Том Вулф - Я - Шарлотта Симмонс
В какой-то момент под куполом стадиона прокатился многоголосый восхищенный вздох — так зрители отреагировали на эффектный трюк Джоджо: разминаясь, он вдруг совершил такой неимоверный прыжок, что вложил, вогнал, окунул мяч в корзину чуть ли не с трехфутовой высоты. Хор зрителей разразился серией привычных воплей: «Давай-давай, Джоджо!»
Шарлотта почувствовала, как кто-то прикоснулся к ее руке, и обернулась. Это была мать Трейшоуна Диггса — Юджиния, сидевшая рядом с ней. Своим низким, грудным голосом та проговорила:
— Дорогуша, чем ты кормишь этого парня? Он у тебя просто летает. Настоящий порох: с таким зарядом — хоть на медведя!
С ближайших рядов послышались смех и одобрительные возгласы. Голос Юджинии невозможно было не расслышать даже сквозь громкие «Давай-давай, Джоджо!»
Старшая сестра Трейшоуна, двадцатисемилетняя Клер, сидевшая по другую руку от матери, наклонилась вперед и, смеясь, сказала:
— Да уж, Шарлотта, смотри не перекорми Джоджо этим «давай-давай» или чем ты там его потчуешь! А то и вправду летать научится, и потом пойди поймай его!
Эта реплика тоже была встречена одобрительным смехом.
Шарлотта улыбнулась и покраснела — сначала капельку, а потом еще чуть-чуть сильнее: ровно настолько, насколько положено краснеть «маленькой скромной девочке». Она заметила, сколько голов вокруг повернулось в ее сторону. Шарлотта старалась не встречаться с ними взглядом, но в итоге ее потупленный взор уткнулся прямо в голову человека, сидевшего двумя рядами ниже — мужчины с густыми, с сильной проседью волосами, зачесанными назад и подстриженными как раз под обрез воротника рубашки. Он оглянулся, и оказалось, что это декан колледжа Дьюпонт мистер Лоудермилк. Его красноватое лицо повернулось к ее порозовевшему лицу, и он приветливо улыбнулся девушке, хотя она могла поклясться, что до этого они никогда не встречались. Потом, продолжая улыбаться, он отвернулся и, наклонившись к сидевшей рядом женщине, по всей видимости, своей жене, сказал той что-то на ухо. Шарлотта была уверена, что речь при этом шла именно о ней, и наверняка декан сказал что-нибудь вроде: «Дорогая, ты сразу не оборачивайся, но прямо за нами через два ряда сидит девушка Джоджо Йоханссена. Говорят, что именно благодаря ей он снова набрал форму и стал лучшим спортсменом во всем Дьюпонте…»
«Дорогуша, чем ты кормишь этого парня?» Ах, как понравились Шарлотте эти слова: ведь в одну короткую фразу были вложены сразу три мысли. Это значило: «Ты девушка Джоджо Йоханссена; ты его просто заколдовала, и он сделает все, что ты скажешь; и все об этом знают! Все знают, кто ты такая!»
Действительно, не прошло и минуты, как миссис Лоудермилк — если это действительно была она, — обернулась и посмотрела на кого-то, старательно делая вид, будто ей очень интересно, что происходит там, на самых верхних рядах трибуны.
Шарлотта подняла голову и позволила себе обвести взглядом всю панораму — трибуны и входы в зал. Ей хотелось бы, чтобы они тоже оказались здесь — хотя это было совершенно невероятно, — Беттина и Мими. Когда состоится следующая домашняя игра, надо будет попросить Джоджо или даже самого тренера послать им билеты, но чтобы они даже не знали, кто это проявил о них такую заботу. Шарлотта больше не общалась и не разговаривала ни с той, ни с другой. Если ей приходилось столкнуться с этой парочкой в холле или в коридоре Эджертона, она… просто… молча… проходила… мимо. Шарлотта так и не простила им — и не простит, даже если придется жить с ними в одной общаге еще хоть сто лет, — их предательства, того злорадства и отвратительного торжества, которое звучало в их голосах, когда подружки обсуждали ее, как им тогда казалось, загубленную жизнь. Так что уж сделайте одолжение, мои коварные ядовитые змейки, пригретые на груди, — загляните сюда, на стадион, и посмотрите на меня в моем новом качестве…
Хойт… да откуда ему здесь взяться. Он со своими ненаглядными «братцами» всю дорогу торчал перед телевизором, включенным на один и тот же канал — этот дурацкий «Спорт Центр»… но забавно, что Хойт никогда не проявлял интереса к какому-либо виду спорта. Все эти здоровяки с набрякшими венами, носящиеся, дерущиеся, налетающие друг на друга, лезущие из кожи вон ради завоевания славы, были для него только прикольным зрелищем на плазменном экране. Шарлотта ни разу не слышала, чтобы он выражал свои эмоции по поводу победы или проигрыша какой-либо из дьюпонтских команд. Но что с него взять. Хойт — он был крутой. Круче некуда… Шарлотта не испытывала к нему ненависти… Хойт ее не предавал.
Он просто был таким, как есть. Вот пума — быстроногое животное, которое охотится на животных более медлительных, но ведь такова природа пумы. Разве можно на нее за это злиться?
«Ах, Хойт. Если бы ты только бросил последний взгляд на ту девушку, которую отшвырнул так небрежно, на ту, которую ты любил когда-то… я-то это знаю!.. Был по крайней мере один вечер, один час или хотя бы одно мгновение, когда ты на самом деле любил ее».
А вот Эдам — нет, его Шарлотта ни за что не хотела сейчас видеть. От этого ему будет только еще больнее, когда он убедится, что она никогда не могла и не сможет полюбить его так, как он того хочет. Волна нежности и признательности к Эдаму накатила на нее так внезапно, что у Шарлотты даже на миг перехватило дыхание.
— Дорогая, все в порядке?
Это была Юджиния Диггс, снова коснувшаяся руки Шарлотты.
— О, Юджиния, — она одарила мать Трейшоуна ласковой улыбкой, — у меня все в порядке, спасибо, не волнуйтесь. Я просто вдруг задумалась.
Что ж, если она уверена, что ей все равно придется разочаровать и «обломать» Эдама — а она в этом уверена, — то лучшего момента и не придумаешь. После того, как он смог наконец пробить публикацию той наделавшей шума статьи, ему удалось добиться того, чего он всегда хотел, к чему стремился: его голос заставил вздрогнуть, а потом и замереть в изумлении тысячи… может, даже сотни тысяч людей. Нет, это, конечно, была не новая матрица, а просто скандальный, сенсационный материал про губернатора Калифорнии, Сайри Стифбейн, Хойта с Вэнсом и крупную фирму с Уолл-стрит, но ведь Эдам в конце концов всего лишь двадцатидвухлетний старшекурсник колледжа. Да, для него все обернулось как нельзя лучше.
И все же почему, почему каждый день Шарлотта испытывает это неясное, а порой просто отчаянное чувство?.. Если б только она могла поговорить с кем-нибудь об этом… если б кто-нибудь заверил ее, что она такая везучая, счастливая девчонка… Но, сколько ни раздумывай, у нее не было никого, кроме Джоджо. Исчезни он из ее жизни — и Шарлотта вновь осталась бы такой же одинокой, как в тот день, когда приехала в Дьюпонт. Джоджо такой милый. И так трогательно, что он постоянно обращается к ней за помощью. Но Джоджо не создан для разговоров по душам — даже с самим собой.
Она — Шарлотта Симмонс. Сможет ли она поговорить с собой открыто и честно, поговорить со своей душой, как просила мама? Мистер Старлинг всегда берет слово «душа» в кавычки, потому что, с его точки зрения, это в первую очередь порождение дремучих суеверий, раннее, еще почти первобытное определение для того, что позднее стали называть «дух в машине».
Почему же, мама, ты так ждешь от меня этого разговора с собой почему каждую минуту, как только я задумываюсь, я вспоминаю об этом? Если даже я представлю, что у меня действительно есть «душа», как ты это понимаешь, и я способна с ней поговорить — что я ей скажу? «Я — Шарлотта Симмонс»? По идее, это должно удовлетворить ту самую «душу», которая на самом деле является лишь порождением суеверий. Но почему тогда этот дух продолжает одолевать меня одним и тем же вопросом: «Да, но что это значит? Кто такая Шарлотта Симмонс?» «Невозможно дать определение отдельному уникальному человеку», — скажет Шарлотта Симмонс. Тогда этот маленький дух, которого на самом деле нет, спросит: «Ну хорошо, но разве ты не сможешь перечислить хотя бы некоторые признаки и качества, которые отличают Шарлотту Симмонс от любой другой девушки в Дьюпонте, назвать какие-нибудь ее мечты, амбиции? Разве это не Шарлотта Симмонс мечтала жить напряженной интеллектуальной жизнью? Или на самом деле она лишь хотела стать особенной и получить всеобщее признание и восхищение — вне зависимости от того, каким путем это будет достигнуто?»
Смешно, но ее избавил от необходимости отвечать на этот деликатный и не слишком приятный вопрос оркестр «Дети Чарли». Сиреневые блейзеры с золотистой окантовкой поднялись и заиграли старую-престарую песню «Битлз» — «Я хочу держать тебя за руку». Играли они ее так, словно ее написал Джон Филип Суза в качестве марша для военного духового оркестра с трубами, тубами, глокеншпилями и большими барабанами. Обе команды баскетболистов закончили разминаться, и — р-раз! — на площадку словно из-под земли вынырнули чирлидеры, танцовщицы «Чаззи», акробаты и близнецы Зуль, и представление продолжилось под такую громкую музыку и с таким бешеным весельем, что публика только ахала Братья Зуль теперь жонглировали раскрытыми опасными бритвами, ставшими в наше время такой же редкостью, как настоящее холодное оружие. Стоило жонглерам промахнуться и не успеть вовремя схватить бритву за перламутровую ручку, как… о-о-о-о… а-а-ах-х-х-х… все четырнадцать тысяч баскетбольных болельщиков чувствовали себя так, словно сверкающее лезвие отсекает им пальцы. Начался разогрев публики перед самой игрой. Что ж, цирк был в ударе.
