Лаура Рестрепо - Ангел из Галилеи
Я старалась ничего не видеть, не слышать, не говорить — словно меня здесь нет, старалась не коснуться ни грязной стены, ни засаленной решетки и хотела бы никогда не ступать на этот пол, не дышать этим воздухом, наполненным горем. По другую сторону решетки виднелась лишь сырость и темнота, я не могла различить голосов, лишь покашливания и приглушенные шумы, словно какие-то животные бились в агонии в своих логовах. Из глубины пещеры до меня долетали липкие испарения, полные тлена и безнадежности, — еще немного, и меня вывернет наизнанку. Я стояла на пороге последнего рубежа существования, где человек превращается в грязь, и силы покидали меня.
С этой стороны решетки показался косоглазый человечек, он мыл пол и стены, поливая их из шланга.
— Пожалуйста, отойдите. Я ненароком могу забрызгать вас, — предупредил он и, хотя я отошла, залил мои туфли водой.
— У вас родственник внутри? — спросил он.
— К счастью, нет. Вы давно здесь работаете?
— Да, всю жизнь.
— Тогда вы мне поможете. Помните необычайно высокого юношу, который содержался здесь некоторое время назад?
— Очень высоких, насколько помню, через это место прошло двое или трое…
— Этот был смуглый брюнет…
— Они все тут смуглые брюнеты.
— Этого трудно забыть, потому что он был очень красив, постарайтесь вспомнить…
— Там внутри красавцев не бывает. Не те, понимаете, условия.
— Он был настоящим гигантом. Кажется, его называли Немой.
— Большая часть тут немые. Немые, и глухие, и тупые. Они воют и хрюкают, но не разговаривают. Тут они становятся такими.
— Фабрика ангелов… — сказала я себе под нос, но человечек услышал.
— Фабрика ангелов, говорите? Ха! Вот это здорово. Фабрика ангелов! Слушай, Гонсалес! — закричал он охраннику. — Она говорит, что это фабрика ангелов!
— Поглядим, что она скажет, после того как побывает там, — ответил Гонсалес.
— Юноша, о котором я говорю, пробыл в заключении несколько лет и после смог выйти, — настаивала я.
— Отсюда никто не выходит.
— А этот вышел…
— Должно быть, произошло чудо. Конечно, иногда, когда их становится слишком много, приказывают устроить чистку и вышвыривают наружу самых никчемных.
Я увидела, что приближается охранник, который будет сопровождать меня, и почувствовала ужас. Я не могу, не могу, не могу, кричало сердце, готовое разорваться.
— Это она, — указал на меня Гонсалес вновь прибывшему.
— Пройдемте, — сказал мне тот, достал связку ключей и начал открывать решетку.
— Нет! Простите, я не могу, мне нужно уйти. Где здесь выход? Спасибо, но нет. Я не могу войти туда.
Когда я пришла в себя, то обнаружила, что уже бегу. Не знаю, как я забрала свои документы, нашла джип Гарри и закрылась в нем, чтобы защититься от страха. Я поехала, не зная куда, не зная как. Истощенная физически и морально, я ругала себя последними словами, без конца, как безумная, повторяла одно и то же: «Так это ты говорила, что реальности надо взглянуть в лицо? А сама не можешь, струсила, струсила, струсила, хочешь заставить больного юношу вспомнить все те годы, которые он провел в аду, а сама не в состоянии пробыть там ни минуты. Так ты говоришь, правде надо взглянуть в лицо? Так давай, что же ты, только болтать умеешь? Давай, покажи, на что ты способна…»
Не знаю, во сколько я приехала в приют. Мне нужно было его увидеть, или я умру. Я соврала медсестрам, сказала им, что мне позволила доктор Мондрагон. И вот он передо мной, лежит, вытянувшись на кровати, на которой он не помещается, вид у него еще более отсутствующий, чем всегда, он словно укрыт облаком в своем далеке. На него надели белую ночную сорочку с номером, написанным маркером на спине, и казалось, что теперь-то душа его окончательно покинула тело.
— Почему он такой изнуренный? — спросила я у медсестры.
— Такими все бывают после люмбальной пункции. Она их изматывает и причиняет сильную головную боль. Вам лучше не затягивать визит, чтобы он мог поспать.
Я дотронулась до его рук, сухих и шершавых, и до его ног, его прекрасных ног, которые были холодны и безжизненны, как у мертвого животного. Я попросила у медсестры крем, но она сказала, что у них ничего такого нет.
Я вышла на улицу и в единственной местной аптеке стала спрашивать физиологический раствор и увлажняющий крем для тела.
— Возьмите этот, — сказала аптекарша и вручила пузырек с надписью «Нелья», под которой стояло: «С экстрактом нарда».
— «Нелья», — прочитала я. — Никогда не видела эту марку.
— Ее рекламировали по радио. Произносится как «Нела». «Нела», без мягкого знака.
— А, хорошо. Можно открыть?
— Разумеется.
Это была густая, маслянистая субстанция с очень резким запахом.
— Слишком сильный запах, — сказала я. — У вас нет «Нивеи» или хотя бы «С де Пондс»? Или «Джонсонс» для детей?
— Только этот. Отличный крем, его хорошо берут.
Я вернулась к кровати ангела и увлажнила ему губы физраствором. Он приподнялся немного и выпил пару глотков. Он посмотрел на меня, и в глубине прекрасных глаз я увидела намек на то, что он узнал меня, но взгляд тут же погас. Он вновь откинулся на спину, и я начала растирать его кремом — очень медленно, очень тщательно, начиная с ног, со свежей отметины на щиколотке, которая словно была точкой, указывающей начало пути на таинственной карте его тела. Я вложила в это всю свою любовь и всю свою страсть, будто хотела отделить от его кожи корку одиночества.
— Прости нас, — шептала я. — За все страдания, что тебе пришлось вынести на этой земле. Прости, прости за все плохое, что мы тебе сделали…
— Какое чудо! Кто принес нард? — Старшая медсестра ворвалась в палату как ураган. — Здесь пахнет нардом!
— Пахнет от этого, — показала я ей баночку с кремом.
— Он просто красавец, — сказала она, взяв моего ангела за руку. — Мы все здесь влюблены в него.
— Это меня не удивляет.
— Но мы ему до лампочки, — рассмеялась она и вновь вышла.
Я оставила его спящим и, покинув приют, впервые ощутила уверенность, что, несмотря на все мои отчаянные попытки приблизиться к нему, нас всегда будет разделять вселенская пропасть, что, сколько бы его ни лечили, он так и останется чужим на нашей планете.
По дороге к дому, томясь в дорожных пробках, я принялась думать о Паулине Пьедраите, которая преподавала семантику в нашем университете. Она рассказывала, что слово «ностальгия» появилось, когда швейцарские солдаты нанимались на службу в далекие земли и их внезапно охватывало отчаянное желание вернуться, очень мучительное желание. «Поэтому, — говорила Паулина. — „ностальгия“ происходит от греческого nostos — возвращение и algos — страдание, и этим словом обозначается момент, когда ты мысленно возвращаешься туда, где тебе было лучше».
Пусть врачи говорят свое, я знала, что прострация, в которой пребывает мой ангел, есть не что иное, как ностальгия по небу.
Мы договорились с Красоткой Офелией вместе поужинать тем вечером в ресторане «Салинас», чтобы не спеша, обстоятельно побеседовать об ангеле. Мы были настроены отдать четверть зарплаты за несколько бокалов сухого мартини и пару тарелок лангустинов, приготовленных на гриле. Но события того дня заставили меня остаться в кровати в расстроенных чувствах и с расстроенным желудком, и для моей окончательной гибели не хватало, пожалуй, только лангустинов. Так что я позвонила Офелии и попросила ее перенести встречу ко мне домой.
Она приехала ровно в восемь и привезла с собой французский хлеб и термос с консоме из цыпленка, уверяя, что мне это пойдет на пользу. Она включила телевизор, чтобы не пропустить «Аромат женщины», телесериал, который показывали как раз в это время, и мне пришлось ждать, пока она посмотрит очередную серию, прежде чем подступить к ней с вопросами.
— А теперь скажи мне, что с ним.
— Непонятно. Что-то среднее между умственной отсталостью, аутизмом и шизофренией. Но случай очень-очень серьезный.
— То есть ты считаешь его невменяемым, но скажи, разве невменяемый мог бы надиктовать подобные тексты? Ты ведь читала тетради только выборочно, а вот если бы ты взяла на себя труд…
— Секундочку. Так мы запутаемся в дебрях совершенно бредовой логики, и после никто нас уже оттуда не выведет. Начнем с того, что тетради пишет не ангел, их пишет Ара. Если ты хочешь говорить о тетрадях, поговорим об Аре. Она-то как раз укладывается в клиническую картину шизофрении — слышит голоса и так далее.
— Нам лучше не продолжать этот разговор, потому что так мы никуда не придем. Если ты хочешь хоть немного разобраться в его случае, то должна забыть о своей логике, потому что здесь от нее толку мало.
Воцарилась напряженная, даже слегка враждебная тишина. Выдержав приличную ситуации паузу, Офелия попыталась сгладить неловкость, спросив меня, почему я принимаю это дело так близко к сердцу.
