Виктория Токарева - Мужская верность (сборник)
Жадность, любовь, надежда, одиночество – все это сплелось и кружится над головами, как роза ветров. И нога работает. Болит, но работает. На нее можно опереться. Спасибо, нога.
Татьяна отходит от полуночного ковбоя и забывает его. Зачем он нужен? И он тоже забывает Татьяну. Зачем она ему?
Впереди фестиваль. Солнце. Море. И виноград. Все, как обещали. И никаких обязательств ни перед кем. Счастье в чистом виде.
Старая актриса стеснялась раздеваться при людях и уходила далеко по песку, туда, где кончались люди. Гениальный мальчик, критик по имени Антон (его почему-то зовут Антуан), тоже стеснялся своего тела. У него лишний вес, и он не любит обнажаться. Он уходил далеко вдоль моря. Садился на песок и бросал камешки в воду. Камешки подскакивали на волнах.
Старуха при виде Антуана накидывала на себя махровое полотенце. Но потом заметила, что Антуан ее не видит, как если бы она была пень или камень. Ее это устраивало. И она тоже не видела его лишнего веса – просто грустный мальчик, молчаливый и умный. И очень хорошо воспитан.
Камешки должны быть небольшие. Но и не совсем маленькие. Определенный размер. Старая актриса ищет ему камешки, он их берет из ее руки. Кидает. Думает о мальчике, который думает о девочке. Все смотрят друг другу в затылок. А вдруг все разом повернулись бы друг к другу лицом? Тогда девочка полюбила бы другого мальчика. А другой мальчик – Антуана и пошел бы с ним на край света. И они оба сейчас вместе кидали бы камешки.
– У вас есть семья? – спрашивает Антуан.
– Мой сын в Америке… – Актриса замолкает. Потом добавляет: – А с мужем мы разошлись.
Антуан метнул очередной камешек.
– Я сама его бросила, – уточняет актриса. – Хотела быть честной. Дура.
– Вы полюбили другого? – догадался Антуан.
– Я пришла к нему и сказала: я люблю тебя, и я свободна.
– К кому? – не понял Антуан.
– К другому. А он ответил: «Ты самая необыкновенная женщина. Я тоже тебя люблю. Но еще больше я люблю свободу».
Старую актрису перетряхнули воспоминания. Она никогда и никому не рассказывала о главной ошибке своей жизни. О том, как села между двух стульев. И осталась одна.
– Когда это было? – спросил Антуан.
– Перед войной.
– Его убили? – спросил Антуан.
– Представьте себе, нет. Не убили и не посадили. Он жив. У него прекрасные дети.
Антуан поднялся и пошел в воду. И поплыл. Волны омывали его большое тело. Антуан лег на спину и стал думать о мальчике. Нежность тянула ко дну. «Во мне столько нежности, что пора ее утопить», – подумал он.
Антуан вспомнил, как три дня назад они разожгли на берегу костер и просидели всю ночь. Мальчик лег на песок и заснул. Антуан услышал запах паленой резины. Он понял, что в угли попал его каблук, надо было отодвинуть ногу. Но он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить мальчика. Антуан замер, смотрел на огонь, вдыхал каучуковый смрад. Это была самая счастливая минута за всю его двадцатичетырехлетнюю жизнь.
Антуан мечтал постареть, чтобы груз нежности истаял, истлел, не был таким тяжелым, как колесо наехавшего поезда.
Актриса старая, из эпохи мезозоя. Но если не смотреть на нее, а только слушать, то кажется, будто сидит женщина лет сорока. Не больше.
Антуан вышел на берег. Надел черную майку с большими красными буквами, вельветовые штаны. И пошел по берегу. Старуха смотрела ему вслед, на его походку, на руки, висящие вдоль тела. И в ее душе рождалось что-то хорошее, теплое, родственное. Это чувство нельзя было оформить ни словом, ни поступком, и она улыбалась – чуть-чуть, легким движением губ. И смотрела долго, до тех пор, пока его голова не затерялась среди других голов. «Прощай, мое сокровище». Это у кого-то уже написано. И если разобраться, жизнь только из этого и состоит, из коротких и долгих прощаний. «Прощай, мое сокровище».
Старуха вошла в море и поплыла.
Соленая вода и плавание укрепляют позвоночник.
Столовая, в которой их кормили, была огромная, как вокзал. Татьяна сидела за столом с Антуаном и журналисткой Катей, работающей на американское радио. Кате было тридцать семь лет. Она разошлась с мужем и гуляла в свое удовольствие. По вечерам она сидела в баре, пила и угощала других, и эти другие были мужчины.
Татьяне было жаль Катиных денег, которые она тратила на ничтожных людей. Хотелось какой-то защиты для нее. Защиты и контроля.
– А замуж ты не собираешься? – спрашивала Татьяна.
– Мне и так хорошо, – отмахивалась Катя.
– Но так будет не всегда.
– А что изменится?
– Тебе будет сорок семь, потом пятьдесят семь, не говоря уже о шестидесяти семи.
– Я не заглядываю так далеко. Я живу одним днем. Завтра мне может кирпич на голову упасть.
– Моему знакомому упала на голову банка с солеными огурцами, – вставил Антуан. – Очень хороший был человек. Не везет, как правило, хорошим людям. А сволочи живут.
У Антуана взгляд стал напряженным, видимо, он мысленно скинул банку с огурцами на голову другого человека.
Ковбой из Акмаллы сидел где-то сзади. У него была своя компания, тоже из Акмаллы, и среди них девушка с чистеньким пробором, совсем юная, лет двадцати.
Ковбой был одет в голубую фланелевую курточку с капюшоном, похожую на распашонку. Свои жидкие светлые волосы он распустил по плечам. Это его простило. Он походил на детдомовского ребенка, от которого отказалась непутевая мамаша.
Девушка с чистеньким проборчиком тем не менее смотрела на него не отрываясь. Просто забыла свои глаза на его лице.
Потом он скажет, что она работала от какой-то цветочной фирмы, оформляла фестиваль цветами, составляла букеты. Она жила за городом и часто не успевала на поезд, так как фестиваль вел ночную жизнь. Девушка ночевала у него в номере на соседней кровати.
– Но между нами ничего не было, – говорил он. – Ты мне не веришь?
– А я тут при чем?..
Прошла неделя.
Татьяна общалась, тусовалась, вбирала в себя общий гул, как сухая земля вбирает дождь. За неделю земля напитывается и больше не принимает влаги. Образуются лужи.
Татьяна устала. Концентрированное общение – это тоже стресс. Захотелось покоя. Она перестала посещать все тусовки, только некоторые. Конкурс красоты, например.
Навезли молодых телок. Они ходили по сцене в купальниках. Потом на сцену поднимались бизнесмены и дарили норковые шубы, деньги, телевизоры, заграничные поездки.
Актрисы, приехавшие на фестиваль, сидели притихшие и униженные. Почему дают деньги за сиськи и попки? А не за талант, например… Но твой талант – это твое личное дело. А тело – товар. Его оценивали. Охраняли. По залу ходили мощные быкообразные мальчики, смотрели безо всякого выражения, жевали жвачку, как быки. Охраняли товар. Большое количество молодятины.
Среди девушек-конкурсанток была только одна, которая не ведала, что творила. Ей исполнилось пятнадцать лет. На нее надели прозрачную греческую тунику, через которую просвечивало ее чистое полудетское тело. Она улыбалась наивно и ясно – сама весна. «А где ее мальчик? – подумала Татьяна. – Или папа?» Возле другой стены – Алеша Горчаков в голубой распашонке. У него, видимо, только одна смена одежды. И больше ничего. А ничего и не надо. И так сойдет. Возле него молоденькая девочка. Не та, с проборчиком, а другая – смешливая, легкая, почти подросток. Пацанка. Откуда она взялась? Просто заскочила, а он быстро втянул ее в паутину своих глаз.
«Бабник, – подумала Татьяна. – Ни одной не пропускает».
Но ей-то что? Мало ли бабников на белом свете? Они – не худшие люди. Ценят красоту.
Татьяна выпила бокал шампанского. Подумала: «А дальше?»
Последнее время ее преследовали два вопроса: «А дальше?» и «Зачем?»
Появилась девушка с проборчиком. Цветочница. На ее лице была приклеена фальшивая мученическая улыбка.
Мальчик из Акмаллы быстро приблизился к Татьяне.
– Разговаривайте со мной, – попросил он.
– Зачем? – удивилась Татьяна.
– Она меня преследует. Не отпускает от себя.
Кто «она»? Цветочница или пацанка? И при чем тут Татьяна?
– Я вам не диспетчер, – сказала Татьяна. – И не регулировщик. Улаживайте свои отношения сами.
Он не отходил.
– Сегодня я нашел в своей рубашке булавку, – сказал он. – Жена приколола.
– Зачем?
– Приколола к себе…
– Вас ждут, – сказала Татьяна.
Девочка с проборчиком ждет. И пацанка ждет. И жена в Акмалле ждет. Каждая по-своему. Девочка ждет трудно. Пацанка – играючи. Татарка – тревожно. Не хватает еще Татьяне встать в эту очередь.
Он повернулся и пошел к дверям. Татьяна видела, что он уходит. Интересно, куда? К себе в номер, куда же еще. С кем? А это уже не важно. С девочкой. Той или этой. Он ее разденет, разденется сам и подарит ей себя со всей своей неутоленной тоской хулигана из пригорода.
Позже он расскажет Татьяне, что отца у него не было вообще. Мать пила и была ему как дочка. Больной ребенок. Он ее отбивал и выручал. И очень любил. И дрался из-за нее. Он умел драться и даже любил драки. Любил первый порыв решимости, как ступить с самолета в пустоту. Парашют, конечно, раскроется в нужную минуту. Но ведь может и не раскрыться… То ли выскочишь из драки, то ли останешься. Застрянешь на ноже…
