Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса
Я представляю, как Легконожка домысливает детали. Причем ошибочные. Наверное, по ее представлениям, мне он был нужен только потому, что принадлежал Агнес.
— Чисто для справки, мне он нравился еще до того, как начал встречаться с Агнес. Нравился с первой же встречи. — Меня бесит, что голос с каждым словом становится все более детским. Как будто маленькая девочка оправдывается, возражает, пытается замести следы. — Я познакомилась с ним раньше Агнес.
Она не имеет права отнять у меня столовую. Еще немного — и я останусь без душа. И уж точно никаких прогулок, которыми меня тогда дразнила Легконожка.
— Ханна, боюсь, я не совсем понимаю.
Я отвожу взгляд от потолка и смотрю на Легконожку. Мой доктор и правда в недоумении.
Может, она действительно ничего не знает о Джоне.
Если подумать, не помню, чтобы Агнес рассказывала о нем, когда звонила родителям при мне. Может, они бы не одобрили ее парня. Может, они из тех родителей, кто запрещает дочери заводить романы, кто заставляет ее сосредоточиться на своих обязанностях дома и в школе. Может, они по-прежнему считают Агнес милой, невинной девочкой, которая ни разу не целовалась.
Неудивительно, что я им не понравилась. Городская оторва. Плохое влияние.
Что ж, пора им узнать правду об Агнес. Она сама втрескалась в Джону. Я тут ни при чем. Я вообще этого меньше всего хотела.
— Джона был парнем Агнес. Они все лето провели вместе.
Доктор Легконожка моргает, снова сдвигая и раздвигая ноги. (Самки богомола едят своих самцов. Чисто для справки.)
— По-моему, парня Агнес зовут Мэтт.
Я качаю головой:
— Да нет же, Джона. — Не представляю, как можно ошибиться и назвать Джону Мэттом. Мэтт — это чаще всего блондин с голубыми глазами, который играет в футбол и носит куртку с логотипом команды. Не то что Джона с его рыжевато-каштановыми волосами и ореховыми лисьими глазами, который проводит выходные в лесу и презирает командный спорт.
— Однако, — продолжает Легконожка, — вряд ли ты могла с ним познакомиться. Мэтт живет в Северной Дакоте. Он не виделся с Агнес, пока она не попала в больницу.
У Агнес был парень дома? Еще один?
Нельзя показывать Легконожке, что я понятия не имела про Мэтта. Нельзя показывать ей, что у Агнес были от меня секреты. Иначе Легконожка использует это против меня: сочтет, что мы вовсе не были лучшими подругами. Что Агнес не доверяла мне самые сокровенные тайны — например, что она изменяла своему парню с Джоной.
Легконожка сочтет меня лгуньей.
Вся моя защита строится на том, что мы с Агнес были лучшими подругами. Что Агнес меня любила.
Доверяла мне.
Ни капельки меня не боялась.
Легконожка добавляет:
— Говорят, дома Мэтт и Агнес были неразлучны. Вместе с седьмого класса.
Еще один сиамский близнец?
Вообще-то, все начинает проясняться. Мне просто нужно сложить вместе кусочки головоломки.
Очевидно, Мэтт был ее первой, еще полудетской любовью. Мальчик, который никогда не уедет из Северной Дакоты; мальчик, которого одобряют ее родители, который наделает ей детей и запрет дома.
«Ты не представляешь, каково это. Чувствуешь себя в ловушке. И вся жизнь превращается в ожидание того дня, когда вырвешься оттуда. Причем без всякой гарантии, что он настанет».
Я уверяла Агнес, что она вырвется: «Такие девушки, как ты, не сидят всю жизнь на одном месте».
«Когда ты так говоришь, я начинаю тебе верить».
Агнес, наверное, уже давно хотела расстаться с Мэттом. У нее просто не хватало духу себе в этом признаться, пока она не познакомилась со мной.
А затем она изменила своему парню с Джоной, который ни капли не похож на Мэтта. И конечно, она не могла сказать родителям. Они бы не поняли.
И все это время я считала нас с Джоной предателями, обманщиками, которые вынуждены скрываться!
Я гляжу Легконожке в лицо:
— Джона учился с нами в летней школе. Он жил в общежитии поблизости от нас, чуть дальше по коридору. Джона Уайатт.
Доктор кивает. Она ничего не говорит, но я вижу, что она собирается все разузнать. Она найдет Джону. Позвонит ему. Позвонит его родителям. Докопается до правды.
«Допустим», — сказала она в прошлый раз, как будто правда не имеет значения. И кто у нас теперь врунишка?
Стивен откашливается со своего места в дверях.
— Мне пора.
Я киваю охраннику Легконожки. Интересно, по чьему указанию он ходит за ней из одной палаты в другую? Это администрация клиники настояла на его присутствии после какого-нибудь инцидента? Или Легконожка сама попросила его назначить, потому что боится пациенток? Может, поступая в медицинский, она собиралась работать с теми, кого отправили к психотерапевту примириться с разводом родителей или стрессом при поступлении в университет Лиги плюща: хорошие, умные девочки; легкие расстройства. Может, Легконожка представляла себе обшитый деревом кабинет со встроенными книжными полками и пациенток, которым не требуется охранник. Хороших проблемных девочек, а не плохих проблемных девочек.
Получается, Агнес не такая уж и образцовая.
Нельзя прикинуться невинной жертвой, когда крутишь сразу с двумя парнями. Любовный треугольник Мэтт — Агнес — Джона может пригодиться мне в деле. Судьи и присяжные легко поддаются на такие штуки, особенно когда речь идет о подростках (двойные стандарты, но сейчас они мне только на руку).
Я не говорю, что обязательно выложу эту информацию на суде. Но на всякий случай приятно иметь запасной арсенал.
двадцать семь
Не могу заснуть. Если пожаловаться, мне, наверное, пропишут снотворное. Странно, что мне еще не давали никаких лекарств. В фильмах пациенты подобных клиник всегда принимают таблетки. Таблетки утром, таблетки днем, таблетки вечером и россыпь таблеток в течение дня. Синие таблетки, желтые, белые. Лекарство в порошках и продолговатых капсулах. Таблетки, которые принимают на голодный желудок. Таблетки, которые принимают во время еды.
В столовой (когда у меня еще была привилегия на ее посещение) я смотрела, как санитары раздают некоторым пациенткам медикаменты в маленьких белых бумажных стаканчиках. Некоторым девушкам приходилось открывать рот и высовывать язык, демонстрируя, что они всё проглотили.
Если пациентка отказывалась принимать лекарство, санитар вставал над ней, уперев руки в бока.
Если она по-прежнему упиралась, санитар напоминал, что иначе она получит необходимую дозу в виде укола.
Если она и дальше продолжала сопротивляться, санитары вздыхали, словно говоря: «Неужели эти девочки не могут сообразить? Таблетка гораздо проще укола», — и пациентку уводили. Иногда мирно, иногда она кричала и вырывалась.
Санитары не понимают, что в некотором смысле таблетка гораздо сложнее укола. Таблетку принимают добровольно. Готовность проглотить лекарство, которое тебе дают, означает согласие с врачами: у тебя и правда проблемы, тебе нужно лечиться.
Когда тебе насильно делают укол, ты хотя бы противостоишь врачам. По-прежнему считаешь себя нормальной, несмотря на их мнение.
— Что случилось? — бормочет Люси со своей стороны палаты.
— Я думала, ты спишь.
— Когда ты там без конца вертишься и крутишься?
— Не могу заснуть.
— Да неужели. — Люси поворачивается лицом ко мне; в темноте я различаю изгиб ее бедра. — И почему?
Мы с Агнес часто так болтали. То есть не совсем так: нас ведь не запирали в комнате, где свет гасят и зажигают по расписанию. Но мы с ней тоже не спали ночами, переговариваясь в темноте посреди сонного царства.
— Каково это — быть единственным ребенком? — спрашивала она.
— Не знаю. Мне ведь не с чем сравнить.
— Мне тоже. Я же не была единственным ребенком в семье.
— А вот и нет. Ты четыре года была единственной, пока не родилась твоя сестра.
У Агнес две младшие сестры, Кара (на четыре года младше Агнес и меня) и Лиззи (на семь лет младше Агнес и меня).
Стоп, речевая ошибка. Правильнее сказать, что Кара на четыре года младше нас с Агнес.
