Кихару Накамура - Исповедь гейши
Как и принято в Симбаси, я разослала письма об отставке в наиболее солидные чайные заведения и в правление союза гейш, которые изготовил мне в виде свитка один каллиграф.
«Сим свидетельствую свое почтение и извещаю о своей отставке. Отныне я более не гейша Кихару». Я благодарила за все оказанные мне благодеяния. Это было официальное письмо, которое я передавала вместе с коробкой красного праздничного риса.
Я была так занята, что голова шла кругом. Нужно было сфотографироваться на паспорт и сшить европейский костюм. Я должна была посетить семью своего мужа в Осаке и обойти всех родственников. Из-за недостатка времени лично я смогла засвидетельствовать свое почтение четырем или пяти чайным домикам. Еще я должна была занести праздничный рис своему хакоя Хан-тяну.
Нынешней молодежи делать такое, похоже, не приходится. В одном месте из «Родословной женщин» героиня Оцута в святилище Юсима-Тэндзин рассказывает Хаясэ Тикара, что некая высокопоставленная гейша из Янагибаси против воли всех перебралась к своему возлюбленному с одним узелком, «не разнеся на прощание красный праздничный рис». Когда в то время гейша уходила без праздничных проводов, она тем самым теряла свою честь и свое лицо. Это роман времен эпохи Мэйдзи, но и в период Сева разнос красного прощального риса входил в обычай, когда гейша порывала со своим занятием в связи с замужеством.
Мать и бабушка, которые некогда так резко обошлись с Хидэмаро, на этот раз не противились и всеми силами помогали в моих хлопотах.
Так осенью 1940 года, через пять месяцев после того, как мне пришлось явиться в полицию, я оказалась на борту судна, плывущего в Индию. К счастью, как раз тогда министерству нужен был человек на этот пост, и наши загранпаспорта и отправка на корабле из Йокохамы были быстро оформлены.
Наш корабль оказался большим грузовым судном, и мы были на нем единственными пассажирами. Обедали мы в тихой обстановке вместе с капитаном, интендантом, судовым врачом и офицерами, и у меня была возможность услышать много интересных историй. Эти обеды доставляли мне особую радость. Получилось самое что ни на есть настоящее свадебное путешествие.
На корабле я коротала время за тем, что каждый день понемногу осваивала хинди, и моему мужу доставляло удовольствие учить меня. Благодаря молодости я быстро все схватывала.
Когда мы высаживались в Шанхае, на острове Пинанге и в Рангуне, то намеренно не говорили ни слова по-японски. В Шанхае, где враждебность ощущалась наиболее сильно, старались держаться весело, посещали рестораны и гуляли. Ночной Шанхай был великолепен, и я придерживаюсь мнения, что Шанхай и Рио-де-Жанейро являются самыми красивыми городами в мире.
Затем мы сделали остановку на острове Пинанг. Там было много храмов и повсюду стояли изваяния Будды, которые, однако, сильно разнились от наших. На Пинанге статуи Будды были пестро разукрашены и имели круглощекие лица, как у персонажа диснеевских мультфильмов Бетти Бупа. Со своими красными губами они производили на меня чуть ли не зловещее впечатление.
В нашем следующем порту — Рангуне — нас познакомили с одной исключительно любезной семьей зубного врача. Их дочь повела нас к огромному лежащему изваянию Будды и к излюбленному храму, где было настоящее столпотворение. В городе проходил как раз праздник, и женщины были нарядными, с цветами в волосах. Когда они процессией несли к храму свечи, в темноте это выглядело как грезы наяву.
Лица бирманок очень похожи на наши. Мне казалось, что они вот-вот заговорят по-японски. В своих праздничных нарядах они походили на фрейлин разукрашенной морской царевны Отохимэ из нашей сказки о дворце дракона на морском дне. Их прически напоминали стиль эпохи Темпе (710—794). Вокруг бедер у них была повязана юбка и на плечи накинут тонкий платок, точно как у царевны Отохимэ.
До сих пор я спрашиваю себя порой, а не оказался ли выброшенный бурей рыбак Урасима Таро как раз на бирманском берегу. Плененный видом здешней девушки, сочинил он сказку о принцессе Отохимэ и дворце дракона — властителя морей…
Плавание на корабле длилось более месяца. Мы пережили пару штормов, которые, однако, никак не омрачили моей радости от этого путешествия. Морская качка на меня совершенно не действовала.
— Тебе следовало бы стать моряком, — любил тогда повторять мой муж.
Когда небо начинало темнеть, официант устанавливал на столе в столовой металлическое ограждение. Это было знаком того, что на море надвигается шторм. Такое ограждение не давало посуде при боковой качке падать со стола. Когда море особо неистовствовало, число моряков, приходящих трапезничать, всегда уменьшалось. Лишь молодой официант продолжал держаться молодцом. Были дни, когда ему приходилось обслуживать лишь меня одну.
— Ведь именно женщине полагается страдать и запираться у себя в каюте. Но чем больше нас качает, тем сильнее, похоже, разыгрывается у тебя аппетит. Это не по-женски и совсем неучтиво, — шутил мой муж.
Когда я стояла на носу и смотрела на то опускающуюся, то вздымающуюся перед собой кромку горизонта, мне было так здорово, словно весь мир был в моей власти.
Если бы мне довелось быть мужчиной, то, пожалуй, я действительно стала бы моряком.
Наконец наше судно вошло в фарватер с желтой от ила водой. Мы достигли Ганга.
К нам на борт поднялись лоцманы, и после длительного морского плавания мы пришли в Калькутту.
В Калькутте
Индия очень необычная страна.
В больших городах вроде Бомбея и Калькутты широкие улицы, как и везде на свете, обступали довольно высокие здания. Там имелись благоустроенные английские жилища, а также универмаги.
Поражало только то, что по большой современной улице, сопоставимой с нашей Гиндзой, беззаботно бродили бесчисленные коровы.
Коровы считаются там посланниками богов, и не разрешается их прогонять. Даже на железнодорожных переездах они пользовались преимуществом, и поезда должны были останавливаться и ждать, пока священные коровы не пройдут. Все верили, что люди, прогоняющие коров, будут наказаны богами, поэтому коровы никуда не торопились. Они могли беспрепятственно улечься и при входе в сами здания. И, естественно, везде по пути своего следования они оставляли коровий навоз. Тотчас туда спешно направлялись вооруженные лопатой индусы и начинали спорить за обладание свежим, дымящимся коровяком. Это имело хорошие последствия, так как самого навоза нигде не было видно.
Бедные индусы обмазывали им затем свои стены. Чем толще был слой, тем меньше зноя проникало через стену вовнутрь. Совсем нищие вовсе не имели жилищ. Кто мог назвать своей собственностью обмазанные коровяком стены и соломенные циновки для сна на земле, тем еще повезло. Большинство же бедняков не имели собственного постоянного крова. Они где-нибудь свертывались в клубок, подобно кошке. В безлунные ночи это становилось довольно опасным; не видя ничего перед собой, люди наталкивались на спящих или наступали на них.
Индия — страна неслыханного богатства и крайней нищеты. Богачи могут иметь восемьдесят слонов и огромные сады, где весь год красуются всевозможные цветы. Махараджи имеют сотни слуг в своих мраморных дворцах. Их жены носят во лбу драгоценные каменья и продетое через ноздрю кольцо, как у коровы, или же драгоценный камень.
У них много служанок, и поэтому они только и знают, что пируют, пребывая в совершенном бездействии. Поэтому представительницы высших каст необычайно тучны.
Сегодня, сорок лет спустя, наверное, и у индийских дам вошло в моду соблюдение диеты и физические упражнения.
Большинство бедняков, напротив, с рождения до смерти не имеют собственного крова над головой. Они укладываются спать где придется.
Когда двадцать пять лет спустя я однажды возвращалась из Нью-Йорка в Токио, дюжина или больше бродяг спали на газетах в колодцах подземки Асакуса и Уэно. Они расположились под огромной вывеской с надписью: «Запрещено спать и находиться посторонним. Начальник полиции Асакуса». Это мне очень напоминало Индию.
Наша квартира располагалась в центре Калькутты, на Парковой улице, отходившей от проспекта Чауринхи. В нашем двухэтажном кремового цвета доме, помимо нас, жили одни англичане. Гостиная и спальня были очень просторные, а современная мебель как раз соответствовала молодой супружеской паре.
Тогда еще не было никаких кондиционеров, вместо них над потолком двигался туда-сюда панкха. Над кроватью висела чудная белая москитная сетка, и я чувствовала себя принцессой из сказки.
У нас было двое слуг-туземцев, именуемых там бой. Один заботился о еде, а другой следил за порядком в комнатах и выполнял различные поручения.
Индусы нижних сословий имеют свои собственные понятия о добропорядочности.
Предположим, индийская прислуга ворует.
Когда замечают, что кто-то что-то у вас стащил, в таких случаях просто говорят: «Завтра исчезнувшее кольцо наверняка окажется на туалетном столике». И тогда оно действительно появляется. Если ничего не предпринять, украденное оставляют у себя. Тот, кто возвращает украденное, даже если его поймали с поличным, не считает себя вором.
