Наум Ним - Господи, сделай так…
Минут через десять он уже нахваливал и Тимку, и крепкий ароматный самогон.
— Слышь, Сергевна, большим человеком вырастет твой кулачина… Попомни мои слова… Эдак вот: за горло — и по рукам… — Богдан хлебнул и прижмурился. — И на чем эт-то он у тебя в настое?.. Никак трава какая?..
Но секрет Галины Сергеевны был не в травах. Она процеживала обычный самогон через марлю с марганцовкой, но предварительно настаивала его на кофе, зеленые зерна которого покупала в Витебске, потом жарила и толокла в муку.
— Коньяк! Натуральный коньяк, — похваливал кофейный самогон пожарник Трофимов, сделав остановку у Галины Сергеевны, а до того бродивший гостем по дому, справлявшему новоселье в наступающем 1964 году.
Дом гудел и покачивался. Соседи и гости из поселка запросто заходили в любую квартиру, переносили туда-сюда закуски и выпивку, пели песни и рвали меха гармошек. Такого грандиозного гулянья никто из нас и вспомнить не мог.
Мы болтались у всех под ногами, в основном в Тимкиной квартире, потому что украдкой старались лизнуть самогона, а на других столах он, в отличие от самогона Галины Сергеевны, был натуральным, вонючим и довольно противным. Да и вообще здесь было просторней. На новоселье Галине Сергеевне подарили отслуживший почтовый стол и несколько стульев, кто-то пожертвовал табуретки, кто-то — пожившую утварь, соседи снизу торжественно преподнесли слегка пожелтевшие тюлевые занавески на окна, но даже и карнизов пока не было, и занавески эти держались гвоздями, вбитыми прямо в оконную раму. Остальное пространство было пустым — пляши — не хочу, хотя до плясок праздник еще не разогрелся.
— Если б ты, Сергевна, этот коньяк продавала… — продолжал восхищаться Трофимов, затягиваясь от папироски.
— …То села бы в тюрьму, — резко закончила раскачивание его очень нетрезвых рассуждений Галина Сергеевна.
— Тебя, Сергевна, никакая тюрьма не возьмет… Если тебя огонь не взял — тебя ничто не возьмет. — Трофимов встал, требуя внимания, да так и стоял, позвякивая вилкой по стакану, покуда все не угомонились и не настроились внимать. — Я что хочу сказать? Когда я Сергевну из полымя спасал…
— Ты? — Галина Сергеевна возмутилась так, что даже привстала с табурета, но потом махнула рукой и села обратно. — Бреши дальше.
— И нич-чо не брешу… У меня и свидетели есть… Народ помнит, как я кричал. “Куды, — кричу, — дура? Вяртайсь, — кричу, — зараз крыша рухнет — и звездец”. Звиняйте за выражение… Только зараз я не об том. Спас и спас — дело прошлое…. У нас работа такая — людей с-под полымя спасать… А хочу я выпить за эту новую кватеру нашей Сергевны, которой зараз никакое полымя не страшно. Потому как кватера кирпичная, а не с бревна складенная, а кирпич полымя не берет…
Чтобы продемонстрировать всем эту глубокую мысль, Трофимов взялся наглядно тыкать папироской в кирпичный оконный откос, пока не подпалил занавеску, пыхнувшую с каким-то даже выдохом, который погнал пламя быстро вверх к потолку.
Сидевший рядом с Трофимовым Микола Гарнак ахнул, сорвал горящий тюль и бросил под ноги для затоптания, в котором приняли посильное участие все желающие. Заодно потоптали и Трофимова, чтобы впредь не дурил. Потоптали не больно, но — сильно и обидно, а потом еще и выпинали вон.
От этих переживаний все разом протрезвели и потому немедленно вернулись к застолью. Гарнак с полным правом занял самое главное место — у окна в торце стола, где до него сидел Трофимов. Гарнак получил квартиру здесь же на втором этаже по соседству с Галиной Сергеевной. Свою старую избу он выгодно продал и радовался каждый раз, как вспоминал о заныканных грошах, а так как вспоминал он об этом все время, то и радостным был теперь завсегда. Работал он плотником на древесно-мебельной фабрике, и квартиру ему выдали как самому настоящему ударнику, потому что на фабричной Доске почета он висел безвылазно незнамо сколько лет, строго поглядывая с пожелтевшего фотопортрета нынешними колючими глазами на прежнем молодом лице.
— Слухай, что я удумал, — втолковывал он Галине Сергеевне. — Надыть нам на свою сторону дома построить сплошной балкон, и будет у нас типа веранда — хошь солнцем грейся, хошь запасы храни. Тем, кто с-под низу под нами, — тем свезло: оне могут погреб выкопать, а нам — только балкон… Я все сосчитал: с тебя рубликов сто и матерьял…
— Сидять голубки. — В дверях стояла вторая половина, а точнее, три четверти супружеской пары Гарнак. — Гляжу — няма, а он туточки. А у тя — стыда нету. Пристроилась безмужней занозой сярод чужих мужиков…
Но этот скандал созреть не успел, потому что, оттеснив от двери плотницкую жену, в квартиру ввалился расхристанный Трофимов, а следом и вся пожарная команда. Через несколько минут шума, ругани, хватаний за грудки, угроз и криков Гарнак овладел всеобщим вниманием, перекричав всеобщий же гомон предложением испить мировую.
— Но вы согласитесь, граждане, что так нельзя… — вполне миролюбиво рассуждал начальник пожарной смены с подходящей фамилией Огарков. — Мордовать пожарного человека — никак нельзя. А если пожар? А он с побитой мордой? — Огарков прижмурился, прислушиваясь, как там устроился внутри изрядный самогонный глоток. — Это, можно сказать, полное нарушение правил противопожарной безопасности.
— Да ты послухай-послухай, — втолковывал ему Гарнак. — Раззи ж так можно? Папироской тычить и знай себе посмеивается. “Камень, грит, не сгорит, грит”. Ему смех, а тут…
Гарнак так наглядно все это демонстрировал, что именно в этот момент уже от его цигарки полыхнула вторая занавеска.
Галина Сергеевна мигом содрала ее с окна и пошла ею же хлестать Гарнака, пожарных, кого попало, сбивая огонь и разгоняя застолье.
Потом она сидела и плакала за разгромленным столом, размазывая по щекам копоть. Но вволю поплакать ей не удалось, потому что мы вчетвером так напробовались кофейного самогона, что ей пришлось выхаживать нас обратно к жизни всю эту шумную новогоднюю ночь.
Не считая того грандиозного перепоя, тайну которого Галина Сергеевна надежно сберегла от наших родителей, вся эта зима и все время после нее — до самого окончания шестого класса — прошли без каких-либо существенных потрясений. Мешок оставил на время переустройство мира и с головой утонул в книгах, глотая их ночи напролет к очередным беспокойствам Клавдиванны, которая опять было надумала показать внучка докторам, но потом все-таки решила, что большой беды от этой новой напасти не будет. Все это время Мешка грело его тайное могущество, тем более что сейчас из этого его могущества никакие катастрофы пока не происходили. Наверное, ему очень хотелось, чтобы мы как-нибудь прознали про его секретную миссию и стали его по-всякому уважать, но рассказать нам про это он не мог, а разные туманные намеки мы не понимали.
— Знаете, какой у нас поселок? — заявил как-то Мешок. — У нас волшебный поселок.
— Опять про Красную Шапочку прочитал? — съязвил Тимка, хотя Мешок в эту пору глотал совсем даже не сказки, а самые стоящие книги.
— Правда-правда, — продолжал Мешок. — Думаете, почему он так называется — Богушевск? Потому что к этому месту повернуты уши Бога и он все-все слышит, что здесь ему говорят, и вообще — что здесь говорится.
— Бедный Бог, — заключил Серега. — Если он все-все будет слышать, что здесь только не говорится, он умом попятится.
— Это почему же?
— Так по радио каждый день говорят, что Его нет и весь Он — сплошное мракобесие. Если бы тебе постоянно говорили, что тебя нет. думаешь, ты смог бы быть? Тебя бы и не было. Согласен?
— То я, а то — Бог, — и соглашался и возражал Мешок.
Только на самом деле Бог не имел никакого отношения к нашему поселку, а если и имел, то примерно такое же, как и к любому другому людскому поселению. Давным-давно все земли вокруг принадлежали пану Богушевичу, и когда в начале прошлого века шло строительство железной дороги между Оршей и Витебском, этот пан совершенно забесплатно выделил часть своих земель для дороги, но с условием, чтобы была построена станция и чтобы ее назвали в честь его жены, в которой он души не чаял. Так появилась станция Богушевская, и несколько энергичных евреев, вместо того чтобы, по обыкновению, заняться русской революцией или читать тору, завели здесь по согласованию с паном свои выгодные гешефты. В результате возникли винокурня, корчма и лесопилка, а жители окрестных деревенек потянулись к этим чудесам, расселяясь вокруг и попутно застраивая новый поселок, бывший тогда самым настоящим местечком, имя которому дала железнодорожная станция, то есть — панская жена.
Самым деловым и успешным из еврейских отцов-основателей Богушевска был хозяин лесопилки по фамилии то ли Лейкин, то ли Лейбов, и если бы он еще некоторое время продолжал свое дело, то он бы не только сказочно обогатил себя и пана, но и извел бы все леса в округе, подрывая на будущее основу мощного партизанского движения и вместе с ним — победоносный разгром фашистских захватчиков. Впрочем, в его сказочном обогащении тоже было бы мало толку, и через несколько лет все богатства — его и пана — все равно бы пошли прахом, потому что немало других евреев вместо чтения торы и интересных гешефтов ринулись в революцию, и это уже получился такой гешефт — мамочки мои… Тем более к нынешнему времени леса все равно извели — не так быстро, как мог это сделать Лейкин-Лейбов, и не так рентабельно, как он, а в основном на ветер, но извели.
