Владимир Файнберг - Про тебя
— В центре все дорого. Берите такси, езжайте в район Де Фане, там под небоскрёбами супермаркет. Гигантский, больше двухсот магазинов. То же, что и везде, но гораздо дешевле. Жду вас вечером, не позже восьми.
Прежде чем уйти, заглядываю в комнату Жени. С бешеной скоростью она скачет через скакалку. Мелькают носочки, на этот раз, белые.
— Садись! Смотри, как я танцую!
Присаживаюсь на стул у маленького письменного стола, заваленного фломастерами, тетрадками, авторучками.
— Женька, что ты больше всего любишь? — воровским взглядом обвожу комнату. Повсюду красочные коробки с играми, гора растрёпанных кукол.
— Танцевать!
— А ещё?
— Драться с мальчишками. Знаешь, у нас в классе все мальчишки — дураки!
— Я тоже мальчишка.
Перестает прыгать. Задумалась.
— Извини, я не хотела сказать, что ты дурак.
— Спасибо и на этом. Ладно. Пошел гулять. Увидимся вечером.
— Тебе хорошо. Можешь гулять. До вечера. А я должна делать уроки, завтра понедельник.
— Я тоже делал уроки.
— Да? Так я тебе и поверила…
Ухожу. Иначе она вообще выведет меня на чистую воду.
В передней слышно, как из‑за закрытой двери гостиной доносится жалкое пиликанье, раздражённый голос Ирины.
…Нельзя ничего оставлять на последний день. Из всех занудных прописных истин эта, пожалуй, наиболее верная.
За несколько дней жизни в этом городе я обнаглел. Как подлинный парижанин, выставив большой палец, останавливаю такси, запросто объясняю старику–водителю:
— Де Фане. Супермаркет.
Трогаемся с места. Он собирается включить счётчик, и тут же машина останавливается.
Таксист с недоумением смотрит на меня, что‑то говорит.
Вслушиваюсь. Ничего не понимаю. Тогда он произносит английское слово:
— Клоуз.
Только теперь до меня доходит — закрыто. Сегодня воскресенье — диманш, магазины закрыты. Что ж, остаётся шанс успеть поискать подарок для Жени завтра, в день отъезда.
Таксист ждёт, когда я выйду. И тут мне приходит в голову первое попавшееся слово:
— Нотр Дам.
За опущенным стеклом проплывают уже знакомые Триумфальная арка, Елисейские поля, пляс де ля Конкорд. Я один. Без сопровождающих и объясняющих. Старик–таксист не в счёт.
Мост через Сену. Тесно застроенный и в то же время весь в зелени деревьев остров Сите. А вот в центре его и Нотр Дам, Собор Парижской Богоматери, издали похожий на русскую букву «Н».
Вчера я уже был на этом острове, видел эту каменную букву. Зачем меня принесло сюда снова? Чтобы войти внутрь отметиться?
Расплачиваюсь. Выхожу из такси, пересекаю заполненную туристскими группами площадь перед Собором.
Если смотреть снизу, химеры наверху кажутся небольшими, не шибко страшными. Химеры как химеры. Мою голову, мои сны посещали чудища и пострашней. Особенно перед тем, как должен был креститься.
Возле узкого входа приходится посторониться. Толстая дама и вышколенный негр, вероятно, лакей, ввозят коляску с инвалидом — холёным парнем с косичкой на затылке, такой, как у Игоря, завязанной кокетливым узлом с красной ленточкой.
Вхожу вслед за ними под сумрак высокого свода.
Вдалеке справа, близ алтаря суетное передвижение праздных туристских толп. А здесь, прямо против входа, передо мной высокий, в человеческий рост канделябр, рядом на столике в длинном ящике свечи и металлический короб с прорезью для денег.
Пока опускаю в прорезь монету, пока укрепляю свечу в гнезде канделябра, мельтешение парижских дней расходится в стороны, оставляет меня.
Казалось бы, что толку зажигать свечу, молиться здесь, в этом закутке, когда совсем рядом беспрестанно входят–выходят сотни людей — возможно ли остаться наедине с Богом?
Не знаю. Меня как пригвоздило.
Игорь с его косичкой. Катя, оберегавшая меня от ливня под сломанным зонтом. Седенькая Тонечка. Отец Василий. Безумная Ольга. Георгий. Хриплоголосая Надя. Оба водителя — Коля и Вахтанг, Акын О'кеич… Все эти имена, лица, прихлынули, обступают… Светлана с её по–мальчишески стриженной матерью Зинаидой Николаевной.
Как странно! Только что я о них и думать не думал. Стремился в супермаркет, почему‑то сказал таксисту — «Нотр Дам»…
Господи! Отец наш небесный, если можно, прости меня зато, что держал себя с этими людьми высокомерно! Прости за то, что не подал руку Игорю, всё равно, что не подать руки заблудившемуся слепцу. Осуждал каждое слово, каждый жест отца Василия. Старается в меру своей наивной доброты, как может… Страшное дело, Господи, опять не могу вспомнить имени человека, которому прилепил кличку «Акын О'кеич». Прости меня за него. Всех расставил по местам, всем дал оценку, всех осудил. Уехал. Не дал себе труда толком попробовать проникнуться молитвенной атмосферой экуменического центра. Слинял. Соблазнился возможностью пожить в Париже, «попользоваться Западом», как проницательно сказал брат Пьер…
Пока я болтаюсь здесь, они там трижды в день молятся, как могут, как умеют, их объединяет общая аура, общий свет. Какого опыта я лишился, может быть, невосполнимого… Жалкий соломенный подстаканник, заурядное знакомство с Ясминой — вот всё, что я приобрёл. Занимал чепухой свою душу, прости меня, Господи!
Свеча горит, оплывает. Капли воска, словно слезы, падают на подножие канделябра.
Катастрофа.
Господи, дай сил и мужества завтра, когда они приедут, подойти к отцу Василию, покаяться, попросить прощения у всех! Молю Тебя.
Покаянно, пасмурно на душе. Да и над островом Сите натянуло облачность, над всем Парижем. Выныриваю из водоворота туристов, кучкующихся возле Собора, пересекаю перекрёсток, сворачиваю к углу улицы, где рядом с кафе под пластиковым колпаком висит телефон.
Половина третьего. Наверное, пора звонить Эммануэлю и Ясмине. Хоть побуду среди настоящих парижан, а не среди эмигрантов. Закладываю в щель телефонную карточку, набираю номер.
Срабатывает автоответчик. Веселый, быстрый голос Ясмины передаёт сообщение. Для меня. На английском языке. А я не понимаю. Ничего не могу разобрать, кроме слов «пожалуйста» и «ждите».
Звоню ещё раз. Улавливаю название — «площадь Звезды».
Если я должен ждать на площади Звезды, то во сколько? И где именно? Чувствую себя жалким и навязчивым, как Валера Новицкий.
Раз их нет дома, раз я не понимаю сообщения, значит встреча не обязательна. Давно знаю — если что‑то, что запланировал не происходит, то лишь потому, что этого не хочет Бог. Можно протестовать, рыпаться, вроде бы изменить веление судьбы, но добра всё равно не будет.
Начинает накрапывать дождь. Перехожу по мосту с острова на материк Парижа. Нарастает ощущение ненужности себя в чужом воскресном городе. У всех своя жизнь, все заняты своими делами.
У Ирины с Женечкой тоже свои заботы. Возвращаться к ним рано, да и неохота. Дождь несильный. Стеклянные тупорылые суда с туристами взад–вперёд проплывают по Сене.
Стою у мокрых перил моста. Один. Прежде чувствовал, что ты видишь меня, не выпускаешь из поля зрения. Сейчас этого чувства нет. Что случилось? Не оставляй меня, ладно?
…Вода в Сене тёмная. Когда‑то читал в научном журнале, что в ней всегда есть холерные вибрионы. Начинают активизироваться в годы максимальной солнечной активности.
Тимур! Вот как его зовут, Акын О'кеича! А ещё есть пузатенький Вадим. Хитрован. Приспособил нумерологию как средство для знакомства с женским полом… Нина Алексеевна, мечтающая остаться здесь, в Париже… Чудачка! Нацепила все свои бусы–браслеты, везёт на обмен или продажу пасхальное яйцо. Смешные, несчастные люди. Интересно, что и Валера Новицкий, и преуспевший в Канаде Борис Раппопорт тоже несчастны, каждый по–своему.
Да и мне, рабу Божьему, похвастаться нечем.
…К восьми вечера пешком, прошагав половину Парижа, я возвращаюсь на Буа де Булонь. За это время дождь прекратился.
Ирина с порога прямо‑таки набрасывается на меня:
— Что там у вас в Москве? Смотрела ТУ. Какой‑то ужас между Ельциным, демократами и Верховным Советом. Как вы думаете, что теперь будет?
— Не знаю. Можно я приму душ и чуть отдохну?
— Ох, извините, на вас лица нет. Конечно! Мы с Женькой с утра стирали, там все завешано, сохнет. Сейчас уберу.
— Не надо, позже. Где Женя?
— Помогала, училась управлять стиральной машиной, набегалась, наскакалась. Спит. Сейчас — ужинать. Потом, как обещала, поедем. Покажу ночной Париж.
Трудно стараться не думать о вечных сварах между людьми, насилующими твою родину. Кажется, вся история России — цепь дрязг, заговоров и переворотов.
' Бог не обещал людям земли безоблачного счастья. Попустил, что ею до поры владеет «князь мира сего» — сатана. До Страшного Суда.
Стол в кухне накрыт. На нём бутылка красного вина «Шамбертен», два бокала, три сорта мягкого сыра, омлет.
