Валерий Залотуха - Последний коммунист

- Я его не отпускала, - сразу же ответила Галина Васильевна, спокойно и убедительно.

- Я повторяю: ты отпустила Юрку? - На этот раз Печенкин не оплошал, это был его всегдашний голос.

- Я повторяю, я его не отпускала, - ответила Галина Васильевна еще более убедительно.

- Но он бы... сам бы... не ушел, - несколько растерянно проговорил Печенкин. - Он же мертвый был!

- Нет, он быстро ожил, - не согласилась Галина Васильевна.

- Значит, отпустила?!

- Я его не отпускала. Я его выгнала, - опять же спокойно и с легкой улыбкой на устах ответила Галина Васильевна.

Печенкин не поверил своим ушам. Он отступил на шаг и долгим внимательным взглядом посмотрел на жену.

- Как? - выдавил он наконец.

- Как? - повторила Галина Васильевна. - Очень просто. Я сказала: "Исчезни из нашей семьи навсегда". - Она смотрела на мужа просто и открыто.

- Исчезни из нашей семьи навсегда? - повторил удивленный Печенкин.

- Исчезни из нашей семьи навсегда, - подтвердила Галина Васильевна.

Печенкин протянул напряженные растопыренные пальцы к шее жены, но, переборов себя, отступил еще на шаг, рывком спрятал за спиной руки, сцепил их и, чтобы успокоить себя, как заключенный на прогулке, стал ходить по кругу, центром которого была Галина Васильевна.

- Ты понимаешь, Галк, какое дело, - глядя себе под ноги, забормотал Печенкин на ходу. - Понимаешь, Галк... Ты женщина, но ты должна меня понять. Есть у мужиков такое понятие - дружба, мужская дружба. Пусть это тебя не обижает, но друг для мужчины - дороже жены, дороже всех... Да нет, тут нельзя сравнивать, друг - это друг! Так вот... У меня был друг. Желудков Юрка. Желудь. Он за меня в огонь и в воду, и так же я за него. Потом он пропал. Я остался без друга. А потом он появился. Друг...

- Не друг он тебе, а недруг, - со вздохом усталости оборвала Галина Васильевна монолог мужа.

Печенкин остановился и спросил недоверчиво:

- Не друг?

- Недруг.

- Не друг?

- Недруг.

Печенкин засмеялся:

- А, ты хочешь сказать, что я "новый русский", а он бомж? Ты что, забыла, в какой мы стране живем? Завтра я, может, буду бомж, а он "новый русский". Разве не так? - И Владимир Иванович вновь заходил по кругу.

- Не так, - не согласилась Галина Васильевна. - У тебя нет друга, у тебя есть сын.

Тут Печенкин споткнулся, остановился и спросил:

- Кто?

- Сын.

- Какой сын? - Владимиру Ивановичу стало смешно, и он засмеялся.

- Илюша...

- Как-как, говоришь, его зовут? - Печенкин даже приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать.

- Его зовут Илья, Илья Владимирович Печенкин, - громко и отчетливо произнесла Галина Васильевна и прибавила: - И ты должен как можно скорей оформить на него наследство.

Печенкин понимающе кивнул, и вновь заходил кругами, и вновь забормотал:

- По телевизору показывали... Один наш мальчонка во Франции... Папку-мамку из карабина замочил и еще пятерых родственников... Круглый сирота, единственный наследник... Дали два года, скоро выходит... Деньги его... Да хоть бы так - ладно... А этот же мои деньги в деньги партии обратит... Он же коммунист!

Галина Васильевна вздохнула:

- Ну, как ты не понимаешь, Володя, мальчик просто не хочет расставаться с детством! Вспомни, как ты играл в казаки-разбойники и как не хотел уходить, когда мама звала домой? Продлить Илюше детство - это наш родительский долг!

В ответ на это печенкинский указательный палец стал раскачиваться, как маятник, перед носом Галины Васильевны, и Владимир Иванович произнес в такт, раздельно:

- Я. Ему. Ничего. Не должен.

- Я прошу... тебя в последний раз, - грустно сказала Галина Васильевна.

- В последний? - обрадовался Печенкин. - Это хорошо, что в последний. А чегой-то ты заторопилась? А? Мышьяк, может, мне в чай подсыпаешь? Изжога что-то меня в последнее время замучила... Сама-то свое наследство оформила?

И он вдруг ухватил пятерней жену за горло и стал медленно сжимать его. Галина Васильевна не пыталась вырваться.

- Извинись, - сдавленно потребовала она.

Владимир Иванович отдернул руку и потерянно взглянул на жену.

Галина Васильевна глотнула воздух и сообщила:

- Я давно все оформила, Володя. Все останется Илюше, а тебе одни твои рога.

- Рога? - переспросил Печенкин, пытаясь понять, что значит это слово.

- Рога, Володя, рога, - успокаивающе проговорила жена.

- Какие рога? - все еще не понимал Печенкин.

- Которые ты благополучно носишь на своей голове. - Галина Васильевна сочувственно улыбнулась.

Печенкин смотрел, как дурак, потом помахал над своей головой ладонью, как будто отгоняя назойливую муху, и снова стал смотреть, как дурак.

Галина Васильевна тихо засмеялась, прикрывая ладонью рот, присела на стоящий рядом стул и, подняв увлажнившиеся от смеха глаза, принялась объяснять:

- Говорят, жена узнает последней... А муж, оказывается, вообще не узнает! Пока жена ему не скажет... Володя, Володя... Ты искал своего друга с милицией и экстрасенсами, а надо было меня спросить. Ведь вы в тот день не мало выпили, а немало... Ты заснул на диване в комнате, а в спальне в это время были мы с Юрой... Как сейчас говорят, занимались любовью... Он ведь любил меня все эти годы, любил, а ты этого не замечал. Между прочим, он оказался хорошим любовником, обычно пьяницы этим качеством не отличаются. А когда все наконец кончилось, он очень испугался и спросил: "Что же мне теперь делать?" И я ему сказала: "Исчезни из нашей семьи".

Галина Васильевна была так взволнована этим тяжелым воспоминанием, так в него погружена, что не заметила, как муж исчез. Впрочем, это уже не имело значения, она все равно продолжала говорить:

- Только он не виноват, Володя, я сама затащила его в нашу постель, как мне это было ни противно... Я пожертвовала своей женской честью ради твоего будущего и будущего Илюши. Русская женщина жертвенна по своей природе, об этом столько сказано, столько написано...

Галина Васильевна говорила. Ей было что сказать.

2

Ночная свалка сизо дымилась и багряно рдела изнутри. Розовый "роллс-ройс", изящный и церемонный, остановился посреди этого, неприемлемого для жизни, но, несомненно, обитаемого пространства, остановился в том самом месте, где однажды останавливался Илья и агитировал с крыши "Запорожца". Печенкин этого не знал, разумеется, это было не больше, чем совпадение. Он выскочил из "роллс-ройса", решительно забрался на капот, а с него на крышу и, озирая все четыре стороны света, потрясая кулачищем, громогласно заорал:

- Желудь! Выходи! Выходи, сволочь, я тебе морду набью!

XXVII. Коммунист - человек обреченный

1

Как они шли... Красиво, гордо, бесстрашно... Даже толпившиеся у входа в дискотеку драчливые рэпперы в широких штанах расступились, освобождая дорогу. Они шли в ногу, плечом к плечу, они молчали, они смотрели вперед. Это была какая-то новая, неведомая, загадочная сила, их даже не решались окликнуть, а только смотрели вслед.

Глубокой ночью на улице Ленина было людно: сюда подтягивалась выспавшаяся днем придонская молодежь - потусоваться, потанцевать, побалдеть.

Пройдя почти всю улицу Ленина, друзья свернули на полутемную и пустынную улицу Володарского, с нее вышли на Заводскую, где не было ни души, и скоро оказались на Заводской площади.

Слева возвышался освещенный прожекторами памятник Ленину, справа робко светился изнутри хрустальный храм. Здесь случилась маленькая заминка - Ким и Анджела Дэвис направились было к памятнику, а Илья пошел к часовне.

- А почему здесь, а не там? - застенчиво поинтересовался Ким.

- Так надо, - бросил на ходу Илья.

Оглядев скептическим взглядом часовню сверху донизу, Анджела Дэвис спросила:

- Знаете, как ее в народе прозвали? Рюмка! Печенкин рюмку себе сварганил, - она засмеялась, и Ким тоже, но Илья заставил их замолчать.

- Тихо! Вы сюда не смеяться пришли...

Внутри часовни красиво горели разноцветные лампадки, слабо высвечивая темные иконные лики. Озабоченно глядя на носки своих кроссовок, Илья заговорил, глухо и предельно серьезно:

- Хотел заставить вас выучить, но это бесполезно... Поэтому я буду говорить, а вы повторяйте. Параграф первый. Коммунист - человек обреченный.

- Параграф первый...

- Вам параграфы называть не нужно. Коммунист - человек обреченный.

- Коммунист - человек обреченный, - нестройным хором повторили Ким и Анджела Дэвис.

- У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанности, ни собственности, ни даже имени...

Анджела Дэвис повторила это с чувством и даже прокомментировала:

- Я так и знала...

Илья ее остановил.

- Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единой целью - революцией. - Голос Ильи становился громче и значительней.

- ... Революцией! - громче и значительней повторили соратники.