Эдуард Лимонов - Контрольный выстрел
Только ещё один фильм вызывал столь же высокую тревогу. Речь идёт о шедевре "Доктор Джакиль и мистер Хайд". Момент, когда благородный профессор Джакиль, звезда науки, булькая выпивает из пробирки смесь шипучую и превращается, вот ломаются кости и кровь стынет в жилах, в полную и неблагородную свою противоположность, — в мистера Хайда — ключевой в фильме. Он показан несколько раз, и всякий раз по-королевски впечатляет. Фрейдовская притча о сознании и подсознании, — опять таки сюжет о втором «я», достойный стать рядом с сюжетом о воскрешении. И в «Франкенстайне» и в "Докторе Джакиле и мистере Хайде", прошу заметить взяты грандиозные сюжеты, просто колоссальной тяжести. И решены они очень успешно. В обеих случаях. Вес взят. Мэри Шелли слабенькими ручками поднимает вес воскрешения. Она современнее и талантливее ловеласов наверху на два столетия (Она похожа на тебя, Настенька!)
А приборы, как и мимика актёров, выполняют в фильмах функции актёрские. Мне, признаюсь, всегда нравились научные и технические приборы. Стрелки, генераторы, аккумуляторы, оживляторы (те, что оживляют монстров), ускорители молний, гонятели зигзагов. Лучше всего и научнее смотрятся бесфутлярные приборы: скажем массивные катушки очень толстого оголённого медного провода; или старого типа шишкообразные фарфоровые изоляторы (когда-то такие можно было увидеть на телеграфных столбах всей России). Заря научного вторжения в мир выглядела более впечатляюще, приборы были громоздки, открыты, впечатляли весом, размерами, мощью. Компьютер в серой упаковке менее впечатляет, чем первые электрические приборы.
Вот что может совершить маленькая Мэри Шелли, беленькая как ты, видишь, Настенька…
КУЛЬТУРА КЛАДБИЩ
Я не видел профессора Ольгу Матич долгие годы. В середине 90-х она стала появляться в Москве. Приехала в 95-ом в шляпе из твёрдой соломки, длинные волосы, разумеется не помолодевшая, так как она моего возраста; не помолодевшая, но твёрдо овладевшая плацдармом возраста. Что я имею ввиду поясню на образном примере. Тебя сбрасывают на гнусное плато где холодно, сыро, мерзко, дует ветер. Над головой шныряют старые птицы и сорваться с плато легче лёгкого. Кроме этого, в открытую расхаживают у тебя за плечами всякие болезни, несчастные случаи, свистят и пули. А плато это называется: последняя треть твоей жизни: от 60 до 90-ста. Ну слабые там вообще цепенеют, и вскоре вымирают от болезни сердца. Такие, как Ольга, ведут себя как десантники: закрепляются и начинают жить. В этих новых условиях. Овладевают обстановкой, изгоняют страшных птиц, держат в подчинении болезни, уворачиваются от пуль.
Мы всегда с Ольгой друг друга уважали. Когда я с ней познакомился, у неё был чёрный любовник, что свидетельствовало по меньшей мере о её храбрости. Он ворвался в мексиканский ресторан, где мы с Ольгой ужинали и устроили скандал. Стоило больших трудов убедить его, что мы с Ольгой — друзья. Да и трудно представить нас с Ольгой в постели, настолько мы два сапога пара. Это должно быть столь же противное и экстравагантное зрелище как и спаривание двух морских пехотинцев или нет, круче, двух талибов.
Первый визит Ольги застал меня не в лучшей форме. Летом 95-го я переживал разрыв с Натальей Медведевой, но я держался. Ольга Наташку знала по L. A., мы как-то даже провели в Ольгиной постели в Санта-Монике одну ночь. Обычно Ольга никому не доверяла свою постель — мне доверила. Во время происшествия с постелью Ольга уже жениховствовала с Аликом Жолковским, также профессором, моим приятелем ещё с московских времён, он уже тогда изучал моё творчество. Выяснилось, что с Аликом Ольга рассталась. Мы сидели, пили её джин, его принесла в початой литровой бутыли Ольга. Мы вспомнили её приезд ко мне в Paris с дочкой Асей, это было или в 1980 или в 1981 году, вот не помню, скорее в 1980-Ом. Они тогда останавливались у меня: в моей первой квартире-студио на rue des Archives. Удобств в студио не было, но был камин, мы выпивали сидя у камина, ночью гуляли у Нотре-Дам и бросили в Сену бутылку из-под шампанского с запиской. Ася была наглая породистая девица 17 лет. Она мне нравилась. Увы, Асиня записка заплыла куда-то в плохие воды. Она страдает тяжелейшей редкой болезнью и еле уворачивается порой от её ударов. Пока уворачивается.
Выпив 2/3 имеющегося джина мы перешли из прошлого в настоящее. Я рассказал ей, что выпускаю уже год газету, основал политическую партию. Оказалось что она занимается…кладбищами. Что она готовит к печати книгу о бандитских захоронениях в России. Что она ездила на бандитские кладбища по всей России, в том числе и в Екатеринбург. Что она серьёзно изучает и фотографирует памятники бандитам. Что поначалу ей недоверяли, но постепенно, родители, ухаживающие за моголами, смотрители кладбищ и могилокопатели стали относиться к ней как к своей, и приглашают к столу и охотно рассказывают ей истории захоронений. Ольга остановилась и объяснила, что русская литература и русские писатели её окончательно заебали… "И Вася?" — ехидно осведомился я, не преминув тем самым уколоть её. В своё время у неё был роман с никогда не уважавшемся мною писателем Василием Аксёновом.
"И Вася", согласилась она. "Вообще русские писатели". Потому она решила освежить свою жизнь кладбищами.
«Да-а-а», одобрил я. "Круто. Завидую. Вообще-то это моя тема"
"Вообще-то твоя, Эдик", сказала она ехидно, "но тебе теперь меня не догнать. Я уже проделала значительную работу, а так как у меня есть профессиональные навыки работы с материалом…"
Я стал смеяться. "Помнишь, как Жолковский читал в Корнельском университете лекции с экзотическими сюжетами? "Тема окна в поэзии Пастернака…"
"А что? Я многому у Алика научилась. Например, мыслить нестандартно"
"На этой его лекции о теме окна я познакомился с Нобелевским Лауреатом Роальдом Хоффманом. Помнишь, учёный, который сумел сжать молекулу угля до такой степени что стало возможным по его методу производить промышленные алмазы. Хоффман позднее опекал меня, присылал книги, много раз приезжал в Париж…"
"Кладбища, — тема не хуже окон", — заметила Ольга. "Налей!"
"Главное, всегда актуальная", одобрил я. "А тебя, конечно принимают за вдребезги отмороженную… Ты кстати говоришь им, что ты американка?"
"Угу", — она закусила торт. "Ограбить не пытаются, но тем не менее, напротив. Пытаются соблазнить."
"Захватывающая жизнь для внучки белого офицера., правнучки знаменитого Шульгина, американской профессорши…"
"Я теперь в Беркли работаю, ты знаешь, Эдик?"
"Нет, откуда"
"В Беркли. Лос-Анжелес надоел. Там я была молодая, не хер мне там делать. Дружу в Беркли с Карлинским, он тебе привет передаёт…"
"Ещё жив?"
"Такие как он вообще не умирают"
В 2000 году она приехала ещё раз. Ещё более крепкая. Вид у неё был как у женщины, охотящийся за скальпами. Деловитая, с какой-то железной папкой, чтоб ударять по голове налётчиков. Ещё она была похожа на немецкую исследовательницу, измеряющую и фотографирующую в Африке члены туземцев.
Я дал её с сбой подшивку «Лимонки» и она увезла газету в Беркли. Надеюсь что она сдала их в Университет.
В 1998 году я таки увидел знаменитое Екатеринбургское кладбище. Действительно впечатляет. Особенно гигантский горельеф стоящего в костюме братана. Сработан в отличном оригинальном стиле. Небывалом доселе, я бы сказал стиле. Не нужно думать, что только старое «великое» искусство имеет право на существование. Ежедневно с нами формируются новые нравы и новое искусство. И почему не на кладбище? Какой в заднице Эрнст Неизвестный сделал бы лучше, чем этот пробитый силуэт простого братана, погибшего в расцвете лет просто и с достоинством. Учёный скульптор сделал бы обыкновенный округлый памятник. Не было бы трагизма этих рваных углов костюма, этих тяжёлых туфель, этого поразительного точно ложащегося в 90-е годы простого рисунка. Я уверен что ремесленник автор делал не мудрствуя лукаво, и сделал отлично. Если поместить эту тяжёлую плиту стоять рядом с Лениными, Дзержинскими, Свердловыми туда к ЦДХ, на берег Москвы-реки, этот портрет братана останется сурово-грозным и оригинальным даже среди талантливых памятников, собранных там.
Наиболее ценно оригинальное искусство. Первый кто посадил каменного всадника на каменную лошадь был гениален. Все остальные — уже менее. Однако излишняя форматичность может сделать работу смешной. А тут в скульптуре просто применён рисунок — за основу было взято искусство выцарапывания на штукатурке. Возможно автор провёл своё детство в разрушенных зданиях.
Что до бандитов, то их простая и суровая жизнь может вызывать уважение, если ты только не конченный мент. Кладбище ведь ожидает всех, исключая огнепоклонников. Так почему бы не приехать туда пораньше, после того как ты застрелен горячей пулей на перекрёстке горячих улиц, а?
Я подумал, что моё небольшое эссе "культура кладбищ" не может быть полным без напечатанного в газете «Лимонка» № 185 письма из Барнаула, касающегося меня и кладбища, в данном случае Власихинского кладбища в городе Барнауле.
