Марлен Хаусхофер - Стена
Двадцатого мая началось переселение. Я упаковала большой рюкзак Гуго и свой собственный, потом мы с Луксом отправились в путь. Снега наверху не было, зеленая молодая травка сверкала под голубыми небесами. Лукс восторженно носился по мягкому лугу. Что-то заставляло его все время кататься по траве, делая смешным и неуклюжим. Я распаковала вещи, напилась чаю из термоса и улеглась на соломенный тюфяк немного отдохнуть. Хижина состояла из кухни с кроватью и маленького чулана. Долго я не вылежала, мне не терпелось осмотреть хлев. Разумеется, он был гораздо больше моего и гораздо чище, чем дом. До ключа недалеко, шагов тридцать, там все почти что в порядке, только деревянный желоб подгнил. В хлеву — небольшая поленница, пожалуй, хватит недели на две. Вообще, я решила обходиться летом валежником. Был там и топор, а больше мне ничего и не нужно. Сохранилась также посуда, несколько ведер и глиняных корчаг, наверное, в них прежде делали сыр. Хорошо, что не надо тащить кухонную утварь: для меня одной ее и так хватит. Бросалось в глаза, что подойники, в отличие от кухонной посуды, сверкали, точно так же, как хлев по сравнению с хижиной. Пастух явно строго отделял свои обязанности от личных нужд.
Лампу я тоже решила оставить дома и обходиться фонариком да свечами. А маленькую спиртовку захватила, чтобы в жаркие дни не топить. Белле и Бычку переселение явно пойдет на пользу. Наверху свежо и солнечно, а хорошей еды хватит на много месяцев. Да лето пройдет — и оглянуться не успеешь, зато мой ревматизм может совсем пройти от солнца и сухого воздуха. Лукс заинтересованно все обнюхал и казался совершенно согласным со всем, что я намеревалась предпринять. Вообще одной из очаровательнейших сторон его натуры было то, что все, исходившее от меня, он находил правильным и замечательным, но тут таилась и опасность: при его поддержке я часто решалась на неразумные и самонадеянные шаги.
За несколько дней я постепенно перенесла в горы то, что считала совершенно необходимым, и вот двадцать пятого мая настала пора прощаться с домом. Последнее время я выгоняла Беллу и Бычка попастись на прогалине, чтобы малыш немного пообвык.
Перемена повергла Бычка в радостное волнение. Он ведь не знал ничего, кроме хлева, в котором всегда сумрачно. Верно, первый день на лужайке был самым счастливым в его жизни. Я оставила на столе записку: перебралась в горы; затем заперла дверь. Пока писала, сама дивилась такой неразумной надежде, но поступить иначе просто не могла. Я тащила рюкзак, ружье, бинокль и альпеншток. Беллу вела за собой на веревке. Маленький Бычок не отходил от матери, я не боялась, что он убежит. К тому же велела Луксу присматривать за ним.
Обеих кошек посадила в картонную коробку с дырками для вентиляции и привязала ее к рюкзаку. А как же иначе я могла их перенести? Они страшно обиделись и возмущенно вопили в заточении. Их гам некоторое время беспокоил Беллу, потом она привыкла и спокойно шагала рядом со мной. Я ужасно волновалась за нее и за Бычка, что кто-нибудь из них сорвется или сломает ногу. Но все шло лучше, чем я воображала. Через час старая Кошка покорилась своей участи, Тигр продолжал жалобно вопить в одиночку. Время от времени я останавливалась, чтобы Бычок мог передохнуть, он ведь не привык к переходам. Они с Беллой использовали эту возможность, чтобы спокойно пощипать молодых листьев. Они волновались гораздо меньше меня, прогулка, казалось, им очень нравится. Я пыталась угомонить настырного Тигра, однако в результате старая Кошка вновь возмущенно присоединилась к сыну. Так что я предоставила им орать и старалась не прислушиваться.
Вьющаяся серпантином дорога была в полном порядке, но прошло добрых четыре часа, пока наша удивительная процессия не вошла в луга. Дело шло к полудню. Я пустила Беллу и Бычка пастись возле хижины, а Луксу велела присматривать за ними. Совершенно вымоталась, не столько из-за физической нагрузки, сколько от нервного напряжения. Кошачьи вопли в конце пути стали совсем невыносимыми. В избушке я затворила двери и окно и выпустила обоих крикунов на свободу. Старая Кошка, шипя, метнулась под кровать, а Тигр, жалостно вопя, скрылся под печкой. Я хотела их пожалеть, но они знать меня не хотели, так что я отстала. Легла на тюфяк и прикрыла глаза. Только через полчаса почувствовала, что могу встать и выйти. Лукс пил из ключа, не спуская глаз с подопечных. Я погладила и похвалила его, и он явно обрадовался, что может оставить пост. Белла легла, Бычок прижался к ней и выглядел таким измученным, что я снова забеспокоилась. Поставила перед ними лохань с водой. А потом будут пить из колоды. Можно было не бояться, что они решатся далеко уйти, так они устали. Все мы заслужили отдых. Я снова улеглась. Дверь из-за кошек пришлось закрыть. Лукс прикорнул неподалеку под тенистым кустом. Через несколько минут я тоже уснула, проспала до вечера и проснулась усталой и невеселой. Хижина заскорузла от грязи, это до крайности раздражало. Сегодня было уже слишком поздно начинать генеральную уборку. Я только оттерла песком и проволочной мочалкой необходимую посуду и поставила на спиртовку кастрюльку картошки. Потом разобрала постель, вытащила наружу слежавшийся тюфяк и выколотила его палкой. Поднялось облако пыли. Пока я больше ничего предпринять не могла, но решила каждый погожий день вытаскивать тюфяк на улицу и проветривать его.
За лугами, за соснами садилось солнце, похолодало. Белла и Бычок отдохнули и мирно паслись на новом пастбище. Я бы с удовольствием оставила их на ночь на воздухе, но все же не рискнула и загнала в хлев. Соломы не было, им пришлось улечься прямо на доски. Налив в ушат воды, я оставила их в одиночестве. Тем временем сварилась картошка, я съела ее с молоком и маслом. Лукс получил на ужин то же самое, а пока я ела, вылез из своего укрытия Тигр, привлеченный молочным духом. Попив парного молочка, он, трепеща от любопытства, пустился исследовать хижину. Когда я открыла шкаф, он немедленно туда залез. Какая удача, что в хижине, как дома, на кухне стоял платяной шкаф! С этой самой минуты Тигр смирился с переселением. Его шкаф на месте, это примиряло с жизнью. Там он проспал все лето. Мать его выходить из-под кровати не собиралась, так что я поставила ей немного молока прямо туда, затем вымылась у ручья и легла спать. Окно оставила открытым, и прохладный ветерок овевал мое лицо. Я смогла принести только маленькую подушечку да два шерстяных одеяла, и мне сильно не хватало моего теплого стеганого одеяла. Шуршала солома, но я так устала, что вскоре заснула.
Ночью меня разбудила луна, светившая прямо в лицо. Все было таким чужим, я с изумлением поняла, что скучаю по охотничьему домику. Только когда я услышала, как под печкой тихонько похрапывает Лукс, у меня немного полегчало на душе, я попыталась уснуть, но долго не могла. Встала и заглянула под кровать. Кошки не было. Я искала ее по всей хижине, но без толку. Должно быть, она выскочила в окно, пока я спала. Звать ее не было смысла — она никогда не приходила на зов. Я снова легла и ждала, глядя в окно, не появится ли маленькое серое создание. Это утомило меня так, что я уснула.
Проснулась оттого, что по мне расхаживал Тигр и тыкался в щеку холодным носом. Еще не рассвело, пару минут я ничего не соображала и не могла взять в толк, отчего это моя кровать повернута в другую сторону. Тигр же как следует выспался и был расположен поиграть. Тут я вспомнила, где я и что Кошка ночью сбежала. Я попыталась еще раз ускользнуть в сон от всех неприятностей надвигающегося дня. Это возмутило Тигра, он вонзил когти в одеяло и так заорал, что ни о каком сне больше и речи не могло быть. Смирившись, я села и зажгла свечу. Полпятого, первые проблески зари смешались с ее желтым светом. Утренняя эйфория Тигра была одним из самых обременительных его качеств. Со вздохом поднялась и поискала старую Кошку. Она не возвращалась. Удрученно я подогрела на спиртовке молока и попыталась умаслить Тигра. Молоко-то он выпил, но впал после этого в веселое буйство и прикинулся, будто мои щиколотки — большие белые мыши, с которыми он обязан покончить. Понарошку, разумеется: он бросался с диким рычанием и делал вид, что кусает и царапает, но кожи не касался. Сон улетучился окончательно. От возни проснулся Лукс, вылез из-под печки и принялся веселым лаем аккомпанировать показательному бою Тигра. Лукс вообще спал когда придется; когда у меня было для него время, он бодрствовал; когда времени не находилось и он ничего не мог изменить — он тоже засыпал. Полагаю, что, если бы я вдруг исчезла, он бы лег и больше не просыпался. Разделить восторгов этой парочки я не могла: думала о Кошке. Открыла дверь, Лукс вылетел на улицу, а Тигр продолжал свои бешеные пляски.
Серо-голубое небо розовело на востоке, выпала обильная роса. Занимался погожий день. Странное это было чувство: глядеть в даль, которую не застили ни деревья, ни горы. И это вовсе не умиротворяющее и не приятное чувство. После года, проведенного в тесной долине, моим глазам нужно было сперва привыкнуть к широким горизонтам. И было слишком холодно. Я замерзла и вернулась в дом, чтобы потеплее одеться. Страшно удручало отсутствие Кошки. Я сразу поняла, что она не осталась поблизости, а побежала назад в долину. Но доберется ли она благополучно? Я жестоко обманула ее доверие, а оно и без того было не слишком глубоким. Ее исчезновение бросило мрачную тень на разгорающееся утро. Но поделать я ничего не могла, так что принялась, как обычно, за дела. Подоила Беллу и выгнала их с Бычком на луг. Тигр не обнаруживал ни малейшей склонности к побегу, он молод и покладист, к тому же, наверное, он пока не чувствует в себе сил жить в одиночку.
