Наталья Нестерова - Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица
К пяти утра мои родные перестали спорить, на что потратить деньги. В разгромленной квартире они обессилено свалились на диваны и принялись перечислять мои недостатки. Растяпой, оказывается, я была от рождения, чему свидетельством многочисленные примеры из моего детства и юности. Я расплакалась от обиды и на свою растяпистость, и на маму с папой, которым так хотелось незаработанных денег.
— Лотерея — дьявольский соблазн, не Божье дело, — выступила на мою защиту бабушка. — В качестве приданого я готова отдать Лене свою однокомнатную квартиру, к вам перееду.
Папа застыл с открытым ртом. Мама осуждающе толкнула его локтем в бок и сказала, что приданое — это пережиток прошлого. Папа обрел дар речи и пригрозил мне:
— Только попробуй нищего без жилплощади привести!
На следующий день, после короткого и тревожного сна, мне страшно было идти на работу, увидеть разочарованные лица подруг, услышать повторные обвинения в преступной расхлябанности. Поэтому с утра я отправилась в бассейн.
Я уже подбираюсь к рассказу о моем страшном позоре — основной теме данного опуса, но опять вынуждена сделать отступление. Потому что в детстве я чуть не утонула в мелкой речушке возле нашей дачи. Меня вытащили деревенские мальчишки, у которых, наверное, в школе отлично преподавали физику. Пока я извергала из себя воду, они рассуждали о том, что центр тяжести у девчонок — из-за отсутствия важного органа в нижней части тела и наличия двух добавочных в верхней — смещен, и они (девчонки) поэтому бултыхаются вниз головой.
Вследствие физического несовершенства и утопления у меня выработалась жуткая водобоязнь. Я пила компот, зажмурив глаза, отказывалась умываться и чистить зубы. Чтобы затолкнуть меня, упирающуюся руками и ногами, в ванну собиралась вся семья.
Мой папа не гомеопат, а прораб, но придерживается принципа лечения подобного подобным. Процесс «выпил-опохмелился» у него иногда затягивается на недели. Из запоя его выводит бабушка. Она работает медсестрой в проктологическом отделении больницы, то есть ловко и умело ставит клизмы. По зову мамы бабушка приезжает со своим оборудованием решительно настроенная на очищение папиного организма. Он баррикадируется в спальне, но через некоторое время выбрасывает белый флаг. Кричит из-за двери:
— Все! Я завязал! Обещаю! Уведите тещу!
Короче, папа отвел меня в бассейн. Первое занятие, сорок пять минут, я простояла по пояс в воде, вереща так оглушительно, что у всех заложило уши, и свистка тренера было не слышно. Поскольку голос я сорвала, то на втором занятии мои хрипы уже не вызывали эхо в гулком зале, а дети показывали на меня пальцем и смеялись. Папа дежурил у бортика и пресекал мои попытки выбраться из лягушатника. Через неделю я смирилась, через две рискнула лечь животом на воду, через месяц научилась плавать.
Водобоязнь превратилась в страстную водо-любовь. В прошлой жизни я, наверное, была существом с жабрами, потому что водную стихию воспринимаю, как родную. Для меня нет лучшего отдохновения, чем плавать, нырять или просто киснуть в воде. В спортивной группе я не задержалась только по причине того, что фигуры девочек-пловчих из старшей группы разительно отличались от моего абсолютного идеала — куклы Барби. Спорт я бросила, но с плаванием не рассталась — при любой возможности бегу в реку, озеро, пруд. У меня годовой абонемент, позволяющий в любое время посещать открытый бассейн.
И в то злополучное утро я отправилась в бассейн растворять свои горести и несчастья.
Решила себя хорошенько умотать, чтобы физическая усталость заглушила эмоции. Поставила личный рекорд — проплыла три километра с максимально возможной скоростью. Последний километр — на пределе возможностей. Как только не утонула? Лучше бы утонула!
В душ шла — меня точно пьяную раскачивало. В раздевалке… Надеть мне нужно было, кроме белья, брюки, кофточку и куртку легкую. Кофточку я пропустила… Почему-то затолкала ее вместе в мокрым полотенцем в рюкзак. Но куртку надела. И на том спасибо!
Как назло, в тот день наступило лето. Весна в Москве (заметили?) подкатывает медленно, капелями пробивается. А лето всегда падает с неба солнечной жарой. Короче, куртку я сняла на подходе к работе, к нашему зданию.
Вы спросите: как это можно не заметить, что ты полуголая, что у тебя выше талии только лифчик кружевной? Отвечаю: можно! Если вы испереживаетесь из-за утерянных миллионов, если вас мама с папой обругают, если вы боитесь, что коллеги подумают, будто вы присвоили общий выигрыш, если вы проплывете в хорошем темпе три километра…. И даже взглядам, которые бросали на меня встречные люди, пока я рассекала вестибюль, поднималась по лестнице, шла по коридорам, я не придала значения. На меня давно так смотрели! Я же девушка с комплексом! Да еще вчера приказ появился, где фигурировала моя фамилия. У меня нет дефектов зрения и, опустив глаза, да просто боковым зрением, я должна была видеть, что на мне только нижнее белье. Но не видела! У меня перед глазами стоял злополучный корешок билета, а в мозгу прокручивались пути выхода из тупика.
Не заходя в свою комнату, я постучалась к Стасику.
— Можно к тебе? Надо поговорить.
Он кивнул. Я вошла и села на стул напротив него. Стасик вдруг покраснел, как вареный рак.
— Жарко, — понятливо кивнула я. — Лето наступило. Надо попросить, чтобы включили кондиционеры.
Стасик пробурчал что-то неразборчивое. На меня не смотрел, чиркал на бумаге карандашом. А я принялась уговаривать его повторить подвиг-фокус с лотерейными билетами.
— Сама их куплю. Ты только заполни. Пожалуйста!
— Невозможно, — вяло отказывался Стасик, — то была случайность…
Я наседала, Стасик мямлил. А потом вдруг поднял глаза и заявил:
— У меня есть встречное предложение. Выходи за меня замуж, Лена!
— Зачем? — умно спросила я.
Не поняла, не въехала, о чем идет речь. Только с удивлением подумала, что Стасик уже некоторое время не называет меня Зайкой, как всех, а по имени. Обиженная на его отказ, вышла из кабинета и побрела на расправу в свою комнату.
Меня встретил дружный возглас «Ах!». Хором спросили:
— Лена, ты где была?
— У Стасика.
— Что он с тобой делал?
— Замуж звал, — горько усмехнулась я.
Усмешка застыла на моем лице, как приклеенная. Я увидела отражение в зеркале и не сразу поняла, что полуголая девица — это я сама. Мои чувства трудно описать словами. Думаю, что от полного помешательства меня спасло проверенное защитное женское средство — слезы. Я зарыдала.
Слезы у меня близко. Я легко плачу по малейшему поводу. Обливаюсь слезами над книжками, хлюпаю в кинотеатре, когда показывают душещипательные сцены, и за компанию тоже рыдаю: если у кого несчастье, кто-то рыдает, то я подхватываю. Папа говорит, что мне обязательно надо выдать месячную норму осадков.
Но я выдала полугодовую норму! И хотя на работе не раз видели мои слезы, тут все всполошились. Потому что я рыдала — будь здоров! На чемпионате плакальщиц оставила бы далеко позади всех соперниц.
Я сидела на стуле (меня уже одели), брызгала слезами, а вокруг меня суетились четыре женщины, утешали, как могли. В отдалении маячили Дим Димыч и Стасик. Я уже говорила, что у нас замечательный коллектив?
— Да сейчас мода в лифчиках ходить!
— Вспомни певиц на эстраде! Они все полуголые!
— Ну, хочешь, мы сейчас все разденемся?
— Пожалуйста, не надо! — испугался Дим Димыч.
— Алло! «Скорая»? — кричал в телефонную трубку Стасик. — Приезжайте срочно! Что случилось? У нас девушка рыдает! Какая валерьянка?..
В меня влили, наверное, три литра валерьянки.
И даже Амуров, который пришел, в большом гневе, выяснять отношения, увидев мою истерику, поостыл. Он решил, что меня терзает раскаяние и милостиво изрек:
— Прощаю, Лена! Не надо плакать!
Явление Амурова вызвало у меня последний слезный залп. А потом, наверное, наступило обезвоживание, кончилась свободная жидкость. Я только икала и чувствовала себя почему-то обновленной, легкой и чистой, только очень слабой.
Домой меня вез Стасик на своей машине. Дома я оказалась после полуночи. Нет, мы с ним… ничего интимного. Не успели отъехать от работы, как я, обессиленная водным кроссом, бессонной ночью и жутким стрессом, отключилась. И проспала четыре часа, свернувшись клубочком и положив голову Стасику на колени. Машина стояла под нашими окнами, Стасик сидел, боясь пошевелиться, а я дрыхла. Очнувшись, встрепенулась:
— Ой! Я долго спала?
— Минут десять.
Галантность ответа Стасика я поняла только дома, когда посмотрела на часы и выслушала гневные речи папы с мамой. Выглянула в окно. Стасик не уехал. Стоял рядом с машиной и делал физкультурные упражнения: приседал, поворачивал корпус, размахивал руками. От долгого сидения у него, наверное, тело застыло, одеревенело.
И на следующее утро Стасик за мной приехал. Если бы не он, я бы на работу не пошла, отпуск взяла или вообще уволилась. Но Стасик уговорил меня ехать трудиться. Верно заметил: только последняя негодяйка из бухгалтерии в конце квартала увольняется.
