Наталья Нестерова - Позвони в мою дверь
Зина открыла шкаф, сдвинула в сторону какую-то дверцу, и на нее градом посыпались расписные ложки. Падали на голову и больно ударяли сувенирные разделочные доски. Ее продукция, ее ложки и доски.
— Ушиблась? — Петров стоял в проеме дверей. — Я тебе сейчас все объясню.
— Ты врал! — воскликнула Зина. — Ты мне все время врал! Зачем? Какое позорище!
Она подхватила детей и выскочила из квартиры.
Петров стал собирать Зинины изделия. Он нервничал, укладывал их как попало, поэтому они снова сыпались — теперь уже ему на голову. Петров выругался и пошел звонить в соседскую дверь.
— Не хочу тебя видеть! — крикнула Зина из-за двери.
— Открой!
— Убирайся!
Петров чувствовал себя полным идиотом. А что преступного он сделал? Ей нужны были деньги, она их заработала. Ну не было у Петрова времени искать барыг, которые ложки-поварешки пристроят. У него своя работа, он не семечки лузгает и не груши околачивает.
Примерно те же самые мысли посетили Зину через несколько часов, когда у нее прошел нервный шок. Что позорного она сделала? Не на содержании была, а честно работала. Конечно, получала немного больше, чем стоил ее труд. И какая разница, кто у нее покупает деревяшки? Человек помог ей в трудную минуту, а она его обманщиком обозвала.
Устроила сцены с хлопаньем дверей. И кому? Петрову, на которого молиться должна до конца жизни. Она обязана пойти к нему и извиниться.
Зина подошла к входной двери и услышала, как Петров хлопнул своей и уехал на лифте. Она подбежала к окну — Петров садился в машину. Ничего, она его дождется и обязательно поговорит, сегодня же.
Зина сторожила Петрова до поздней ночи.
Петров отправился в ночной клуб на презентацию нового диска Анфисы. Ему позвонил Ровенский:
— Старик, прикрой Анфиску.
— В каком смысле?
— Я приеду с женой. Ей уже что-то нашептали, подозревает. В общем, сыграй Анфискиного ухажера, посиди с ней за одним столиком, проводи домой.
— И все? — раздраженно спросил Петров. — Спинку ей в душе потереть не надо? А в постели она что может?
— Старик, я тебя как друга прошу! — обиделся Юра. — Выручи! У меня проблемы, а ты к моей девушке в койку намылился.
— Есть с кого пример брать.
— Ты же мне за это памятник хотел поставить.
А теперь отказываешься в ерунде помочь?
— Хорошо, приеду.
Петров и сам подумывал, куда бы деться из дома, из тоски зеленой. Анфиска так Анфиска.
Столик им поставили у подиума, с которого Анфиска соскакивала после исполнения песенок.
Петров вставал, отодвигал ей стул и усаживал. С каждым разом галантные манеры давались ему все труднее — он напился.
В дореволюционные годы Анфиса вполне могла стать натурщицей у художников, малюющих сентиментальные открытки для пылких влюбленных. Маленькая кругленькая блондиночка с кудряшками и той степенью аппетитной упитанности, за которой уже следовало ожирение, Анфиса играла на контрасте: ее трудно было представить иначе как на диванчике с кошечкой и клубочками ниток. А она прыгала по сцене и эротично крутила бедрами. Голосок у нее был слабый, но выдающийся вокал и не требовался. Репертуар состоял из удручающих своей примитивностью песен, проходивших как блатные романсы.
— Ну как идет? — спросила Анфиса, очередной раз приземлившись за столик — Отлично, — икнул Петров. — Народ вспотел от вожделения. Особенно у тебя здорово получается коленочкой дрыгать. Где твоя коленочка? Дай я ущипну.
— Вот еще, колготки порвешь. Правда, здорово?
— Надо выпить за твои коленочки. — Петров налил в рюмки.
— Не много мы с тобой принимаем? — Анфиса не дождалась ответа. — Ой, Жорик! — заверещала она приближавшемуся к ним патлатому парню. — Как мило, что ты пришел!
С Жориком тоже выпили, сначала за знакомство, потом за Анфисин диск. Затем парень отошел лобызаться с остальными гостями.
— Жена у Юрика противная, — бросила Анфиска, исподволь рассматривая Ровенскую. — Селедка в очках.
— Ничего подобного, — не согласился Петров, — Света хороший человек и кандидат каких-то мелиоративных наук. Ее отец, сельскохозяйственный академик, десять лет назад дал нам пять тысяч долларов. Наш начальный капитал. Представляешь?
Ты сейчас в месяц, наверное, на булавки больше тратишь. Давай выпьем за тестя Юрика… Ага, теперь за мелиорацию, раз за Юркину жену ты пить не хочешь.
— Ты не частишь, не напьешься?
— Ни-ког-да. Хочешь, я пятьдесят раз отожмусь?
Или буду таскать тебя по сцене на руках, а ты петь?
— Не хочу! — Анфиса рассмеялась, громко и визгливо.
С соседних столиков на них оглянулись. Ровенский за спиной жены показал кулак.
Петров вдруг почувствовал острую необходимость рассказать кому-нибудь о своей несчастной любви. Ближе Анфисы у него сейчас никого не было. Она слушала вполуха, стреляла по залу глазами, ловила чужие взгляды, взмахом руки посылала приветы и воздушные поцелуи. Но разговор неожиданно поддержала.
— Я тебя понимаю, — сказала Анфиса. — Сама от любви однажды описалась.
— Что сделала? — переспросил Петров.
— В штаны надула. Я до семнадцати лет прожила на Сахалине. Маленький поселок — четыре шахты и три улицы панельных пятиэтажек. Представляешь, какой там контингент жил? Только ты никому не рассказывай, что я из рабочей семьи.
— Но выпить за маленькие поселки и за рабочий класс мы должны. — Петров наполнил рюмки.
— В десятом классе, — рассказывала Анфиса, — к нам прислали учителя химии. До этого три года никакой химии у нас не было, поэтому от наших знаний он, конечно, обалдел. Но дело не в этом. Петров, какие у мальчика были руки! Пухленькие, как сосиски.
Понимаешь? Гладкие, прямо бархатные — ни мозолей, ни грязных ногтей. Его руки меня с ума свели.
— Я к мужским рукам равнодушен, а за полезную науку химию давай нальем. И что ты?
— Умирала от любви. Ночей не спала, рыдала.
Даже химию пыталась учить. И однажды вечером заявилась к нему домой, отдаться хотела.
— Татьяна Ларина. Давай выпьем за мужские поступки женщин. И что он?
— Выслушал, по голове погладил, руку взял и поцеловал. Я раньше только в кино видела, чтобы руки целовали. А тут — мне! Расчувствовалась, и вот… Представляешь?
— Мощно. Помогло?
— Как рукой отрезало. Я на химика смотреть не могла. Сначала боялась, что он кому-нибудь расскажет, а потом как-то все растворилось. Он такой рохля был! Гвоздя у себя в комнате забить не мог, хозяйку просил.
— Надо выпить за сильные чувства, преходящие, то есть вытекающие в.., во что они там вытекают?
Не важно. Надо выпить.
* * *Петров обещания не сдержал и Анфису провожать не поехал. Впрочем, за даму он не беспокоился — охранники не дадут ей пропасть. Его больше заботило, как добраться до дому на своей машине.
Дорога, как он помнил, двухрядная, расплывалась в четырехрядную. Петров вел машину осторожно, на скорости тридцать километров. Чтобы не заснуть, включил громкую музыку. По счастью, ему не встретился ни один гаишник. Уже припарковываясь, Петров ослабил бдительность и въехал задним бампером в столб.
Зина услышала грохот и подскочила к окну.
Павел приехал. Кажется, он шатается. Вдруг поранился?
Зина распахнула дверь в ту секунду, когда Петров собрался надавить на кнопку ее звонка.
— Ты не разбился?
— Вдребезги. Надо поговорить. Пошли на кухню. Все российские люди общаются исключительно на кухне. Там решаются судьбы мира и отдельных граждан.
— Ты пьян? — подозрительно спросила Зина.
— В стельку. Но это даже хорошо. Садись, не стой. Ты у меня троишься. Может, в сидячем положении вас будет хотя бы двое.
Зина присела с другой стороны стола.
— Ты сейчас попросишь телевизор? — усмехнулась она.
Петрову было не до воспоминаний.
— Хуже, — заявил он. — Пункт первый повестки дня. — Петров поднял палец. — Что у нас на пункт первый? Ложки, задери их волк. Значит, так. Гришка теперь ими не торгует. Он надувает народ с помощью фирм по трудоустройству. Кого-то другого искать было некогда. И потом, мне самому твои ложки нравятся. Может, я их коллекционировать буду или дарить приятелям. У тебя водки нет?
— Есть, но я тебе не дам.
— Ясно. Хотел для храбрости. Пункт второй: я в тебя влюбился. Как дурак. Нет, как полный дурак.
— В меня влюбиться может только дурак? — снова усмехнулась Зина, но сердце у нее оборвалось.
— Нет, подожди, я что-то не то сказал. Не сбивай, когда тебе в любви объясняются. Я двадцать лет этого не делал, отвык, форму потерял. Понимаешь, ты необыкновенная. Я все время хочу тебя поцеловать. Такая идея фикс и днем, и ночью. Больше ночью. Какого черта ты вышла замуж за водолаза?
Ладно, не кривись, не буду о твоем муженьке говорить. Я буду говорить о тебе. Ты необыкновенная.
Мне все время хочется тебя поцеловать.
— Это ты уже говорил.
