Сергей Шаргунов - Птичий грипп

– Медиум, – тонким голосом назвался Вивиорский.

– Так… – неопределенно согласился Кондратий. – Че, медиум, во фракции с утра? Коротко давай…

– Вице-спикер звонил опять Славе. Липкин спелся с Костомаровым. Лесин дерзит. Половина не пришла на пленарку. Савичеву надо вообще придушить…

– Все как всегда. Ясный хрен.

– Придушить? – спросил Певец.

– Не встревайте не в свое дело! – холодно попросил Вивиорский.

– Дениска! – Кондратий ударил певца по плечу. – Да это он шутит так. Кто ж депутата будет душить? Шуток не понимаешь, родной мой?

– Знал бы кто-нибудь, чем мы промышляем, – вдруг сказал певец задумчиво.

Зависла короткая тишина.

– А чем мы промышляем? – с аппаратной любезностью спросил Вивиорский.

Кондратий напряженно молчал.

– Кто-нибудь? Узнал? – Он открыл и оставил открытой пасть, мокрую, набитую зубьями, и согнулся, точно готовясь к прыжку. – Ты меня огорчил. Кто-нибудь – это… Это кто? Какашки тети Маруси под окном шестого этажа… Или парни? Вова герычем торговал в 92-м, Слава нарик конченый, Боря детей расчленял, трахал и убивал, видео есть…

– Какой Боря? – тупо спросил Певец. – Борис Николаевич Ельцин?

Кондратий опешил. И тут же взорвался адским хохотом. Он обхватил лицо руками. Он хохотал, захлебывался, сквозь пальцы заструилась пена, он рычал, хохоча… Укусил себя за палец.

– Сука! Больно! Сука! Не могу! Витя, дай ему в ухо! Сука! Насмешил! А?

– Другой Боря, – не меняя мрачно-отстраненного выражения лица, сквозь рев начальника заметил Вивиорский. – Живой пока.

Услышав это замечание, Кондратий взорвался новым раскатом хохота, он сместил руки к седой шевелюре, вцепился себе в волосы, лицо его покраснело. Оно плясало, как мешок со смехом, дребезжащий, красно-праздничный…

– Ладно, – внезапно Кондратий перестал, огладил седую прическу и в секунду вернул себе спокойный оттенок одутловатого лица. – Поколдуем? А то у меня еще Совбез в шесть.

Соловей взял листок с фамилиями и положил рядом на кожаный подлокотник.

Вивиорский проворно встал из глубокого кресла, наклонился к кейсу, стоявшему тут же, отомкнул замок и принялся вынимать и класть на стол все нужное.

Блюдо с черными знаками – точкой ровно посредине и стрелкой от точки.

– Фарфор? – придирчиво осведомился Кондратий, схватив блюдце и вертя. Поднес ко рту и звякнул зубами о краешек.

– Как положено, – усмехнулся Вивиорский, вытащил трубкой скатанный лист ватмана. Расстелил на столике. На ватмане был черный круг. Мошкарой по кругу черным цветом роились буковки и циферки.

Кондратий сунул блюдце в руку Вивиорскому и поежился:

– На. Клади сам. Мудрец на мою голову… Грех делаем.

Вивиорский с бдительностью медицинского работника вложил блюдце в нарисованный кружок. Вскочил, стремительно подлетел к включателю, убавил свет, вернулся на место. Трое сидели молча, утопая в креслах.

– Поехали, что ли… – мутно прорычал Кондратий. – А то у меня… в шесть…

Кондратий решительно тряхнул большой головой и положил две тяжелые пятерни на край блюдца. Потом съехал кистями чуть назад, оставив на блюдце задубевшие концы пальцев. Певец мелодично уронил свои пухлые пальчики с розовыми лодочками ногтей.

– Маникюр, педикюр… – невнятно проурчал Кондратий.

Положил пальцы Вивиорский, длинные, смуглые.

– Худые, прям глисты, – сонно оценил Кондратий. – Ты че, Витя?

– Молчим, – нейтральным голосом опытного хирурга оборвал Вивиорский и крепко закрыл глаза. Кондратий обрушил веки. Певец веки смежил.

Замолчали. Молчали минуту. Молчали две минуты. Еще молчали.

Внезапно заговорил Вивиорский, гортанным высоким голосом. Голосом плаксы. Голосом, полным несчастий:

Грешники мы, грешники,Разорив скворечники,Скворцов порубив,Их кровку попив,Их украв у дубравИ их жизни украв,Просим тебя, скворушка,Скажи вору в ушко,Коль свернулась кровушка,Коль остыла тушка,Каково тебе?Каково тебе?Каково тебе?

Кондратий сонно гудел:

– Каково тебе?

Вивиорский плаксиво твердил:

– Каково тебе?

Соловей сказал скороговоркой:

– Каково тебе? – Открыл глаза, скосился на лист на подлокотнике и выразительно прочитал: – Мирзоев Тимур! – Ии снова закрыл глаза.

– Мирзоев Тимур! – повторил Вивиорский с надгробным пафосом.

– Мэмэ… Тэмэ… – прогудел Кондратий.

Вдруг блюдце под их пальцами заплясало, и голосок, тонюсенький, писклявый, мышиный, вывел:

– Не знаю… Не знаю… Не знаю…

Этот голосок шел из блюдца, из его фарфора, как будто само блюдце ожило и заговорило.

– Попов Егор! – прочитал Певец и зашторил глаза.

– Попов Егор!

– Попэ… Егэ…

Блюдце приподнялось вместе с их пальцами, наученные опытом, они пальцев не сняли, и все тот же лукавый, мелкий писк вывел весело:

– Не убий!

Блюдце звонко опустилось. Они замерли. Певец спохватился, разлепил веки, имя расплывалось, вгляделся, и непослушным языком он назвал, проваливаясь в отрадную темень:

– Андреева Валерия!

– Андреева Валерия! – пугливо негромко поддержал, хлюпая горлом, Вивиорский.

– Анээ… Валээ… – прорычал Кондратий.

Блюдце стало плясать, влево-вправо, вверх, замерло, вверх, замерло, влево-вправо, подскочило вверх, застыло. Пискнуло:

– Никак.

Они сидели в уютной прострации. Стало вонять, как если бы кто-то выпустил газы. Соловей выпал из магической неги, шмыгнул носом, открыл оба глаза, повернул голову вбок и прочитал, думая больше о запахе, чем об остальном:

– Соколова Ольга! – И недовольно закрыл глаза.

– Соколова Ольга! – смущенно сказал Вивиорский.

– Сок… Оля… – нагло подхватил Кондратий.

Блюдце крутанулось с жуткой скоростью. Они пытались оторвать пальцы. Не могли. Пальцы были словно примагниченные. Пальцы жгло. Они не могли открыть глаза. Потом их тела тряхнуло. И отпустило… Они отдернули пальцы. На автомате открыли глаза. Над столиком рассеивался сиреневатый дымок. Девчоночий голос спортивно крикнул, удаляясь:

– Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Через десять минут в другом, парадном кабинете выпили по бокалу шампанского.

– За нас с вами и за х… с ними! – зычно прорычал Кондратий.

– С ними? – встрепенулся Соловей.

– С ними, с призраками… Играем. Любопытствуем. Слушаем ересь всякую. И тянет, тянет, как наркотик. А зачем? С огнем играем, парни. В следующий раз еще пришибет током этим поганым. Сука, бля, на Совбез успеть надо.

– Током, думаете? – спросил Певец.

– Ну а чем? Законы физики, епта. Еще не изученные. Знаешь за сколько нам схему этого вызова торганули? За сенаторское место. Они схему – мы им место.

– А продал кто? – переспросил Ппевец. – Вы так мне никогда и не сказали.

– Сказать? Да секрет небольшой. Ангарские, кстати, ребята, наши. Говорю тебе, как сыну, Дениска. Бывший мэр Ангарска торганул. Он по этой схеме всех, кого замочил, вызывал… И базланил с привидениями. Ха-ха! Помнишь, Витя, как мы схему получали? Молчишь? Правильно. Отмокай.

Вивиорский молчал, он стоял у окна, пепельно-серый, и мелкими глотками цедил шампанское. Сквозь жалюзи ему был виден бессмысленный город.

– За счастливость! – Кондратий поднял бокал.

Ночью Степан Неверов скачал в инете новый хит Дениса Соловья. Денис заиграл в наушниках. Оперным голосом он пел в отвратительно разбитном ритме:

Я тебя люблю,То есть ай лав ю,Я тебя ловлюИ в себя волью…

– Странно, – произнес Степа вслух.

Соорудил файл и в нем набарабанил стих, сам не понимая, о чем:

Соловей, соловей,Не разбойник ли ты?Эй, в себя ты не лейЧью-то кровь и мечты!

Льется в глотку счастливость —Чтобы зубы росли…И в тебя она влилась,Оторвав от земли.

И звучит – что есть силы,Все быстрей и быстрейНад оскалом могилыСоловьиная трель…

Потом в том же файле он принялся писать про посещение организации «Птенцы Счастливости». Правда, в молодежной газете «Реакция» его текст так и не вышел.

Белый голубь

С белым голубем они встретились сразу после Нового года.

Читатель знает, кто такой белый голубь?

Знает читатель, что голубя со Степой роднило?

Они сидели у того дома на Малой Бронной за столом, застеленным полосатой клеенкой. На окне серебрились морозные узоры, точно таинственные шифры. Хозяин заботливо протер клеенку влажной тряпочкой, стряхнул крошки в ладонь, и ссыпал в миску.

– Для голубей, – объяснил Ярик и пожаловался: – После праздников башка трещит.

– Та же байда.

– Значит, по сочку? Я себе зарок дал: неделю не пью.

– Идет.

– Ну, как дела?

– Лучше всех!

– Это правильно. – Ярослав налил Степану полную чашку яблочного сока из светло-зеленого пакета с темной надписью «Добрый». – Ты парень будь здоров! Работаешь как проклятый.