Ален Роб-Грийе - Резинки
Он направляется к «Инструкции», вывешенной, как ему кажется, недавно, и чтобы его приход был как-то оправдан, делает вид, что с интересом ее изучает.
Это ряд параграфов, в которых говорится о некоторых мелких изменениях, внесенных министром в организацию работы почты, телеграфа и телефона, — в общем, ничего такого, что было бы полезно знать людям, за исключением разве что специалистов. Для профана точная природа этих изменений не очень-то ясна, так что Валлас даже задается вопросом, а есть ли какая-нибудь разница между нынешним положением дел и тем, что было раньше.
Когда он выходит, у него создается впечатление, что две дамы разглядывают его с недоумением.
Вернувшись назад, Валлас замечает на другой стороне улицы Иосифа-Янека ресторан-автомат скромных размеров, но оснащенный самым новейшим оборудованием. У стен стоят в ряд никелированные автоматы; в глубине — касса, где посетители приобретают специальные жетоны. Зал по всей длине уставлен двумя рядами маленьких круглых столиков из пластика, прикрепленных к полу. Стоя за этими столиками, человек пятнадцать посетителей — постоянно сменяющих друг друга — быстрыми и точными движениями поглощают пищу. Девушки в белых лаборантских халатах убирают посуду и протирают по мере надобности освободившиеся столики. На белых блестящих стенах множество раз повторяющееся объявление:
«Поторопитесь. Спасибо».
Валлас обходит автоматы. В каждом из них содержится — расставленные на ряде стеклянных подносов, равноудаленных и стоящих друг над другом — ряд фаянсовых тарелок, на которых воспроизводится с точностью до салатного листика одно и то же кулинарное блюдо. Когда стопка заканчивается, безликие руки заполняют пустоты, с задней стороны.
Дойдя до последнего автомата, Валлас так и не определился. Впрочем, его выбор не имел большого значения, так как предлагаемые блюда различались лишь компоновкой составляющих на тарелке; базовым элементом была маринованная сельдь.
За стеклом автомата Валлас замечает, один над другим, шесть экземпляров следующей композиции: на ломтике мягкого хлеба, намазанного маргарином, лежит большой кусок филе сельди серебристо-голубого цвета; справа пять четвертинок помидора, слева три колечка вареного яйца; сверху, в точно рассчитанных местах, три черные оливки. Кроме этого, на каждом подносе имеется вилка и нож. Круглые ломтики хлеба наверняка сделаны на заказ.
Валлас просовывает свой жетон в щель и нажимает на кнопку. С приятным урчанием электрического двигателя колонка тарелок начинает опускаться; в пустой ячейке, расположенной в нижней части, появляется, затем останавливается та, покупателем которой он стал. Он берет ее, равно как и сопровождающий ее прибор, и ставит все на свободный столик. Проделав ту же самую операцию для куска того же самого хлеба, на этот раз с сыром, и, наконец, для стакана пива, он начинает разрезать еду на маленькие кубики.
Четвертинка помидора поистине безупречна, вырезана машиной из плода совершенной симметрии.
Мякоть по краям, плотная и однородная, великолепного, химически красного цвета, равномерно мясистая между полоской блестящей кожицы и нутром, где рядами расположены зернышки, желтенькие, все как на подбор, скрепленные тонким слоем зеленоватого желе по всей длине уплотнения сердцевины. А та, бледно-розовая и немного зернистая, начинается, со стороны нижней выемки, пучком белых волокон, одно из которых доходит до зернышек — что, может быть, и не совсем очевидно.
На самом верху случилась едва заметная неприятность: чуть-чуть торчит уголок кожицы, отошедшей на один или два миллиметра от мякоти.
За соседним столиком устроились трое мужчин, трое железнодорожников. Перед ними все свободное место заставлено шестью тарелками и тремя стаканами пива.
Все трое вырезают кубики из трех кружков хлеба с сыром. Три другие тарелки содержат каждая по экземпляру компоновки: сельдь — помидор — вареное яйцо — оливки, копией которой располагает также и Валлас. Трое мужчин, помимо идентичной во всех мелочах униформы, одинакового роста и одинакового телосложения; все трое почти что на одно лицо.
Они едят молча, быстро и сосредоточенно.
Расправившись с сыром, каждый из них отпивает по полстакана пива. Завязывается краткий диалог:
— Который, вы сказали, был час?
— Должно быть, было в районе восьми-половины девятого.
— И никого не было в это время? Это невозможно, сами посудите! Он мне сам сказал…
— Он сказал то, что хотел сказать.
Изменив расположение посуды на столе, они приступают ко второму блюду. Но через какой-то момент тот, кто заговорил первым, прерывается, делая вывод:
— Это так же неправдоподобно как в одном, так и в другом случае.
Затем они замолкают, поглощенные изнурительной проблемой разрезания.
Валлас испытывает неприятное ощущение в районе желудка. Слишком быстро ел. Теперь он заставляет себя есть более степенно. Надо выпить чего-нибудь горячего, а то весь день будет болеть живот. Выйдя отсюда, он пойдет выпить кофе куда-нибудь, где можно посидеть.
Когда железнодорожники расправились со второй тарелкой, тот, кто уточнил время, возобновляет дискуссию:
— В любом случае, это было вчера вечером.
— Да? А откуда вы это знаете?
— Вы не читаете газет?
— Ну, знаете, эти газеты!
Фраза сопровождается пренебрежительным жестом. У всех троих серьезные, но бесстрастные лица; они говорят ровными и бесцветными голосами, как если бы не придавали большого внимания своим собственным словам. Наверное, речь идет о чем-то малоинтересном — или десятки раз пережеванном.
— А письмо, что вы с ним сделаете?
— По-моему, это письмо ничего не доказывает.
— Так вообще никогда ничего не докажешь.
Одновременно они допивают свое пиво. Затем гуськом направляются к выходу. Валлас еще слышит:
— В конце концов, надеюсь, завтра все прояснится.
В бистро, которое так похоже на бистро на улице Землемеров, что их можно и перепутать, — не очень чистое, но хорошо натопленное, — Валлас пьет обжигающий кофе.
Он тщетно пытается прогнать это глухое недомогание, которое мешает ему всерьез поразмышлять о деле. Ему, кто, как правило, знать не знает всех подобных маленьких неприятностей, именно сегодня приходится чувствовать себя «не в своей тарелке». Хотя проснулся в отличной форме, как обычно; только в первой половине дня его мало-помалу захватило что-то вроде непонятно откуда идущей затрудненности. Сначала он все валил на голод, потом на холод. Но он ест и согревается, а из оцепенения выйти не удается.
Тем не менее, если он хочет добиться какого-нибудь результата, ему потребуется все его здравомыслие; ведь вплоть до настоящего момента, хотя удача и улыбнулась ему немного, он не продвинулся вперед. Тогда как для его будущего крайне важно, чтобы именно сейчас он обнаружил прозорливость и смекалку.
Когда несколько месяцев тому назад он поступил на службу в Отдел расследований, начальство не скрывало, что его, в общем, брали с испытательным сроком, что дальнейшее его положение будет в основном определяться достигнутыми успехами. Это преступление — первое доверенное ему серьезное дело. Разумеется, не он один им занимается: другие сотрудники, другие службы, о существовании которых он даже не подозревает, тоже над ним работают; но раз уж ему дали шанс, он должен показать все свое рвение.
Первая встреча с Фабиусом была не слишком обнадеживающей. Валлас переходил из другого подразделения министерства, где был на очень хорошем счету; ему предложили заменить серьезно заболевшего агента.
— Итак, вы хотите поступить на службу в Отдел расследований.
Говорит Фабиус. Он рассматривает новобранца с нерешительным видом, явно опасаясь, что тот не будет на высоте стоящей перед ним задачи.
— Это трудная работа, — начинает он серьезным тоном.
— Мне это известно, мсье, — отвечает Валлас, — но я сделаю…
_ Трудная и неблагодарная.
Он говорит медленно и нерешительно, не отвлекаясь на ответы, которые, похоже, вообще не слышит.
— Подойдите сюда; сейчас кое-что посмотрим.
Он вынимает из ящика стола странное устройство, наполовину штангенциркуль, наполовину транспортир. Валлас подходит и наклоняет голову, чтобы Фабиус мог получить антропометрические данные его лба. Это обязательная формальность. Валласу это известно; он уже сам с грехом пополам снял свои мерки с помощью сантиметра: у него чуть больше обязательных пятидесяти квадратных сантиметров.
— Сто четырнадцать… Сорок три.
Фабиус берет листок бумаги и начинает считать.
— Итак. Сто четырнадцать умножить на сорок три. Три на четыре — двенадцать; три на один — три и один — четыре; три на один — три. Четырежды четыре — шестнадцать; четыре на один — четыре и один — пять; четыре на один — четыре. Два; шесть и четыре — десять: ноль; пять и три — восемь и один: девять. Четыре тысячи девятьсот два… Маловато, мой мальчик.
