Бен Хетч - Всюду третий лишний
Я до конца своих дней буду помнить тот день, когда Дэнни уезжал из Тринг-роуд. Иногда мне кажется, что наша жизнь – это лишь череда значимых моментов и событий, которые, подобно элементам складной картинки, обретают смысл и значение, лишь будучи сложенными воедино. Но я совершенно четко знал, что в то время это был значимый момент, настолько значимый, что сейчас его важность стала еще больше. Дэнни получил назначение на военную базу в Херфорде, в Германии, где располагалась служба радиовещания. Для него это было серьезным карьерным продвижением, поскольку ему предложили вести утреннее шоу для аудитории более многочисленной, чем в Чалфонте, да еще и в прямом эфире. Возможно, он и сам ушел бы от Венди, но в любом случае расставание с ней было нажатием на курок пистолета, приставленного к сердцу, хотя тогда казалось, он воспринял произошедшее спокойно, слишком спокойно, как мы все в то время думали. За три дня до вылета в Германию отец и Джейн приехали на своем «лэндровере» и увезли его со всеми вещами к себе. Я примерно три мили ехал вслед за ними по Эйлсбери-роуд, пока они не повернули на Астон-Клинтон. Это было 29 декабря 1998 года.
Иногда мне почти наверняка кажется, что между Дэнни и мной существовала некая телепатическая связь – во взгляде, которым Дэнни посмотрел на меня, когда их машина свернула на Бич-роуд, было что-то, что мгновенно внушило мне: этого момента мне не забыть никогда. У меня чутье на подобные вещи. Я никогда по-настоящему не задумывался над каким-либо событием, пока оно не случалось. Я никогда не прогнозировал, как буду воспринимать что-либо, пока это что-либо не происходило. Но наступление значимого момента я всегда чувствовал мгновенно и безошибочно. Люси плачет в состоянии шока, который провоцируют раздражение, опасная ситуация на дороге, сообщение в новостях о младенцах, родившихся без сердечных клапанов. Я плакал лишь тогда, когда сам был непосредственно вовлечен в эти значимые моменты – когда ты знаешь, что то, что случилось, – необратимо; когда что-то кончается навсегда; когда будущее вдруг начинает казаться непредсказуемым.
Прежде я отчасти радовался тому, что мы разъезжаемся. Мы взяли от Тринг-роуд все, что было можно, и скоро должен был наступить Новый год. Время начинать новую жизнь. Я сидел за рулем своего желтого «форда-фиесты», и вдруг меня как будто осенило – два года нашей жизни закончились. Дэнни сидел на заднем сиденье отцовского «лэндровера» и, стиснутый коробками, выгнул шею, чтобы смотреть назад, на меня; смотреть, не улыбаясь, не махая рукой, не делая вообще никаких движений – просто смотреть. Когда отец включил указатель поворота и машина стала перестраиваться в другой ряд, готовясь повернуть, это подействовало на меня так сильно, что слезы внезапно потекли из глаз и я отчетливо понял, что мы с Дэнни уже никогда не будем жить вместе и прежней близости между нами уже никогда не будет. Это значит, что каждый из нас будет жить сам по себе и мы уже никогда не сможем вновь пережить ни эти времена, ни эти чувства.
Нет, никогда мне не забыть Дэнни: приходя поздним вечером домой, я слышал треск автоматных очередей из гостиной – это Дэнни смотрел очередной боевик со Стивеном Сигалом; огромные слизняки, которые расплодились на наших отбросах; бессонные ночи, проведенные за игрой в три листика со ставкой по два пенса; поездки с Дэнни в Сток-Мендевиль на его радиостудию на моем «форде-фиесте», у которого не закрывалась левая дверь, и поэтому Дэнни приходилось открывать окно, высовывать руку и придерживать ею дверь – однажды он чуть не вылетел из машины, когда я на третьей скорости объезжал площадь по кругу; обдумывание в гостиной за пивом вариантов своего собственного шоу; портреты Вупи Голдберг и Брюса Уиллиса в три четверти натуральной величины, вырезанные из картонного плаката, который нам, как самым верным покупателям, вручили в магазине видеокассет в первую нашу зиму на Тринг-роуд. Эти портреты мы выставили в окна за тюлевые занавески и миссис Роберте, пожилая дама, жившая по соседству, приняв их за детей, оставленных дома без присмотра, пожаловалась на нас хозяину: «Бедные дети, им так скучно. Подумать только, целый день смотреть в окно. А этот малыш – он, должно быть, совсем окоченел, ведь на нем нет ничего кроме жилетки».
4 декабря 2000 года
Мы остановились в кемпинге при национальном парке «Бездонные озера», расположенном в двенадцати милях к западу от Розуэлла, штат Нью-Мексико, по автостраде 380, и сейчас, как мне кажется, я начинаю кое в чем разбираться – главная проблема уже не в Доминик. Главная проблема в Карлосе. Он просто не может пробыть без нее ни секунды и становится страшно раздражительным, когда она посылает письма по электронной почте своему бывшему мужу Джону – такой уж он ревнивый и подозрительный. Свою злость он срывает на мне. Перед тем, как мы отправились в путешествие, Карлос рассказал, что пытался убедить Доминик не ехать в Америку. Он рассказал мне и то, что пытался убедить ее лететь прямиком в Австралию, для того чтобы мы попутешествовали по Америке без нее. Но только сегодня днем выяснилось, что Доминик сперва намеревалась отправиться в Австралию, но именно Карлос убедил ее поехать в Штаты. Это обстоятельство, а также жаркий и продолжительный спор, разгоревшийся сегодня утром из-за вождения, и заставили меня выяснить кое-что еще.
Сегодня мы проехали, не останавливаясь, почти девять часов и, в конце концов съехав с дороги 1-20 западнее Абилина на реке Пекос, поехали по шоссе 285, по пустынной автостраде, на север через «отросток» Техаса вплоть до самого Розуэлла. Техасские равнины, утыканные нефтяными вышками, остались позади, замелькали перелески, стоящие отдельными кучками, меж которыми носились друг за другом подгоняемые ветром перекати-поле; окрестные пейзажи с преобладанием грязно-коричневых тонов и дороги были непривычно пустынны – вы могли в течение пятнадцати минут не встретить ни единой машины. Небо казалось громадным, а равнина настолько плоской, что можно было рассмотреть, как закатное солнце, похожее на гигантский зажаренный желток, утекает в землю. Радиостанции, передававшие в основном песни и мелодии в стиле «кантри», пропали из эфира, а вместо них появились какие-то психи, обосновавшиеся в гаражах и передающие на бандитски захваченных частотах какую-то занудную чушь о правительственных уловках и секретных теоретических изысканиях, активное участие в которых принимает военно-промышленный комплекс.
Ругань из-за вождения началась сразу же, как только мы проехали Карлсбад, само это событие взволновало меня, но предчувствие чего-то нехорошего, что должно скоро наступить, встревожило меня еще больше. Я всего лишь спросил Карлоса: «По какой стороне дороге ты едешь, Карлос, – по середине или по обочине?
И тут он взорвался.
– Заткнись! Ты меня уже достал. Пошел ты к черту со своими советами, как мне вести, понял, ты – самый бестолковый водила из всех, кого я знаю, а ведь я ни разу ничего не сказал тебе об этом, так что отстань от меня. Ты постоянно донимаешь меня тем, что я веду машину якобы рывками. Ведь когда мы едем в толпе людей, идущих с работы, мы, ты же помнишь, условились не делать никаких замечаний и не давать никаких указаний тому, кто за рулем. А ты? Ты ни на секунду не закрьшаешь рот, хотя все на свете знают, что ты самый дерьмовый водила, но я же ни разу не сказал тебе ни слова, так что лучше заткнись. Ты вообще, сидя за рулем, не понимаешь, ни куда, ни как ты едешь, но я никогда не сказал тебе ни слова. Поэтому сиди и не суй свой поганый нос туда, куда, тебя не просят.
Он посмотрел на меня, и его взгляд был таким же растерянным, как и мой после его злобной тирады. Я вяло ответил, что всего-то и сделал, что задал простой вопрос.
На что он возразил:
– Ты же собирался отчитать меня по всей форме, не так ли? Ведь стоит Доминик сказать тебе хоть что-нибудь о том, как ты ведешь, как ты, компенсации ради, набрасываешься на меня при каждом удобном случае.
А я ответил:
– Я думал, что вы – одно целое, а потому какая разница в том, кто кому и что именно сказал? И не я в последние дни три раза чуть не устроил аварии, забавляясь с круиз-контролем.
Карлос побагровел, ноздри его раздулись. Доминик велела ему успокоиться и остыть. После недолгой паузы он ответил:
– Нечего удивляться тому, что я делаю за рулем ошибки. Ведь никто меня ни о чем не предупреждает – я все должен замечать, решать и делать сам. Когда ты ведешь, мы буквально не спускаем с дороги глаз и постоянно разжевываем для тебя дорожные ситуации. Вспомни, позавчера ты даже и понять-то не мог, в какую сторону нам вообще ехать от Виксберга, на запад или на восток, и нам целый день пришлось колесить то туда, то сюда. Меня это просто бесит.
– Все это потому, что, когда я встал, вы уже спланировали, что вам предпринять. Тем не менее, говоря о том, что ты плохой водитель, я не имею в виду того, что ты теряешь самообладание, когда не знаешь дороги и едешь навстречу потоку машин по дороге с односторонним движением, тыкаешься в поребрик и практически теряешь контроль над машиной потому, что твоя шапка сползает тебе на глаза. Я уже не говорю о том, что ты все время резко тормозишь, а поворачивая, обязательно залезаешь на соседнюю полосу; даже двигаясь по прямой, ты все время рыскаешь из стороны в строну; от всего этого я просыпаюсь и начинаю думать о том, что не смогу написать Люси письмо, потому что при такой езде невозможно воспользоваться ручкой.
