Галина Таланова - Бег по краю
Лидия Андреевна испугалась, что врачи перетянули руку так, что вырубили кровообращение. Она тут же ослабила измочаленный жгут на правой руке и отвязала левую. Пошла к медсестре. Вернувшись, увидела, что капельница в одно мгновение оказалась выдернута освободившейся левой рукой.
– Ты мой кисик, ты мой зайчик, любимый! Самый-самый любимый!
– Я тебя люблю! – детские холодные ладошки на шее, голова Лидии Андреевны притянута на грудь, пальцы морскими звёздами запутались в её волосах, как в водорослях, и гладят, перебирают нечёсаные с вечера лохмы.
– Ты моя сладкая, любимая!
– Уведите маму, уведите! Уходи отсюда! Они тебя здесь убьют! Не смотри! Забери меня отсюда, меня здесь мучают…
– Тебя больно?
– Очень больно! – И ничего, уже ничегошеньки нельзя сделать, ни отменить, ни исправить, как нельзя отменить приход зимы, как нельзя отменить старость.
Пришла санитарка, злобно посмотрела на Лидию Андреевну и прогавкала:
– Что сидишь, мамаша? Ты сюда ухаживать пришла или сидеть? Вылей-ка мочу! Нам ваши родственники не нужны!
44
Содержание мочевины и креатина нарастало день ото дня… Почему, Лидия Андреевна понять не могла. Что они там ей вкололи? Сказали, что через три дня надо будет поехать на консультацию к нефрологу, взяв карту.
Через три дня дали в руки историю болезни и велели ехать в другой район в поликлинику при больнице, специализирующейся на болезнях почек. Поехала. Пришла в поликлинику. Там говорят:
– Мы вас без талона не примем.
– Какой талон? Я из 1-й градской, врач звонила вашему, вот время написали: 12-20.
– Никто вас без талона не пустит. Приходите утром и берите талон. Сходите к 39 кабинету и посмотрите, какая там очередь.
Лидия Андреевна пошла к кабинету. Очередь была там человек сорок. На неё посмотрели насторожено.
– Да я спросить только.
После того, как вышел очередной пациент, заглянула в кабинет:
– Извините, меня прислали на консультацию из 1-й градской. У меня дочь в тяжёлом состоянии. Они вам звонили с просьбой посмотреть анализы.
– Кто звонил? Их начмед должен был написать письмо нашему начмеду с просьбой о консультации. После этого наш врач в какой-нибудь день сможет выехать в вашу больницу. Без этого мы ничего смотреть не будем.
– Да вы что, смеётесь? В какой день? Завтра суббота. У меня дочь умирает! Ну, неужели нельзя просто анализы посмотреть? – заорала Лидия Андреевна, срывающимся на плач голосом.
Врач вышла в коридор из кабинета, нехотя взяла из рук Лидии Андреевны карточку, открыла и тут же сказала:
– А такие анализы ерунда. Это не по нашей части. Пусть у себя ищут. Почки – это вторичное, – отдала карту Лидии Андреевне и, пригласив очередного пациента, захлопнула дверь.
Жизнь катилась, как снежный ком… Ком всё рос и рос, катился к краю, увлекая за собой новые снежные и ледяные глыбы, грозя обрушиться и погрести под собой их старенькую, застиранную и выцветшую, но всегда чистую и отутюженную жизнь.
Дочь сначала перестала пить таблетки, говоря, что её тошнит. Потом перестала есть. Уже четвёртый день она жила на глюкозе. Капал по тоненькому шлангу в синий весенний ручеёк часами раствор… Капал и капал… Лидия Андреевна очень боялась, что раствор внезапно закончится и разгильдяйки-сёстры пропустят этот момент. Глотать пищу Вася категорически отказывалась, слабо качая головой, почти одними серыми, словно набухшие дождевые облака, глазами; осторожно, точно боялась повредить или разбить, поворачивала голову: видимо, её на самом деле тошнило и она просто боялась мотать головой сильнее.
45
Девочку, наконец, решили кормить через зонд. Лидию Андреевну вытолкали из палаты. Она сидела в коридоре, слушая душераздирающие крики дочери, в то время как специалист из реанимации ставил ей зонд, зная, что другого выхода нет, что кормить, наверное, надо, а иначе вся пища просто срыгивалась, и это был единственный способ кормления. Она еле удерживала себя от желания ворваться в палату и заорать: «Прекратите мучить мою девочку!», но понимала, что никогда себе не простит, если её дочь погибнет от истощения. Ей было велено назавтра купить питательную смесь в аптеке. Она позвонила Андрею, чтобы тот купил эту самую смесь.
Зайдя в палату, она замерла от предчувствия, что это конец. Василиса лежала с пластиковой трубкой в ноздре, прилепленной лейкопластырем. Асбестовое лицо запрокинуто; глаза захлопнуты и веки сморщились, будто цветки у белой лилии в поздних сумерках; скулы обострились… Через зонд ввели при ней сначала воду, потом отсосали какую-то жидкость, по цвету напоминающую чёрный кофе, после медленно стали вливать холодный куриный бульон, который она сварила, затем – какую-то питательную смесь. Она почему-то вдруг подумала, что этим кормлением ничего не изменишь, только измучаешь…
Пришёл Андрей и принёс смесь на завтра. Суточный рацион смеси стоил двадцать пять процентов его месячной зарплаты. Лидия Андреевна подумала, что несколько дней они смогут продержаться, а там надо будет выяснять, чем можно ещё помимо бульона кормить девочку.
После кормления Вася вроде бы как задремала… Лидия Андреевна побежала домой варить бульон и обед своим мужикам.
Когда она снова пришла, то даже удивилась, увидев Василису. Вася лежала довольная и смотрела ожившими, похожими на небесные незабудки, глазами: только сердцевинка у них была не жёлтая, а чёрная, как ночь… Как сообщила ей медсестра, через два часа после кормления зонд был выдернут через ноздрю… При этом, видимо, Вася разодрала себе весь пищевод, и рядом с подушкой расплывалось тёмно-коричневое пятно то ли желчи, то ли крови. Подушка была скинута на пол. Лидия Андреевна попыталась подложить подушку под голову. Вася резко дёрнулась и энергично замотала головой, будто вытряхивала из уха, попавшую в него воду. И жалобно сказала:
– Меня хотели удушить этой подушкой. Уходи отсюда скорее, а то тебя здесь тоже задушат или убьют. Меня здесь мучают, забери меня отсюда, забери меня домой!
– Ладно. Завтра.
– Нет! Нет! Сейчас! Сейчас! Сейчас! Сейчас! Сейчас!
– Ну, что ты, мой кисик! Всё будет хорошо, ты скоро поправишься… У тебя будет совсем другая новая и счастливая жизнь, семья… Ну, куда же я тебя сейчас заберу, скоро ночь, ты ослабла и не дойдёшь до машины.
– Забери! Забери! Ну, пожалуйста, забери! Где папа? Пусть он заберёт! Позови его! Позови Илью! Заберите! Заберите немедленно!
Лидия Андреевна на ватных ногах опрометью отступила в коридор в поисках дежурного врача. Нашла:
– Почему вы не сделаете ей успокоительное?
– Так только хуже может быть! Сердце встанет. Ей же лучше сейчас. Вы же видите! И глаза нормальные совсем. Не надо успокоительного.
46
У Лидии Андреевны было состояние человека, идущего по тонкому льду, давно сковавшему реку; он внезапно начал хрустеть под ногами: ещё ничего нет, но уже знаешь, что дальше ступать опасно. Лёд трещит под ногой, точно случайно наступила на кинутую ребёнком под ноги пластмассовую погремушку… Ещё шаг – и откроется зияющая ледяная пасть, что проглотит тебя, словно акула замешкавшуюся рыбину… Она осторожно ступает по трещащему насту, зная, что половодье неизбежно: только бы успеть проскочить вовремя до схода снега! Чувство, что она буквально повисает между берегом, на котором копошится суетливая, давно набившая оскомину жизнь, и ледяным омутом, было настолько сильно, что Лидия Андреевна ничего не могла делать, сидела в кресле, как парализованная, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой.
47
На следующий день врач радостно сообщила, что Васю забрали в реанимацию. Лидия Андреевна облегчённо вздохнула. Впереди были выходные, дежурных врачей не намечалось, а в реанимации, конечно, остаётся присмотр… Она ушла домой и впервые за несколько последних дней спала спокойно, видимо, взяла своё усталость, как тяжёлый рюкзак, пригибавшая её к земле. Ей всё время в последние недели казалось, что она идёт по просёлочной дороге своего детства, когда не было никакого асфальта, и ноги её обуты в высокие мужские сапоги, в которых обычно рыбачат, браконьерски шугая рыбу из прибрежных кустов в небольшую сетку, ботая по ним палкой… Сапоги увязали в размытой частыми и затяжными осенними дождями глине. Впечатление было такое, будто бы в эти сапоги положили свинцовые стельки. Ноги разъезжались, развезённое месиво наворачивалось на них – и она с трудом вытаскивала их по очереди из размякшей глины. А тут она будто провалилась в какую-то спасительную прохладу у голубого моря… По берегу шелестел ласковый ветер, сдувая с насиженного места песчинки, напоминающие ей о минутах… Минут было много… Время без конца и края. Песчинок было не пересчитать. Можно взять вспотевшими пальцами щепотку раскалённого песка, насыпать его в ладонь, легонько зажать в кулаке – и смотреть, как он медленно утекает тонкой струйкой сквозь прижатые друг к другу суставами фаланг пальцы. Нежно шептал прибой, как когда-то Андрей в их совсем недавней юности; лениво катались по песку волны, разглаживая и утрамбовывая осыпающиеся и непонятные вмятины, оставленные человеческими ногами… Она проваливалась так иногда когда-то в молодости, оказавшись на пляже… Очнёшься – и не можешь понять, то ли это был всего лишь кратковременный сон, то ли она действительно лежит у моря, бирюзового и полупрозрачного, убегающего своей спокойной глубиной в далёкое неизвестное.
