Александр Минчин - Актриса
— А почему вы со мной разговариваете таким раздраженным тоном?
— Значит, полтора года вы ни с кем не были?
— Абсолютно, Алешенька. Я вам говорю чистую правду.
— Поздравляю вас. У меня трихомоноз.
— Этого не может быть.
— А вы думали: «К нам едет ревизор!»?
— О чем угодно я думала, только не об этом.
— Вам нужно пропить двухнедельный цикл флагила. У вас есть деньги или прислать?
— Я найду…
— Если не сможете достать лекарство, позвоните маме, у нее большие связи в медицинских кругах. Только скажите, что это для приятельницы!
Со злости я швырнул трубку. Через две минуты раздался звонок.
— Алешенька, я понимаю, как вы огорчены, но я не виновата ни в чем. Я вела достаточно уединенный образ, пока не встретила вас, и не представляла…
— Вы хотите сказать, что за полтора года у вас не было никаких выделений, жжений внутри или неприятных ощущений?!
Я повторялся. Как все в жизни — повторяется.
— Абсолютно никаких.
Она звучала искренно. Но не может же женщина так искусно врать! О-о…
Я смягчился, но не до конца. В принципе я был к этому готов.
— Я могу у вас попросить прощения, что я доставила вам неприятные ощущения. Только не разговаривайте со мной так: я вас люблю.
— Начните завтра же пить таблетки. (И посоветуйте вашему Ромео пропить их тоже, — сказал я в сердцах.)
— Хорошо, Алешенька, как вы только пожелаете. Я все сделаю, мой золотой мальчик. Как вы прикажете!
Я повесил трубку.
Четырнадцать дней я пил долбанные антибиотики и проклинал имперскую жизнь, себя, театральный бардак и актрис, живущих в этом бардаке. Втором по величине — после партийного, то есть — имперского.
Но на шестнадцатый день успокоился и позвонил актрисе узнать, как ее дражайшее здоровье.
В конце концов, на конце которого конец… Дальше продолжите, как вам угодно.
Жизнь, как меня убеждали, была сшита из черно-белых полос. То есть была полосатая. У меня же шли одни черные полосы, без просвета. В октябре началась жуткая депрессия, как я ни пытался из нее выкарабкаться, в ноябре она усугубилась.
Сучка судила меня во всех судах штата. Детей я не видел, она не давала. Все свои капиталовложения я потерял благодаря ей и ее папаше — моему бывшему партнеру. Денег на жизнь не было ни цента. Приближалась довольно милая пора. Стоял декабрь у окна.
Тая время от времени писала мне письма и хронически обижалась, что я не пишу ей чаще. Хотя она вообще не заслужила, чтобы я писал… Звонить ей было без толку, ее никогда не было дома. («Легенда» гласила — в театре, у друзей или у родителей.)
Зима. Никто не торжествует. Я должен ехать в Германию, навестить своих в течение целого года пребывающих там родственников.
Я любил сюрпризы и набрал ее номер. Она, как ни странно, оказалась дома.
— Алешенька, я так рада вас слышать. Я целые дни напролет жду вашего письма.
— Хотите прилететь ко мне в…
— Хоть на край света, лишь бы увидеть вас.
— Я — серьезно.
— А я еще более!
— У вас летают самолеты за границу?
— Еще да. Только цены безумные.
— Я куплю вам билет.
— Спасибо, мой золотой мальчик. Я не верю, что увижу вас. Снова… Когда вы хотите, чтобы я приехала?
— Через три недели, в Рождество.
— Это просто сказка. И я буду Новый год с вами?!
— Если не попадется никто другой…
— Вы мне дали снова силы жить. И бороться с местными климатическими условиями. Они ужасные. Снег, грязь, тоска — увядание.
Она жаловалась первый раз.
— Поэтому вас никогда не бывает дома?
Настала тишина.
— Алешенька, я вам объясню все при встрече. Вы умница. Я целую ваши глаза. Не тратьте больше деньги.
Шелест кабелей на дне Атлантического океана.
Мои друзья из Ф… послали ей приглашение в театр. Другие друзья передали деньги, третьи — достали билет на редкий прямой самолет, так как бензина в Империи не было.
25 декабря — американское Рождество. Я звоню в Европу узнать, встретил ли мой кузен Таю. Все в порядке, она в полном восторге и неверии. Я вылетаю через два часа из Нью-Йорка, и у меня жуткая тряска от перспективы болтаться восемь с лишним часов над океаном. И каждую секунду…
Видимо, видок у меня еще тот, и эсэсовские таможенники шмонают меня, не везу ли я наркотики. («Где деньги, Эльза?!» — перефраз.) Чтобы я уже так хорошо жил, как говорят в Одессе.
При выходе на меня бросается норковая шуба, и я не сразу понимаю, что в ней — Тая.
— А где мои братья?
— Я вас больше не интересую?! Они пьют пиво где-то.
— В семь утра?!
— У вас удивительные братья.
Мы идем с ней по пустынному сонному зданию. Она катит мой чемодан на колесиках. Появляется великолепная пара — Максим и Оскар. Первый — мой неединоутробный брат (его зеленкой травили, но не вытравили, задержался, раздвинув ножки и упершись в стенки), второй — двоюродный. С Оскаром у меня сложные отношения, и я надеюсь, что дольше, чем двенадцать часов, мне у него оставаться не придется. Хотя он живет в Германии дольше всех, почти десять лет, у него картинная галерея, и перетащил сюда в последний год всех родственников. Это единственное, за что я ему благодарен, иначе они повисли бы на моей шее в Америке.
Мы обнимаемся, обмениваемся рукопожатиями и целуемся. Стоит запах среднего пива, есть еще большой и маленький, но о «теории пива» потом.
— Я смотрю, вы с утра пораньше, чтобы не опоздать.
— Праздновали Рождество… и Тайка не дала нам в пять уже ложиться, надо было ехать тебя встречать. А в голове…
«Мерседес» мягко скользит по извилистым улицам маленького городка в пригороде. Я еще не был в этой квартире у Оскара, большой, красиво обставленной, со стильными картинами.
Мои братья от бурных впечатлений встречи со мной тут же завалились спать. Хозяйка «борделло», вывезенная галерейщиком из Империи (вместе с картинами), назовем ее Виана, тоже спала. Я не ожидал, что Оскар в силу своего природного хамского воспитания окажет другой прием. (Я уже был ему благодарен, что встретил Таю.) Или предложит завтрак с чаем; поэтому я проигрывал различные варианты в голове, как скорее сорваться в город, который находился в двадцати минутах езды отсюда. Но Оскар спал, а окрестности я не знал. С его, уже сонного, разрешения я надел одну из его дорогих курток, у меня никогда не было с собой подходящей одежды для Европы, актриса взяла свою шубу, и мы вышли из спящей квартиры.
— Алешенька, как вы себя чувствуете?
— Непонятно.
— Что вы имеете в виду?
Накрапывал типичный западноевропейский дождик, дул ветер, небо было покрыто свинцом.
— Венерическое заболевание. И все прочее.
— Алешенька, здесь совсем рядом протекает Рейн, мы можем погулять по берегу, если вы не замерзнете. Вы южный мальчик… Вы нежный мальчик.
Она взяла меня под руку, и моему боку стало тепло. В организме стучало. Три часа ночи (по-американски). Дуновения ветра пробирали до костей, сквозь куртку на меху. Мы вышли на берег. Рейн катился прямо у ног. В него падал дождь и сливался. Не было никаких оград или преград, воды можно было коснуться рукой. И у реки почему-то не так дуло.
— Алешенька, я так скучала по вас. Можно я вас поцелую? — Она прильнула к моей шее. Я стоял неподвижно.
Мы шли вдоль воды.
— Хорошо, скажите мне все плохие слова, которые хотите сказать. Я все равно счастлива вас видеть! И не верю, что мы вместе — здесь, в Европе. Где все есть, и — свобода.
— Вы первая, кто наградил меня вензаболеванием. Я всегда гордился тем, что у меня его никогда не было. Я выбирал. И никогда с грязью, со шлюхами не спал. И там, где, казалось бы, я и подумать не мог, что что-то может быть…
— Алешенька, я вам сказала сущую правду.
— Милая правда.
— Ну, давайте, ударьте меня. Ударьте!
— А от этого станет легче или что-то изменится в мозгу?
— Но я действительно ни с кем не была полтора года. Я никогда не слышала про это заболевание (я долго посмотрел на нее, повернувшись), про этот вирус, как вы его называете. Что вы хотите, чтобы я сделала? Бросилась в Рейн? Я сделаю все, что вы скажете. Но я ни в чем не виновата, я клянусь вам. Неужели вы думаете, я хотела такому прекрасному мальчику доставить такие неприятности.
— Надо не общаться с разной швалью.
— Я с вами абсолютно согласна. Только мы узнаём обо всем гораздо позже.
— Вы выпили все таблетки?
— Да.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, как и до того, во время и после.
— «Шутить изволите»?
— Нет, Алешенька, что вы. Я бы на эту тему не осмелилась шутить, когда это касается здоровья моего драгоценного мальчика.
— Это с каких пор вдруг?
— С Лисса.
— А почему там?
— Звезда зажглась.
— Я вам привез таблетки. Двадцать штук.
