождения, очевидно, и из-за какого-то внутреннего брожения, нового и непонятного. Она уходила, и её тянуло обратно. В ней вдруг начала закипать злость на Лею, которая устроила ей этот праздник посреди улицы, на глазах у всех. А что, если потом, когда дело осложниться, кто-то начнёт докапываться, кто была эта женщина со шрамами, которая уплатила Леониду и другим? Она шла без цели с нарастающим раздражением. Зачем ей нужен был вдруг этот день рождения посреди её гораздо-более-важных дел.
Очень неохотно она решила спеть одну песню, не больше, и уходить. И как раз там это и случилось, когда она была совсем к этому не готова: она, которая так надеялась и ждала этой минуты, находилась в постоянной готовности и многократно пыталась угадать, как это будет и кто будет посланцем её преследователя, до неё совершенно не дошло, что это действительно случилось.
Она кончила петь и собрала монеты. Люди разошлись, и она осталась с уже знакомым чувством, странной смесью гордости за своё удачное выступление, за то, что снова сумела покорить их, и в то же время пошлости, заползающей в неё, когда все смотрят, а она торчит посреди улицы и знает, что выдала что-то очень личное чужим.
Двое стариков, мужчина и женщина, сидевшие на каменной скамье в сторонке в течение всего выступления, встали и подошли к ней медленными шагами. Они крепко держали друг друга под руки, и мужчина опирался на женщину. Они были маленькие, укутанные в слишком тяжёлые для этого тёплого дня одежды. Женщина смущённо улыбнулась Тамар почти беззубой улыбкой и спросила:
– Можно? – Тамар не знала, что можно, но сказала да. Трогало сердце то, как они стояли, ласково прижавшись друг к другу.
– Ты так поёшь, ой! Ой! – прижала женщина руки к щекам. – Как, как в опере! Как кантор! – говорила она, и её грудь вздымалась. Она прикоснулась к руке Тамар и взволнованно погладила, и Тамар, которая обычно не любила, когда её трогали чужие, почувствовала, как вся её душа устремляется к этому мягкому прикосновению.
– А он, – старуха указала глазами на мужа, – мой муж, Иосиф, у него уже глаза почти не видят, и на уши он почти не слышит, я – его глаза и уши, но тебя он услышал, правда, ты её слышал, Иосиф? – и она толкнула его плечом. – Правда, ты слышал, как она пела?
Мужчина посмотрел в направлении Тамар и улыбнулся пустой улыбкой, его жёлтые усы разделились пополам.
– Извини меня, что я спрашиваю, – сладко сказала женщина, и её мягкое полное лицо неожиданно приблизилось к лицу Тамар, – но твои родители, они знают, что ты так, одна на улице?
Тамар всё ещё ничего не поняла, не заподозрила. Сказала, что она ушла из дому, "потому что там было трудновато", и улыбнулась, слегка извиняясь, что она вынуждена поставить такую добрую женщину перед тяжёлыми фактами жизни, "но со мной всё в порядке, не волнуйтесь". Но старуха всё равно пристально на неё посмотрела и своей отёчной рукой ухватила Тамар за запястье, сжав его с неожиданной силой, и на мгновение перед Тамар промелькнула картина – ведьма проверяет, достаточно ли упитанна Гретль – промелькнула и сразу пропала, перед пухлым и приветливым лицом.
– Нехорошо, – пробормотала женщина и быстро огляделась вокруг, – нехорошо, что девочка одна. Тут есть разные люди, и никто не охраняет тебя здесь? А если кто-то захочет украсть у тебя деньги? Или, Боже упаси, что-то другое?
– Я умею устраиваться, бабушка, – засмеялась Тамар и хотела уже уходить, забота, которой её окружили, немного её тяготила, играя на всех её болезненных струнах.
– И нет каких-нибудь друзей или братьев, которые сторожат тебя? – прошелестела старуха. – А где ты спишь ночью? Нельзя так!
Тут впервые в Тамар что-то проснулось, трепет в животе, который шептал ей не рассказывать слишком много. Она не поверила трепету; старики выглядели так невинно и дружелюбно, и всё же теперь она засмеялась по-другому, немного вынужденно, и повторила, что о ней, правда, не стоит беспокоиться, и собралась уходить. Но старуха прямо вцепилась в неё (Тамар оторопела, когда скрюченные пальцы сомкнулись с жестокой силой) и спросила, хорошо ли Тамар питается, ты выглядишь такой худенькой, моя сладкая, кожа и кости, и Тамар, уже более насторожённо из-за "моей сладкой", сказала, что она управляется, спасибо, старуха помолчала ещё минутку, Тамар видела, как её губы месят какой-то последний вопрос, и тут это прозвучало, остро и резко:
– Скажи, мейделе, может, ты хочешь кого-то, чтобы охранял тебя, когда ты здесь?
Она уже была на полшага от них, они уже начали ей досаждать. Близко-близко сомкнулись вокруг неё и окружили, но последний вопрос был другого сорта, он пришёл совсем из другого места. Тамар остановилась, посмотрела на обоих с огромным изумлением, но в голове у нее, наконец, начала вытягиваться мысль, что вот оно, это они, и как это ни маловероятно, очень может быть, что это люди, которых она ждала, его посланники.
Но этого не может быть! Она встряхнулась, улыбнулась собственной глупости, взгляни на них, два несчастных беженца. Но они задали правильный вопрос. Нет, это невозможно, посмотри на них, бабушка и дедушка, полные доброжелательности и заботы, какая может быть связь между ними и тем жестоким человеком.
– Подождите, что это значит, – спросила она с большими, чем обычно, глазами, – я не понимаю. – Она знала, что сейчас должна быть умной и очень бдительной. Не слишком возбуждённой и не слишком испуганной. И только это сердце, даже снаружи видно, как оно бьётся у неё в комбинезоне.
– Мы, Иосиф и я, знаем такое очень хорошее место, как дом такой, где ты можешь жить, там есть хорошая еда, и друзья тебе там будут, и очень весело всё время, правда, Иосиф?
– Что? – спросил Иосиф, который будто засыпал каждый раз за своими тёмными очками, и только толчок плечом в спину будил его.
– Что у нас есть хорошая еда.
– Ну да, есть самая лучшая еда. Потому что Геня варит, – объяснил он и указал головой на жену, – так что еда хорошая, и пить, и спать, всё хорошо!
Тамар не спешила. Что-то в ней всё ещё отказывалось верить. Или боялось верить. И кто-то в её взгляде всё ещё умолял их доказать ей, что она ошиблась. Потому что, если это оно, если он и правда их послал, то всё должно сейчас начаться, и у неё не будет никакой власти над тем, что произойдёт, и она вдруг поняла, что она не отважится это сделать.
– Так что скажешь, миленькая? – спросила женщина. Тамар видела, что её губы жадно дрожат.
– Я не знаю, – выдавила Тамар, – где это? Это далеко?
– Это не за границей, – прокашлялась старуха, и её руки задвигались перед Тамар, наверно, от волнения, – это тут, сразу, полминуты. Но мы возьмём такси, или кто-то подвезёт нас. Только скажи да или нет. Все остальное – это уже мы устроим.
