Альберто Моравиа - Чочара
Однажды утром из долины прибежал, весь запыхавшись, мальчик, работавший у Северино, не добежав еще до мачеры, он увидел портного, с нетерпением ожидавшего его на краю уступа, и закричал ему:
— Северино, у тебя все украли… нашли твой тайник и унесли все твои рулоны.
В этот момент я находилась рядом с Северино и увидела, что он покачнулся, как будто кто-то ударил его из-за угла палкой по голове. Тем временем мальчик вскарабкался на мачеру; Северино схватил его за грудь и забормотал, задыхаясь, выпучив глаза:
— Не может быть… Что ты говоришь? Рулоны? Весь мой материал? Украли? Кто их украл?
— А я откуда знаю, — отвечал мальчик.
Беженцы окружили Северино, а он размахивал руками, как сумасшедший, таращил глаза, бил по лбу и рвал на себе волосы; Филиппо попытался его успокоить.
— Не отчаивайся, может, это пустые слухи.
— Какие там слухи! — сказал простодушно мальчишка Я своими глазами видел разобранную стенку и пустой тайник.
Услышав это, Северино отчаянно махнул рукой, как бы угрожая небу, потом бросился бежать вниз по тропинке и скоро скрылся из виду. Это происшествие нас всех страшно поразило: значит, война продолжается, и положение становится час от часу хуже, люди потеряли окончательно совесть, и если теперь грабят, то в скором времени начнут убивать. Филиппо больше других размахивал руками и ругал Северино за то, что тот был недостаточно предусмотрительным, пока один из присутствующих не сказал ему:
— А ты разве не спрятал свое добро, не замуровал его в крестьянском доме? Смотри, как бы с тобой не случилось того же самого.
Я вспомнила разговоры Кончетты и Винченцо и решила, что этот беженец был прав: стенку, за которой находилось добро Филиппо, можно было разобрать так же легко, как стенку тайника Северино. Но Филиппо тряхнул головой и ответил с уверенностью:
— Мы с этим крестьянином святые Джованни: я крестил его сына, а он — мою дочь… Разве ты не знаешь, что святой Джованни не обманывает?
Услышав эти слова Филиппо, я подумала: как бы ни был умен человек — а Филиппо считал себя очень умным, — но рано или поздно все же дает промах; мне казалось, что, имея дело с такими людьми, как Кончетта и Винченцо, верить в святого Джованни было большой наивностью, если не сказать глупостью. Однако я решила не говорить ему этого, а просто промолчать, ведь один из нас уже попробовал предостеречь его, но безрезультатно.
В тот же вечер Северино вернулся из долины, покрытый пылью, грустный, отчаявшийся. Он рассказал нам, что был в городе и видел разобранную стенку и пустой тайник; у него украли абсолютно все, он теперь конченый человек; могли это сделать и немцы, и итальянцы, но он думает, что это были итальянцы, Северино говорил с немногими оставшимися в городе людьми и пришел к заключению, что это сделали итальянские фашисты. Сообщив нам все, он замолчал, продолжая неподвижно сидеть около двери домика Филиппо, обняв спинку стула; он еще больше почернел и пожелтел, одним глазом он уставился на Фонди, где у него украли имущество, а другим, как всегда, подмигивал В этом веселом подмигивании в момент, когда он был в таком отчаянии, что, может, даже помышлял о самоубийстве, было что-то трагическое. Время от времени Северино тряс головой и говорил вполголоса:
— Мои рулоны… у меня больше ничего нет… у меня украли все, — и проводил рукой по лбу, как бы стараясь отогнать эти мысли. Наконец он сказал: — В один день я стал стариком, — и ушел по направлению к своему домику, даже не ответив на приглашение Филиппо поужинать с ними.
На другой день Северино продолжал думать о своих рулонах и о том, как их получить обратно. Он был уверен, что воры — местные жители, и почти уверен, что это были фашисты, вернее те, кого теперь называли фашистами, а до свержения фашизма во всей долине считали бандитами и бродягами. Как только в Италии был восстановлен фашизм, эти бандиты тотчас записались в милицию, преследуя единственную цель: жить и наживаться за счет населения, — что они могли делать совершенно безнаказанно, так как была война и все власти убежали подальше от фронта. Теперь Северино задумал во что бы то ни стало найти свои рулоны, ходил каждый день в долину, возвращаясь вечером усталый, измученный, пыльный, с пустыми руками, но полный решимости. Решимость чувствовалась во всем его поведении: он сделался молчалив, его глаза сверкали, весь он был какой-то устремленный, а под туго натянутой на скуле кожей бился и прыгал нерв. Когда кто-нибудь опрашивал у него, зачем он ходит каждый день в Фонди, Северино отвечал:
— На охоту хожу, — желая этим сказать, что он охотится за своими рулонами и за теми, кто их украл.
Постепенно из разговоров Северино с Филиппо я поняла, что фашисты, которых Северино подозревал в краже его рулонов, устроили себе логово на хуторе, расположенном в местности, известной под названием Мертвого Человека. Там их было всего душ двенадцать, они натащили в свое логово большое количество припасов, отобранных под угрозой оружия у крестьян, и проводили время за едой и питьем в обществе нескольких потаскушек, бывших раньше прислугами или работницами Ночью эти фашисты выходили из дому, отправлялись в город и один за другим обследовали дома, покинутые беженцами, воруя, что попадет под руку и простукивая прикладом ружья все стены, где могли быть тайники. Все они были вооружены автоматами, бомбами и кинжалами и чувствовали себя очень уверенно, потому что во всей долине, как я уже говорила, не осталось ни жандармов, которые или удрали, или были арестованы немцами, ни полиции, ни других властей. Остался один муниципальный сторож, но этот бедный человек, обремененный большой семьей, оборванный и голодный, бродил из хутора в хутор, выпрашивая у крестьян Христа ради кусок хлеба или яйцо. Одним словом, царило полное беззаконие; единственными блюстителями порядка были немецкие жандармы, отличавшиеся от других солдат немецкой армии тем, что носили на груди нечто вроде орденской цепи; но их закон был немецкий, а не наш, итальянский, и это был какой-то странный закон, по крайней мере для нас; казалось, что он был создан специально для того, чтобы ловить людей, красть и совершать насилия. Чтобы дать вам представление о том, какие это были времена, я расскажу один случай. Однажды утром крестьянин, живший недалеко от Сант Еуфемии, ударил ножом своего племянника, восемнадцатилетнего мальчика, и бросил его на произвол судьбы в винограднике, где мальчик истек кровью. Это произошло в десять часов утра. А в пять часов вечера в тот же день убийца пошел на тайную бойню, чтобы купить полкило мяса. Все уже знали о совершенном им преступлении, но никто не осмелился ему ничего сказать, все считали, что это не их дело, да и побаивались немного. Только одна женщина заметила:
— Есть ли у тебя сердце? Убил своего племянника, а теперь спокойно приходишь сюда за мясом.
А он ответил:
— Значит, такая была его судьба… а меня никто не арестует, потому что теперь нет никакого закона и каждый поступает так, как ему вздумается.
И он был прав: никто его не арестовал, а он похоронил племянника под фиговым деревом и продолжал безнаказанно гулять по окрестностям.
Одним словом, общественного правосудия не было, И Северино решил сам отыскать воров и наказать их. Нам не известно было, что он делал в Фонди, но только однажды утром прибегает к нам крестьянский мальчик и, запыхавшись от быстрого бега, говорит, что Северино идет сюда с немцами, что он договорился с ними, и они обещали поддержать его и вернуть ему его рулоны. В Сант Еуфемии жило человек двадцать беженцев, все вышли из домиков и столпились у края мачеры, чтобы наблюдать за тропинкой, по которой должен был прийти Северино с немцами. Мы с Розеттой примкнули к остальным. Все стали рассуждать о том, что Северино был очень разумным человеком, что власть теперь в руках у немцев, что немцы не такие бандиты и преступники, как итальянские фашисты, и не только помогут Северино получить обратно его материи, но и накажут фашистов. Филиппо хвалил немцев больше, чем остальные:
— Это люди серьезные, делают они все основательно: и войну, и мир, и коммерцию… Северино хорошо сделал, что обратился к ним… немцы не такие анархисты и шалопаи, как мы, итальянцы… у них крепкая дисциплина, а так как во время войны воровство карается по закону, то я уверен, что они помогут Северино вернуть его рулоны и накажут этих негодяев-фашистов… молодец Северино! Он сразу понял, к кому надо обращаться У кого теперь власть здесь в Италии? У немцев. К ним и надо обращаться.
Филиппо, высказывая вслух свои мысли, чванливо поглаживал усы. Было совершенно очевидно, что он думал о своих вещах, замурованных в стенке у испольщика; Филиппо был доволен, что Северино получит обратно свои рулоны, потому что у него самого было спрятано много добра и он боялся, чтобы его тоже не обокрали.
