Дина Рубина - Синдикат
Еврей огорчился, пошел к раввину.
– Ребе, – говорит, – я человек небогатый, в кои веки купил детям забаву – и надо же, как мне не повезло! – вместо нормального попугая попалась какая-то проститутка...
– Не расстраивайся, – говорит ребе. – Я знаю одну семью, там живут два набожных попугая. Надо подсадить твою к ним в клетку, чтобы они ее перевоспитали.
Тот обрадовался доброму совету, пошел по указанному адресу. Действительно: в клетке сидели два набожных попугая: в кипах на головах, в талесах, – и молились. Как только шлюху-попугаиху подсадили к ним в клетку, она заорала: “Хочу трахаться! Хочу трахаться! Хочу трахаться!!!”
Тогда один из попугаев сказал другому: – Видишь, Дувид, я говорил тебе: если долго и упорно просить Всевышнего, он исполнит любую просьбу!
Дверь приоткрылась, заглянул Изя, сказал удовлетворенно: – А, вот вы где!
И велел Маше принести еще чашку кофе. Вообще, выглядел довольно возбужденным.
– Слушай, сколько стоит арендовать корабль? – спросил он Петюню.
– На хрена тебе корабль, Изя? – вяло отозвался тот.
Но Изя был явно занят какой-то настойчивой мыслью.
– И все-таки?..
– Я кто тебе – адмирал?
– Ты – Главный распорядитель.
– Смотря какое судно, для чего и на какой срок, – предположил Яша. – Если катер, например, часа на полтора...
– Нет! Корабль, настоящий корабль, и надолго! Может, на месяц...
– Да на черта тебе?! – удивились мы дружно. И в самом деле, какое отношение имели морские экспедиции к Изиному департаменту Загрузки ментальности? (Хотя, если вдуматься, если напрячь воображение, можно представить галеон времен Ост-индской компании, снаряженный еврейскими купцами... галеон, прибывший в амстердамский порт с грузом малаккского перца, индиго, саппанского дерева... галеон, хранящий в трюмах предметы голубой посуды эпохи Мин, корейский и японский фарфор, острый имбирь, японскую медь, крупные алмазы грубой огранки, шкатулки, полные жемчугов и рубинов, персидские шелка, неочищенный цейлонский сахар... а также тигра, крокодила и молодого шимпанзе с ошейником на шее, притороченного цепью к мускулистой руке чернокожего моряка...)
– Есть одна идея, – сказал Изя нетерпеливо. – Пока в стадии разработки. Но возможно, это станет революционным этапом в работе Синдиката.
Петюня закатил глаза к потолку, словно прослеживал траекторию вознесения известного исторического лица.
– Слушай, – сказал он, – а нельзя ли погодить с революциями до конца моей каденции?..
Он поднялся и пошел к дверям. Изя вскочил и повлекся за ним:
– ...но ты можешь позвонить в пароходство, и хотя бы выяснить...
– ...а чего выяснять, если Расстреловна все равно не даст ни гроша...
– ...а если Клещатик проплатит? Когда за ними закрылась дверь, мы с Яшей задумчиво переглянулись.
Дважды кукарекнул его мобильник, – дети по нескольку раз в день слали отцу приветливые sms-записочки. Он достал из кармана брюк телефон и продемонстрировал этот своеобразный привет:
“Fuck you, dusha moja!” – писала одна из близнецов.
– Наверное, выиграла крупную сумму, – предположил отец.
На журнальном столике перед ним, как обычно, лежал листок, зарисованный чередой картинок. Попугаиха, с лицом Петюни, держала в клюве мешочек с зернышками слогов: “хочу тра-хать-ся, хочу тра-хать-ся!!!” На соседней жердочке сидели два набожных попугая с лицами обоих начальников из Центра.
– Брось привычку рисовать свои комиксы, ты попадешь в паршивую историю, – сказала я, открывая почтовую программу в своем компьютере.
– Как-то рука сама бежит... – виновато сказал Яша, – помимо воли...
Я смотрела в экран:
– Опять!!! Опять этот странный тип со своими апокалиптическими пророчествами!
Яша вскочил, встал за моей спиной, мы молча уставились в экран, читая:
“Лжецы и лицемеры, преследующие лишь свои низменные цели, они делают вид, что пекутся о пользе страны – не верьте ехиднам! – верховные народа этого пекутся лишь о себе, о своей мошне, о своих удовольствиях. В страхе они просыпаются по ночам, трясясь за свое будущее... Запускают загребущие руки свои по локоть в государственную казну и беспрестанно лгут, блудят и подличают! Заключают они пари и играют, играют в подпольных казино, делают ставки – где прогремит следующий взрыв, и прольется новая кровь, кровь их братьев и сестер, – и выигрыш не смердит им... Не чтят они святых своих книг, не помнят слов пророка Ехизкиеля, сказавшего: “И изолью на тебя гнев Мой, огнем ярости Моей дуну на тебя и отдам тебя в руку людей свирепых, мастеров истребления...”
Дойдя до конца письма, мы молча изумленно вперились друг в друга.
– А ты говоришь – комиксы... – пробормотал Яша.
Из “Базы данных обращений в Синдикат”.
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение номер 1.004:
Мужской энергичный баритон:
– Я донор с тридцатилетним стажем, могу пользу принести в вашем бедламе со всеми этими взрывами... а ваши наглые чинуши в Посольстве мне в визе отказали!
Глава одиннадцатая
Израильская рулетка
Я стояла на верхней площадке кладбища на холме Гиват-Шауль и смотрела, как крошечный экскаватор внизу ровняет новую террасу на склоне. Сколько же их было, этих новых могил... Опять я пошла вправо и вниз, но после роскошного, заросшего багровыми кустами бугенвиллей памятника знаменитому раввину повернула по другой дорожке... И наконец поняла, что совсем заблудилась...
Первое утро дома, первый наш отпуск...
– Не хотела тебя расстраивать... – сказала мама... – Знаешь, кого похоронили неделю назад? Фриду... Она была в том автобусе, на Гива-Царфатит... Если б ты видела, сколько пришло народу! Все дети слетелись за день, Бени успел из Франкфурта, Миха – из Парижа... Бедный Йосеф постарел сразу на двадцать лет...
Это была соседская семья, которая возилась с нашим нелепым семейством в самом начале. Фрида... Она подарила нашей четырехлетней дочери первую куклу Барби, купив ее за немыслимую цену – 120 шекелей. Эта волшебная кукла своими пластмассовыми объятиями раскрыла очарованному ребенку объятия целой страны...
И вот я стояла на одной из дорожек Гиват-Шауля, иерусалимского кладбища, перебирая в кармане плаща несколько гладких камушков, подобранных для того, чтоб положить на могилу Фриды. На свежую могилу Фриды.
И я безнадежно заблудилась.
Я опять достала листок, на котором мама нарисовала ориентиры. От главного входа – направо, сказала она, потом резко взять вниз, потом налево до конца аллеи... Да, но мама была здесь неделю назад. А за этот короткий срок Иерусалим взрывался трижды, следовательно...
– Что ты ищешь? – окликнул меня мужской голос на иврите.
Я оглянулась. Серый минибус стоял в тени высоких туй, рядом с колонкой, из которой набирал воду в ведро пожилой человек в черных брюках, белой рубашке и черной жилетке. В Москве этот прикид выглядел бы вполне концертным, здесь же не оставлял сомнений в социальной принадлежности данного господина. Высокий, сухощавый, с аккуратной седой бородкой, в черной шляпе, он выглядел так, как выглядят в Израиле еще несколько тысяч религиозных мужчин...
– Ты что, заблудилась?
– Не могу найти могилу...
– Подожди, – сказал он, – сейчас управлюсь и помогу тебе.
Он мыл один из памятников неподалеку. Я подошла и, чтобы не стоять праздно, подобрала с расстеленной на земле газеты сухую тряпку и стала вытирать отмытый им, коричневый, с золотой искрой, гранит памятника.
– Ну, вот... – сказал он удовлетворенно, скатывая рукава белой сорочки и застегивая манжеты... – Теперь займемся твоим ... Скажи имя и дату смерти...
Связался с кем-то по мобильному телефону и минуты две ждал ответа, пока кто-то там сверялся в своей базе данных... Господи, подумала я, похоже, все мы навеки пленники различных баз данных...
– Это не здесь, на другом конце кладбища... – он махнул рукой. – Отсюда далеко... Садись, я подвезу тебя...
...И довольно легко нашли мы холмик со свежей табличкой над Фридой. Я наклонилась, аккуратно выложила камушки в изголовье... И, как обычно бывает со мною на кладбищах, не чувствовала ничего. Знала, что тяжко будет потом – сегодня вечером, или ночью, когда я внезапно проснусь часа в два и до рассвета буду вспоминать все, что связано с Фридой и ее семьей, с Фридой и нами, с Фридой, нами и ее детьми, разлетевшимися сейчас по разным странам...
Мы постояли еще несколько минут. Он – терпеливо за моей спиною. Может, думал, что в этой могиле лежит кто-нибудь из родных. В сущности, так ведь оно и было...
Он наклонился и вгляделся в дату смерти.
– Не старая... – пробормотал он... Впрочем, ему и так все было ясно... С газетных полос улыбались и улыбались лица все новых жертв...
– Раньше... – медленно проговорил он... – Раньше, бывало, человек погибал тоже страшно, но, по крайней мере, его клали целым в гроб. Его прах пребывал в благочинном покое и ждал себе воскресения из мертвых. А сейчас? Тебя разрывает в куски, от тебя летят клочья, твое бедное тело превращается в огненные брызги, в кровавые ошметки, и нет никакой надежды, что когда придет Спаситель, ты облачишься в плоть и выйдешь ему навстречу – радоваться и плясать. Тебя и за гробом достает безумие распада, безумие распада нашего мира...
