Элизабет Гилберт - Самая лучшая жена (сборник)

Мой дед сказал, что именно так и думает. Бабетта снова приблизилась к нему, но на этот раз, к его облегчению, не так близко.

– Но вы посмотрите, какая это на самом деле дешевая тряпка, – сказала Бабетта, вывернув платье наизнанку. – Взгляните на эти швы. Как будто шил ребенок. И везде булавки. И пощупайте ткань, пощупайте, не стесняйтесь.

Мой отец несмело сжал в пальцах край подола платья, но ничего особенного не почувствовал.

– Сразу понятно, что это не натуральный шелк. Нет, ничего замечательного в этом платье нет. Надень я его и явись к кому-нибудь в гости, я бы выглядела как уличная девка. Оно жалкое. – Она отвернулась, потом, обернувшись через плечо, добавила: – А уж понюхать его я вам даже не предлагаю. Не сомневаюсь, вы можете себе представить, как оно пахнет.

На самом деле мой дед вовсе не представлял, как может пахнуть платье Бабетты. Он думал, что от платья пахнет сигаретами и апельсинами, но так ли это – не догадывался. Бабетта бросила на пол розовое полотенце и повернулась к моему деду, оставшись в комбинации и чулках.

– Наверное, вот так я выгляжу очень хорошо, – сказала она. – Правда, у меня нет большого зеркала, поэтому я не очень в этом уверена. Но если бы я сняла комбинацию и вы подошли бы ко мне близко-близко, вы бы увидели, что у меня полным-полно прыщиков, волосков и родимых пятен, – и вы бы, наверное, были очень разочарованы. Вы ведь никогда не видели голую женщину, да?

– Нет, видел, – сказал мой дед, и Бабетта посмотрела на него с нескрываемым удивлением.

– Не видели, – резко проговорила она. – Ни разу не видели.

– Видел. Уже три года моя двоюродная бабушка не может заботиться о себе. Я ее мою и переодеваю.

Бабетта поморщилась:

– Наверно, это противно. – Она подняла полотенце с пола и снова завернулась в него. – Наверно, она совсем ничего не соображает. Небось вся покрыта всякой гадостью.

– Я слежу, чтобы она была чистая, – возразил мой дед. – Я забочусь, чтобы она не…

– Нет-нет, – Бабетта протестующе подняла руки. – Я не могу это слушать, не надо. Меня стошнит, честное слово.

– Простите, – пробормотал мой дед. – Я не хотел…

– А вам не противно? Заниматься всем этим? – прервала его Бабетта.

– Нет, – честно ответил мой дед. – Думаю, это примерно так же, как если бы вы ухаживали за маленьким ребенком, вам так не кажется?

– Нет. Мне вовсе так не кажется. А правда, забавно, что мне показалось таким противным то, о чем вы мне только что сказали? В моей жизни полным-полно всякого такого, что вас бы просто шокировало, но я никак не думала, что вы сможете шокировать меня.

– Я вовсе не собирался вас шокировать, – извинился мой дед. – Я просто ответил на ваш вопрос.

– А вот я вам скажу кое-что шокирующее, – сказала Бабетта. – Когда я была маленькая и мы жили в Эльмире, с нами по соседству жил один старик. Старый-престарый, ветеран Гражданской войны. У него в бою руку раздробило. Руку ампутировали, но он не разрешил хирургу выбросить ее, представляете? Он ее сохранил, высушил на солнце и привез домой. Сувенирчик, так сказать. И хранил ее до самой смерти. Когда его внуки баловались, он гонял их по двору, пугая этой жуткой рукой, да еще и лупил их ей. А как-то раз он меня усадил рядом, взял эту руку и показал маленькую отметину в кости – в детстве он сломал эту руку. Ну как, противно?

– Нет, – признался мой дед. – Интересно. Я никогда не был знаком ни с кем, кто воевал в Гражданскую войну.

– А вот это и вправду забавно, – сказала Бабетта. – Потому что все, кому бы я эту историю ни рассказывала, были в шоке. А мне не было ни страшно, ни противно. Тогда почему же я не могу слушать про то, как вы моете свою старенькую бабусю?

– Не знаю, – пожал плечами мой дед. – Но только ваша история намного интереснее.

– Вот уж не думала, что мне от чего-то еще может стать противно, – призналась Бабетта. – Я вам еще одну историю расскажу. В городке, где я выросла, была церковь, и в этой церкви детям бесплатно раздавали мороженое, так мы этим мороженым так объедались, что нас начинало тошнить. Но как откажешься от такого лакомства? В общем, мы выходили из церкви, нас тошнило, а потом мы бежали, чтобы еще поесть мороженого. Вскоре к церкви сбегались собаки. Нас тошнило мороженым. А собаки его подъедали. Ну как? Противно?

– Нет, – улыбнулся мой дед. – Смешно.

– Я тоже так думаю. Мне и тогда так казалось, и теперь так кажется. – Бабетта немного помолчала. – И все-таки за последние годы я столько всякой дряни навидалась, что вас бы точно стошнило, если бы вы услышали. Я бы могла еще как вас шокировать. Я делала такие ужасные вещи, что не стала бы вам про них рассказывать, даже если бы вы меня умоляли.

– Я не стану вас умолять. Я ни о чем таком не хочу знать, – сказал мой дед, но потом, когда он ушел домой, ему вдруг отчаянно захотелось услышать о чем-нибудь именно таком.

– Да это и не важно. Мы об этом совсем не будем говорить. А вы забавный, честно. С вами я чувствую себя просто старой шлюхой. Знаете, среди певиц столько старых шлюх, и все они смотрят на молодых парней и говорят: «А ты забавный». Но с вами все так и есть. Большинству мужиков только дай принюхаться к прошлому девушки, и потом давай выкладывай все, как было. А вы только смотрите на меня, но я не привыкла, чтобы на меня вот так смотрели.

Мой дед покраснел.

– Извините, если вам показалось, что я на вас пялюсь, – сказал он.

– Если бы только на меня! Вы на всю комнату пялитесь. Готова об заклад побиться: вы запомнили каждую трещинку на этих стенах, столбики на спинке кровати и даже то, что у меня лежит на дне чемоданов.

– Нет.

– Да, запомнили. И меня вы все время запоминали. Даже не сомневаюсь.

Мой дед промолчал, потому что Бабетта, конечно, была совершенно права. Он молчал и нервно переступал с ноги на ногу – и вдруг резко ощутил, что ноги у него разные. Не в первый раз в жизни ему стало из-за этого не по себе, даже голова немного закружилась.

– Ну вот, я вас смутила, – сказала Бабетта. – Думаю, вас очень легко смутить, поэтому мне нечем гордиться. – Немного помедлив, она добавила: – Нет, теперь я точно верю, что вы художник, иначе бы вы так не таращились на меня и на все вокруг. Вы любитель посмотреть, а не послушать. Я права?

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – ответил мой дед.

– Напойте мне хоть кусочек мелодии той песни, которую я пела сегодня. Скажите хоть строчку текста. Ну, давайте.

Мой дед поспешно задумался, но на ум ему приходил только голос человека, который спрашивал, который час. Он еще немного помолчал и сказал:

– Вы пели, кажется, про то, что вам грустно из-за того, что кто-то ушел. Мужчина, кажется… – У него сорвался голос. Затем он робко добавил: – Песня была очень красивая. Вы ее хорошо исполняли.

Бабетта расхохоталась:

– Я так и знала, что вы не слушали. Песня очень глупая. Дурацкая песня. А вот скажите: сколько пар танцевали позади меня?

– Четыре, – без малейших раздумий проговорил мой дед.

– А кто из девушек на сцене был самого маленького роста?

– Вы.

– А в оркестре сколько было музыкантов?

– Я никого не видел, кроме дирижера и контрабасиста – конечно, потому что он играл стоя.

– Ну да, ясно.

Бабетта пошла к умывальнику и несколько минут возилась там с туалетными принадлежностями. Потом она повернулась и, подойдя к моему деду, вытянула руку. Она нанесла несколько мазков помады на руку выше запястья. Оттенки помады едва заметно отличались один от другого. Затем Бабетта подкрасила губы помадой из тюбика, который держала в другой руке, и спросила:

– Какой цвет у меня сейчас на губах?

Мой дед опустил глаза и стал разглядывать руку Бабетты. Красные мазки на белой коже его неожиданно встревожили. Он немного помедлил, прежде чем ответить, потому что внимание его привлекло нечто другое – тонкая синеватая вена, тянувшаяся к сгибу локтя Бабетты. Затем он указал на второй мазок от запястья и сказал:

– Вот этот.

В глаза Бабетты он посмотрел только тогда, когда она опустила руку и заинтриговавшая его голубоватая вена скрылась из виду. Бабетта стояла, прижав вторую руку к губам, и смотрела на своего странного гостя такими большими и испуганными глазами, что моему деду показалось, что ее рука принадлежит не ей, а кому-то другому, кто готов ее обидеть, напасть на нее. Мой дед осторожно взял руку Бабетты и медленно опустил. Он посмотрел на ее губы и понял, что цвет определил верно. Не особенно задумываясь над тем, что делает, он приподнял ее подбородок, чтобы на ее лицо лучше падал свет, и стал разглядывать форму ее лба, носа, скул. Бабетта наблюдала за ним.

– Послушайте, – сказала она. – Если вы собираетесь меня поцеловать, просто…

Она умолкла. Мой дед убрал руку от подбородка Бабетты, снова взял ее за руку и стал внимательно изучать мазки помады на коже. Он смотрел на руку Бабетты очень долго, и в конце концов она не выдержала и начала стирать помаду уголком полотенца. Ей словно бы стало стыдно за то, что она сделала. Но мой дед смотрел не на помаду. Он смотрел на тонкую голубоватую вену, лежавшую, словно в колыбели, в сгибе руки Бабетты. Немного погодя он взял другую руку Бабетты и сравнил вены на одной и другой руке. Он очень нежно сжимал запястья Бабетты, но смотрел на ее руки так пристально, что она не выдержала этого взгляда и потянула руки к себе. Мой дед сразу же отпустил их.