Альфред Коллерич - Убийцы персиков: Сейсмографический роман
Они живут в стране замков. У этих замков нет ни лестниц, ни круглых столов. У каждого свой замок. Нежники — машинного роду-племени. Они злы и добры. Они истребляют и защищают. Они зрячи и глухи. Они в замке и везде.
Если они где-либо появились, значит здесь что-то будет.
О. шагает с матерью через парк. Его руки еще взбудоражены игрой на пианино. Навстречу идут обе дамы из замка, они спрашивают у матери, прорезались ли у мальчика постоянные зубки. О. убегает, петляет по полянкам и сует в рот ладошку.
Вместе с нежниками он поет песню «Зубов полон рот».
Он бросает на землю початок. И танцует. Он вновь думает о том, что считает пропавшим. Он видит печь.
Смолка. Войдите! (Появляются Ткач, Пантхауэр, Кегль и Пеппо К.)
Ткач. У меня сети полнехоньки (прикладывается к бутылке водки).
Смолка (грозно кричит). В ноги нежникам, каналья! (Ткач падает на колени и подставляет шею.)
Пантхауэр. Вот виселица с перепелами. (Приложив к подбородку скрипку, играет песню нежников.)
Смолка (грозно кричит). В ноги! (Пантхауэр падает на колени и подставляет шею.)
Кегль. Щука сидит в моем органе.
Смолка (грозно кричит). В ноги! (Кегль падает на колени и подставляет шею.)
Пеппо. Свадебная песня готова!
Смолка (грозно кричит). В ноги! (Пеппо падает на колени и подставляет шею.)
Гремит гром, сверкает молния; нежники идут.
Смолка (поет). Видел нежников, голубчик? Ты их...
Нежники ставят Смолку в середину своего круга. Смолка исполняет танец нежников. Они несут на руках восемнадцать господ. Ткач, Пантхауэр, Кегль и Пеппо стоят на коленях перед нежниками.
Смолка (господам). У вас уже прорезались зубки? (Все показывают зубы.)
Какой ты белозубый, Ткач! (Он бросает князя, который превратился в каплуна, Ткачу. Тот быстро проглатывает его.)
Синька. Всех наземь! (Все падают на землю.)
Смолка. Теперь вас семнадцать. Вот моя рука. Подойдите и целуйте. (Они устремляются к руке.)
Смолка (грозно кричит). Эй, козлобородый! Ну-ка повтори, что говорил. При всех скажи.
Остроконечная бородка (дрожа, как осиновый лист). Так... Куда это он идет? Они выползают из-за печей и идут в школу. Народу учиться ни к чему.
Синька. У них уже все зубки, все! Они вылезают из пруда, они грядут. У нежников острые зззубы! (Отпихивает графа в сторону.)
Князь Генрих (из утробы Ткача). Мария Ной-майстер — светило кулинарии. Она всегда умела извлекать вечное благо из тленного. О, Розалия Ранц, теперь твой Генрих стал снедью!
Смолка (грозно кричит). В ноги! (Появляется фрау Штюбинг. У нее черты Розалии Ранц. Она уводит Ткача.)
Князь Генрих (из утробы Ткача). О, благодатный оазис вокруг соска.
Черная бархатка (парит над коленопреклоненными господами). Что это за персиковый хлыст? Вы посадили его в моем саду. Или это камелия?
Смолка (грозно кричит). Персиковое дерево!
Черная бархатка. Где же моя пила? Я спилю его раз и навсегда. Только нам дано право владеть этим деревом. Его плоды предназначены для круглого стола.
Смолка (грозно кричит). Пила зззубчатая! Зззубы! Зззубья!
Черная бархатка. Я пилю, пилю, пилю. (В изнеможении прерывается.)
Желток (смертельно бледный). А вот и я, ваша смерть. Я последний день всеобщего и долговечного. Я ваша могила, ваш оловянный гроб. Мраморная доска ласкает мой взор. А где беседка? Не мешкай, Грес, хватай персики с круглого стола. (Поет.)
Это нищий по имени Грес,он кушает персики и принцесс.
(Берет черную бархатку и вешает ее на персиковое дерево.)
Францик. Всем раздеться. Я буду обследовать вас. Дайте-ка слуховую трубку! (В то время как шестнадцать господ раздеваются, нежники с ужасающей быстротой шаркают ступнями по земле.)
Нежники, Пантхауэр, Кегль и Пеппо. Все только платья, платья, платья.
Францик (с диким хохотом). Я уже не слышу дыхания. (Бьет ногой по горе одежд. Гора растет. Господа начинают исчезать.) Вот мое заключение. (Отбрасывает слуховую трубку.) Там, где прошли нежники, пульс больше не бьется. Точка. Кухни пусты. С охотой покончено. (Макс Кошкодер без ружья проходит мимо.) Хоть плачь, хоть смейся! (Из земли вырываются языки пламени. Они перекидываются на одежды, но ничего не могут с ними поделать, так как гора платьев разбухает, выходя за пределы сцены. В самом пекле стоит, не тронутое огнем, персиковое дерево, увешанное теперь множеством черных бархаток.)
Смолка (с сатанинским хохотом трагика). А-а-а-ха-ха-ха-ха!
О. идет по саду. Вечереет. Нежники несут ему кукурузные початки. О. прислоняется к печи. На него устремлены взгляды сестренки и матери. Они видят образ нежника Смолки. О. садится за пианино и поет песню про ель. Он уединился, потому что ждет нежников. Шесть раз нажимает он на клавиши. Извлеченные звуки называются: Смолка, Нитка, Желток, Синька, Францик и Щука.
Он не считает их своими богами.
Иначе они были бы вне парка.
А за ним кончается белый свет.
Ночью он получит послание. Это будут ужасные вести. Вести о том свете, о смерти фазанов и перепелов. Вести смазывают картины и призывают О. и нежника Смолку.
Нитка правит и должен править.
Желток страдает и должен страдать.
Смолка убивает и должен убивать.
Францик сражается с болью и должен сражаться.
Щука играет на органе и должен качать воздух.
Нежники обладают властью.
О. опять стоит у печи и рассказывает о власти.
Мы в замке. Мы в башне. Мы лилии на гербе.
Заслышав шум механизмов, О. бежит на кухню замка.
Он готовит еду для нежников.
Ему выпало счастье быть нежником.
В ноги нежникам, канальи!
Об изразцовых печах
Твой отец взял нож за печью.Он ест мясо человечье.
Графиня отодрала А. за уши, когда тот выкрикнул эти слова прямо в гостиной.
Графиня уже давно стала замечать, что А. взял моду влезать на богато украшенные печи в комнатах третьего этажа и что-то высматривать в запечных углах.
Анна Штангель сидела с Нидером на вязе возле замка, прячась от нежников, с которыми О. обсуждал в ельничке захват дворцового погреба. Нежник Желток был печным нежником, так как нуждался в тепле.
Шкурки, добытые в кошачье воскресенье, лежали на ореховом кресле перед печью.
А. избегал встреч с детьми из школы и прятался за спиной домашнего учителя.
После кошачьего воскресенья он сторонился О., так как боялся стычки из-за шкурок. Черные покрывала, развешанные Анной Хольцапфель во дворе прачечной, нагоняли на него страх, и он добился от матери распоряжения, чтобы по ночам двери охранял егерь Лукас с заряженным ружьем. О. рассказывал, что нежники замышляют все свалить в одну кучу, что означало не что иное, как печь.
В кухонной печи Марии Ноймайстер он не видел никакой тайны. Раскаляются плиты, значит, восходит солнце. Слово «солнце» он слышал в замке чаще, чем слово «печь». Он обратил внимание, что не может выговорить это слово, как только мать замечала, что он пытается его произнести. С печами, видимо, было что-то не так.
А. слышал речи о людоедстве. Когда князь Генрих расписывал силу своих каплунов, которая передается тем, кто их ест, следовало возражение, что силу можно перенять только у подобного. А подобным в замке были только подобные князю.
Своих узнавали по осанке, по непринужденности взгляда, по умению не видеть других, тех, кто не принадлежит к их кругу. Герцогиня стояла в церкви. Когда она чуть не хлопнулась на пол и Цёлестин подхватил ее, она сказала: «Почему никто не поддержит меня?»
Священник Вагнер сбрызнул ей лоб водой из серебряного кувшина.
Уложенная на бархат алтарных ступеней, она поведала о том, что слышала громкий хлопок, подобный пушечному выстрелу. Это напоминает ей один сон, в котором явился Людвиг Святой и возвестил ей рождение некоего принца. Тогда ей представилось, что это будет ребенок, предмет ее упований, несущий чистый свет и озаряющий им весь мир, enfant de miracle 12.
Легко разрешившись от бремени, она родила сына, отца которого к тому времени уже не было в живых, и долго не давала разрезать пуповину, дабы все могли видеть, что это ее ребенок. Священник крестил его водицей из того же сосуда, из которого уронил несколько капель ей на лоб.
И подобно тому, как она сейчас лежит у алтаря, она стояла когда-то у королевского трона и своим жизнелюбием развеивала уныние придворной жизни. Но ее вера в свет была слишком сильна. Созерцание связующей нити между матерью и сыном уже не насыщало душу. Она с ужасом вспоминает дни, проведенные в Лондоне, в Ницце и в Риме, даже разговор с Папой в залах Ватикана был лишь отблеском, а не светом. Ей не хватало тогда зримого образа. И хотя ей многое было дано и она занимала высокое положение, ей кажется, что знак был еще более многообещающим. Тогда она поклялась построить замок, в котором духовному, неизменному было дано свое вещественное соответствие: духу — круглый стол; телу — кухня; столь важному для нее чувству превосходства над природой — башня; а не менее важному для нее, герцогини, ощущению всеобщей связи — лестницы, бегущие наверх, и дорожки парка, по которым так славно гулять с собачкой и держать путь в оранжерею, где не бывает ни зимы, ни лета, но неколебимо царство ровного, постоянного тепла. Ни на миг не падая духом, с великим мужеством встречая опасности, она вернулась, считая себя изгнанницей, на свою родину и вознамерилась вытеснить мрак, разлившийся, подобно половодью. Когда она велела повесить в церкви образ Доброго Пастыря, она сделала это в знак благодарности за то, что сподобилась, переодевшись пастушкой, вселить мужество в сердца своих солдат.
