Мария Нуровская - Письма любви
— Кристина, но это из «Чайки».
И неожиданно появился страх, что ты все знаешь. Нет, вряд ли. Ты бы так не шутил, ведь на побережье чайками называют портовых девок.
А Крупы были довольны крестными родителями. Главным образом тобой, «паном ординатором». Сначала такие тосты тебя раздражали, но потом один, другой — все за тебя пили, отказываться было неудобно, и вскоре твое настроение поднялось, Михал называл его «водочным настроением». Я знала, что когда мы вернемся домой, то будем заниматься любовью. Так и произошло. Нас отвез младший сын Крупов, пан Боло, которого я любила больше, несмотря на очевидные заслуги пана Хейнека. Младший обладал неуемной фантазией, о чем свидетельствовала хотя бы собранная из нескольких старых развалин машина, напоминавшая смесь легавой с таксой. Этим транспортом нас доставили к самому дому. Ты шатался, и нам пришлось тебя вести.
— Хорошая у меня женушка, — говорил ты, стараясь схватить меня за ягодицы. — Знаешь, Боло, Кристина — мед моей души. — И хватал меня опять сзади.
Я вывернулась, ведь Боло смотрел на нас. Но он это понимал, в отличие от родственников-пуритан. Он как бы оторвался от своей семьи. Его мечтой был не пошив костюмов, а создание автомобилей на солнечной энергии.
— А что же будет в дождь? — спрашивала я.
Этого пан Боло еще не знал сам.
Дома я помогла тебе раздеться.
К нам заглянул Михал. Его единственный комментарий прозвучал как «О-ля-ля!».
Твои руки, блуждая по блузке, стремились дотронуться до моих грудей. Хотелось оттолкнуть тебя, но я не сделала этого. Я легла рядом. Ты придавил меня своим телом, забывая, «что джентльмен опирается на локти». Я лежала, едва дыша, окутанная запахом сладкого алкоголя. К несчастью, на крестинах подавали цветную водку, считая, что обычная в такой день не годится. Отсюда и начало твоего недовольства. Теперь ты хотел оказаться во мне, и у тебя катастрофически ничего не выходило. В конце концов я помогла. Неожиданно из твоего горла послышалось бульканье. Я испугалась, прежде чем поняла, что это просто пьяный плач.
— Кристина, ты меня презираешь…
И тут мы вновь оказались очень близки, очищенные нашей любовью и взаимной преданностью. Иначе быть не могло. Анджей, даже в минуты сомнения нас соединяло очень сильное чувство, не позволявшее расстаться. Иногда мы даже не отдавали себе отчета, до какой степени нуждаемся друг в друге…
Этим летом мы первый раз поехали в отпуск втроем за границу. Ты сказал, что это запоздалое свадебное путешествие.
— Точно, — вмешался Михал, — и сразу презент: готовый ребенок.
— Ты имеешь в виду дылду, который вечно путается под ногами? — спросила я.
— Точно. — И в его глазах загорелись знакомые искорки.
Я уже знала: Михал что-то задумал. И действительно, он схватил меня за руку и начал бегать со мной вокруг стола.
— Михал! С ума сошел! — Я старалась вырваться.
— Если хочешь получить назад жену, выкупи ее, — поддразнивал он тебя.
— Не знаю, стоит ли…
А что бы ты сказал, если бы знал правду? Это был самый важный вопрос в моей жизни. Однако я не могла его задать ни тебе, ни даже самой себе. Я не хотела знать ответ, дрожала при одной только мысли о нем от страха. А ведь только правда могла очистить нашу жизнь от лжи. Почему я оказалась такой трусихой?
Мы провели месяц в Югославии. Меня восхищал Дубровник. Первый раз в жизни я пожалела, что не умею рисовать, так хотелось запечатлеть эту красоту. Фотографии — это совсем не то. Я мечтала оставить на память солнце на стенах, узенькие улочки, каменные ступеньки, дерево, растущее прямо над обрывом, а под ним сапфировые волны. Как-то на пляже Михал, приглядываясь ко мне, произнес:
— Боже мой, Кристина, у тебя море в глазах.
В эту минуту на пляже я думала о том, как войду в издательство, в его кабинет. Осознавала ли я тогда, что после возвращения меня ждет ад? Наверное, нет, поскольку сама была своим адом…
Я позвонила в издательство и договорилась о встрече с редактором, уверенная, что та скажет: «Пойдемте к директору». Но она только выразила свою радость, что я успела к сроку. Я спускалась по лестнице, не веря случившемуся: он был тут и не захотел со мной увидеться. Злой, мстительный человек. Он вновь нашел способ, чтобы унизить и отомстить.
Я ходила с этим две недели. И наконец, презирая себя, позвонила ему.
— Квятковский, — сказал он в трубку, зная, кто звонит, потому что нас соединяла секретарша.
— Кожецкая.
— Я вас слушаю. Какие-нибудь проблемы? Я знаю, что вы принесли перевод…
Не отдавая себе отчета, я положила трубку. Зазвонил телефон. Поколебавшись, я сняла трубку и услышала голос секретарши:
— Извините, разъединилось.
А потом его голос:
— Нас разъединили.
— Я положила трубку, — ответила спокойным голосом, как всегда, когда начинала за себя бороться.
— Почему?
— Я хотела встретиться, но…
— Когда? — прервал он.
Этот короткий вопрос выбил меня из привычной роли.
— Завтра.
Тишина, а потом его голос:
— У меня теперь нет своей квартиры.
Звучало примерно, как та фраза: «Допустим, я бы хотел с пани переспать». Это был тот же самый человек, который желал меня получить, увидеть меня побежденной.
— Неважно, приходите ко мне, — ответила я.
Тишина.
— Алло, — напомнила я о себе.
— Вы устраиваете прием?
— Нет, я приглашаю пана к десяти утра, я буду одна.
И снова тишина.
— Алло, — повторила я.
— Не приду, Эльжбета.
— Должен прийти.
— Зачем тебе это нужно?
— Жду в десять, — проговорила я и повесила трубку.
И только тогда испугалась своей затеи, понимая, насколько она нелепа. Даже не цинична, а просто нелепа и бессмысленна. Но когда я немного подумала, то пришла к выводу, что ничем не рискую. Ты возвращался домой после трех, Михал — еще позже. Я уже чувствовала, чего жду. Реванша. Любовь на нашем топчане мгновенно давала мне преимущество над ним. Если он придет. Я не была уверена, и те пятнадцать минут, на которые он опоздал, считала своим поражением. На шестнадцатой минуте раздался звонок. Я пошла открывать. Меня удивил его вид: узкое лицо, потухшие глаза. Мне уже не хотелось бороться, и я улыбнулась. Эта улыбка была как пальмовая ветвь дружбы, однако он не спешил ее принимать. Полковник был напряжен. Я попросила его снять пальто, провела в большую комнату. Ситуация была абсурдной. По существу, мы ничего не знали друг о друге. Я предложила ему кофе, он отказался. Закурил сигарету. Я стояла рядом.
— Так это и должно выглядеть? — спросил он. — Об этом шла речь?
— Нет, — ответила я.
Он потушил сигарету, потом встал.
И мы одновременно бросились в объятия друг к другу. Он лихорадочно пробовал добраться до меня сквозь одежду. Я помогала ему, как в полусне. Мы очутились на полу. Мне казалось, что я существую только нижней своей половиной, что у меня есть лишь низ живота и бедра, которыми я им завладела. Я лихорадочно шарила по его спине, стараясь добраться до его тела. Наконец, задрав ему сорочку и свитер, ощутила тепло кожи и вцепилась ногтями, не думая о том, что, может быть, причиняю ему боль. Сама я ничего не замечала, пока оргазм не захватил меня. Я вскрикнула, как от удара, и, оглушенная собой, провалилась в пропасть. Он тут же вышел из меня, и я не знала, кончил ли он. Подтверждение его оргазму я нашла на своих бедрах, когда пошла мыться. Взглянув в зеркало над раковиной, я посмотрела себе в глаза. И открыла новое чувство, которое раньше никогда не испытывала. Покорность. Все остальные оттенки переживаний я знала наизусть. Покорной же не была никогда. До этого дня. Когда я вернулась, в комнате никого не оказалось. Я не могла поверить, но его пальто на вешалке тоже исчезло. Первым желанием было выбежать за ним, но я себя остановила. Потом ходила вокруг телефона, собираясь позвонить и сказать, что я о нем думаю. А конкретно — бросить только одно слово «Скотина!» и положить трубку.
Прошло два месяца, и я вновь ему позвонила. Мне казалось, что этого быть не может, но это случилось. Я подняла трубку, набрала номер и сказала секретарше свою фамилию. Та ответила: «Минуточку», а потом добавила: «Пан директор извиняется, но он занят. Он вам позже позвонит».
— Спасибо, — буркнула я, не веря в то, что услышала.
Прошел почти год. Мне позвонила редакторша и сообщила, что вышел сигнальный экземпляр переведенной мною книги.
— Выслать вам почтой или приедете сами?
— Конечно, я приеду, — ответила я. — Так быстрее…
Я приехала в издательство на нашей машине, ты находился на съезде кардиологов в Познани, поэтому оставил мне ключи. Вскоре я уже держала в руках сигнальный экземпляр. С волнением прочитала: «Переводчица Кристина Э. Хелинская». Эта буква «Э» была знаком, означала мою связь с той жизнью. «Э» — Эльжбета Эльснер. Значит, в той букве была вся я.
