Пол Боулз - Нежная добыча

— Нет, нет, нет! — вскричал пастор Дау.

Николас вежливо смутился, но ничего не ответил.

Чувствуя, что знания диалекта на подобную ситуацию не хватит, пастор мудро решил начать сначала.

— Ачакьюм сделал мир. Это правда?

Николас кивнул и присел на корточки у ног пастора, не сводя с него глаз и прищурившись от солнца.

— Ачакьюм сделал небо, — принялся показывать пастор, — горы, деревья, вон тех людей. Это правда?

И снова Николас согласился.

— Ачакьюм хороший. Ачакьюм сделал тебя. Правда? — Пастор Дау опять уселся на пень.

Николас наконец открыл рот:

— Все, что ты говоришь, — правда.

Пастор позволил себе довольно улыбнуться и продолжил:

— Ачакьюм сделал всё и всех, потому что Он могучий и хороший.

Николас нахмурился.

— Нет! — воскликнул он. — Это неправда! Ачакьюм не сделал всех. Он не сделал тебя. Он не сделал ружья или дона Хесукрис-то. Он много вещей не сделал!

Пастор прикрыл на миг глаза, призывая силу.

— Хорошо, — наконец вымолвил он терпеливо. — Кто сделал другие вещи? Кто сделал меня? Скажи мне, пожалуйста.

Николас не медлил ни секунды:

— Мецабок.

— Но кто этот Мецабок? — вскричал пастор, подпустив ноту негодования в голос. Он всегда знал, что Бога означает слово «Ачакьюм».

— Мецабок делает все вещи, которые не отсюда, — ответил Николас.

Пастор поднялся, вытащил платок и вытер лоб.

— Ты ненавидишь меня, — сказал он, посмотрев вниз на индейца. Слово было слишком сильное, но он не знал, как еще сказать.

Николас вскочил на ноги и коснулся плеча пастора.

— Нет. Это неправда. Ты хороший человек. Ты всем нравишься.

Пастор Дау невольно отпрянул. Касание смуглой руки было ему как-то неприятно. Он просительно заглянул в лицо индейцу и сказал:

— Но Ачакьюм меня не сделал?

— Нет.

Повисла долгая пауза.

— Ты придешь в следующий раз к моему дому послушать, как я говорю?

Николас явно стало неловко.

— Всем надо работать, — сказал он.

— Матео говорит, вы хотите музыку, — начал пастор.

Николас пожал плечами.

— Для меня это неважно. Но другие придут, если у тебя есть музыка. Да, это правда. Им нравится музыка.

— Но какая музыка? — воскликнул пастор в отчаянии.

— Говорят, у тебя есть битрола.

Пастор отвел глаза, думая: «От этих людей ничего нельзя скрыть». Со всем домашним скарбом и вещами, оставшимися после смерти жены, он привез с собой небольшой переносной фонограф. Тот лежал гдето в кладовой среди пустых сундуков и теплой одежды.

— Скажи им, я буду играть на битроле, — сказал он и вышел в калитку.

Маленькая девочка побежала за ним и остановилась, провожая его взглядом, пока он шел по дороге.

Пастор брел по деревне, и его тревожило одно: ведь он совершенно одинок в этой глуши, одинок в своей борьбе за то, чтобы принести этим людям истину. Он утешал себя, припоминая, что одиночество существует лишь в сознании каждого человека; а объективно человек — всегда часть чего-то.

Придя домой, он отправил Матео в кладовую искать переносной фонограф. Через какое-то время мальчик вынес его, стер пыль и встал рядом, наблюдая, как пастор будет его открывать. Рукоятка лежала внутри. Пастор вытащил ее и завел пружину. В кармане крышки лежало несколько пластинок. Первыми попались под руку «Давай-ка вместе», «Сумасшедший ритм» и «Оркестр, играй погромче» — ни одну пастор Дау не считал подходящим аккомпанементом к своим проповедям. Он искал дальше. Нашлась запись Эла Джолсона, поющего песню «Сынок», и пластинка «Такая она смешная» с трещиной. Рассматривая этикетки, пастор вспоминал, как звучит музыка на каждом диске. К сожалению, миссис Дау не нравились церковные гимны; она их называла «заунывными».

— Ну вот, — вздохнул пастор. — Музыки у нас нет.

Матео изумился.

— Не играет?

— Я не могу ставить им музыку для танцев, Матео.

— Cómo no, señor! Им она очень понравится!

— Нет, Матео! — с упором в голосе сказал пастор и поставил «Сумасшедший ритм», чтобы мальчику стало яснее. Когда из аппарата повлеклись писклявые металлические звуки, на лицо Матео снизошел восторг, граничащий с блаженством.

— Qué bonito! — истово вымолвил он. Пастор Дау поднял звукосниматель, и скачущий ритмический рисунок оборвался.

— Так нельзя, — решительно сказал он, закрывая крышку.

Тем не менее, в субботу он вспомнил о своем обещании Николасу: на службе будет музыка, — и потому велел Матео вынести фонограф под навес, чтобы стоял под рукой, если в нем возникнет настоятельная потребность. Мудрая предусмотрительность ибо на следующее утро, когда селяне собрались, разговоров только и было, что о музыке, которую им предстояло услышать.

Темой проповеди была «Сила веры», и пастор распространялся уже минут десять, когда Николас, сидевший на корточках прямо перед ним, спокойно встал и поднял руку. Пастор Дау нахмурился и замолчал. Николас промолвил:

— Теперь музыку, потом говори. Потом музыку, потом говори. Потом музыку. — Он повернулся к остальным. — Так хорошо.

Раздалось одобрительное бормотание, и все подались чуточку вперед, сидя на корточках, чтобы не пропустить ни единого музыкального звука, который раздастся из-под навеса.

Пастор вздохнул и поставил машинку на стол, сбив с него лежавшую на краю Библию. «Ну еще бы», — с легкой горечью сказал он себе. Первой пластинкой оказался «Сумасшедший ритм». Едва музыка заиграла, младенец, курлыкавший невдалеке какую-то бессмыслицу, прекратил свои попугайские песнопения и стих, зачарованно глядя под навес. Остальные тоже сидели, не издавая ни звука, пока пьеса не отыграла. Раздался одобрительный гул.

— Теперь опять говори, — произнес очень довольный Николас.

Пастор продолжал. Только сейчас он немного запинался — музыка сбила его с мысли, и даже глядя в записи, он не был уверен, на чем остановился, когда его прервали. Продолжая, он поглядывал на людей, сидевших ближе всего. Рядом с Николасом он заметил маленькую девочку, наблюдавшую за ним из дверного проема, и удовлетворенно кивнул: теперь ее хотя бы прикрывала одежонка. Девочка смотрела на него с выражением, которое он истолковал как зачарованное восхищение.

В конце концов, едва пастор ощутил в своей аудитории нарастающее беспокойство (хотя следовало признать — открыто они его не выражали), он поставил «Сынка». По реакции нетрудно было угадать: этот номер оказался у слушателей менее популярным.

Напряженное предвкушение, появившееся на лицах в самом начале пластинки, вскоре спало, сменившись обычным, не таким бурным наслаждением. Когда сторона закончилась, Николас вновь поднялся, торжественно воздел руку и произнес:

— Хорошо. Но другая музыка красивая больше.

Пастор вкратце подвел итог и, прокрутив «Сумасшедший ритм» еще раз, объявил, что служба закончена.

Таким образом «Сумасшедший ритм» стал неотъемлемой частью еженедельной проповеди пастора Дау. Через несколько месяцев старую пластинку так заездили, что он постановил: крутить ее на каждой службе только раз. Паства смирилась с его экономией без охоты. Люди начали жаловаться, а Николаса отправили на переговоры.

— Но музыка старая. Если я использую всю, больше не будет, — объяснил пастор.

Николас недоверчиво улыбнулся:

— Ты так говоришь. А сам не хочешь, чтобы у нас была музыка.

На следующий день, когда пастор читал, сидя в тени патио, Матео объявил, что Николас пришел опять: индеец вошел через кухню и, судя по всему, уже успел поговорить там с прислугой. Пастор неплохо научился распознавать выражения лица Николаса; то, которое он видел сейчас, говорило, что его ждут новые поборы.

Николас начал почтительно.

— Сеньор, — сказал он, — ты нам нравишься, потому что ты дал нам музыку, когда мы тебя попросили. Теперь мы все хорошие друзья. Мы хотим, чтобы ты дал нам соль.

— Соль? — изумленно воскликнул пастор Дау. — Зачем?

Николас добродушно рассмеялся, давая понять, что пастор наверняка так шутит. Он сделал вид, что лижет что-то.

— Есть, — сказал он.

— А, ну да, — пробормотал пастор, припоминая, что у индейцев каменная соль — редкость и роскошь. — Но у нас нет соли, — быстро ответил он.

— Есть, сеньор. Там. — Николас показал на кухню.

Пастор встал. Он был полон решимости покончить с этим торгом, который считал деморализующим элементом в своих официальных отношениях с населением деревни. Поманив рукой Николаса, он прошел на кухню и позвал:

— Хинтина, покажи мне нашу соль.

В помещении стояло несколько слуг, среди них — Матео. Именно он открыл низкий буфет, где обнаружилась большая куча сероватых брикетов. Пастор изумился еще больше.

— Столько соли? — вскрикнул он. — Cómo se hace?

Матео спокойно объяснил, что все это они привезли с собой из Окосинго.