Нил Гриффитс - Культя
Захожу в газетно-мелочную лавочку на набережной у здания суда, купить табаку. Там работает милая женщина; всегда улыбается и не прочь поболтать.
— Ну, как мы сегодня поживаем?
— Неплохо, — говорю. — Чё там такое через дорогу?
— Полиция-то? Нашли девушку, мертвую, сегодня, кто-то бегал утром и заметил ее. Лет восемнадцать, не больше. Так и сидела на скамейке, типа, мертвая.
— А уже знают, отчего?
Она качает головой.
— Мож, от холода, или еще что-нибудь в этом роде. Перебрала, уснула на улице, и конец. Наверно, они точно узнают, только когда будут результаты, этого, как оно называется… отчета?
— Вскрытия? Заключения коронера?
— Вот, вот, коронера. Пока его нет, они не могут точно сказать. Жуть какая, а? Восемнадцать лет. Ужасно жалко. Поневоле задумаешься, а?
— Угу.
— Жалко.
— Ага.
Беру табаку и бумажек на самокрутки, ставлю на пол пакет из магазина, чтоб достать деньги из кармана, потом пихаю в карман табак и сдачу, поднимаю пакет, прощаюсь с милой женщиной и ухожу. Так ярко рисуется полицейская лента на фоне моря. Она светится в темноте; сегодня ночью будет гореть желтым светом в соленой ветреной тьме. Еще одной жизнью меньше. Нежданно, негаданно, пьяная, усталая, присела на скамью ненадолго и больше не проснулась. Все что есть в теле, все ети миры, заключенные в теле, теперь лежат на столе в морге, а потом из них лопух вырастет. Один шаг — и ты мертв, бля. А я к смерти ближе, чем большинство других людей; ведь я уже частично умер, в буквальном смысле, частично сгорел в больничной печи, часть меня пеплом коптит небо. Смерть и распад, я повсюду ношу их с собой, в том месте, где когда-то была рука.
Я как-то побывал в Страта Флорида, Ystrad Fflur, на развалинах древнего монастыря. Жутко мирное, спокойное, обалденное место, особенно летом, когда все цветет. Так много ярких красок. А на кладбище там была ета могила, в ней похоронена одна нога: какому-то мужику, он вроде моряк был, отрезали ногу, и вот он ее похоронил в освященной земле со всеми почестями, типа, отпели, проводили гроб и все такое, и все только ради одной ноги. Не знаю, для смеха они или серьезно. Может, и то, и другое. Когда с тебя осыпаются руки-ноги, наподобие осенних листьев или там лепестков от одуванчиков, брошенных в стакан воды на телевизоре, без чувства юмора никак. Будешь слишком возбухать — сойдешь с ума нахер. Господи боже, это ж всего-навсего рука. У тебя ж еще одна осталась, типа.
Моя рука
гниет
болит от тяжести сумки с продуктами
воняет полна гноя
и я авто
разит течет вонь и распад
Рука начинает болеть бля от тяжести сумки с продуктами и я автоматически начинаю перебрасывать ее в другую руку и тут вспоминаю что другой у меня нет. Клетки все работают, сохраняя память, выстреливают импульсы, типа. Человеческие нервные клетки похожи на общество: каждая клетка пытается установить контакт с теми, что вокруг. Нейроны мозга устанавливают связи с соседями или же умирают от недостатка контактов. Отсутствие стимулов. Странно, однако, что клетки, которых уже нет, как будто продолжают делать свою работу — посылают сообщения. Клетки-призраки. Фантомные клетки все еще населяют мой пустой рукав.
Беседка с ее роковым кольцом из полицейской ленты остается позади. До того яркая ета лента, как же ето называется? Когда важная с эволюционной точки зрения информация передается цветом? Есть ведь специальное слово для етого. Поэтому люди и обзавелись цветным зрением, чтобы отличать спелые фрукты от неспелых, ядовитые грибы и ягоды от хороших. Как полицейская лента: ее цвет словно напоминает об опасности. Будто говорит: не подходите близко. Как те гусеницы ярких расцветок, которых птицы не едят. Есть слово, точно. Только я его не припом…
А в слове «гангрена» нет расцветки. Гангрена — ЧЕРНАЯ. Как уголь как донный ил как жестокость как ебана могила
эта сумка с покупками уже тяжелая, сволочь. Ручки вытянулись в тонкие нити, врезаются в ладонь, и я уже вижу, как они лопаются и все мои покупки сыплются на землю, и если ето случится, то, пожалуй, ето будет последняя капля. Достаточно, чтобы отправить меня в ближайший паб. Я чё хочу сказать, вот рвешь жопу, не пьешь неделями, даже, может, месяцами, напрягаешь всю силу воли до последней капли, чтоб отказать себе в насущном, и вот те награда: лопнувшая ручка, порванный шнурок на ботинке, или вдруг приходит охрененно большой счет. И тогда ты думаешь: «Сволочи. Вот так вы меня благодарите за все мои труды, бля. Нарочно делаете пакеты и шнурки на соплях, чтоб мы их покупали чаще, плевать, что нас ето приводит в отчаяние, замешательство, оттого что все наши старания идут прахом, вы, по сути, посылаете нас обратно в пабы, ето вы нас посылаете, и вот мы уже дрыхнем на свалке, и ето все вы виноваты, вы, безличные сволочи в конторах, глядите, что мы из-за вас наделали». Нам не выиграть. Думаешь, что освоился наконец, кой-как привел свою жизнь в порядок, и тут этот блядский мир тебе еще чего-нибудь подкидывает. Блядский сволочной мир. Блядский безумный
Ручки пока держатся, плечо болит от тяжести пакета, я прибавляю шагу, иду к кафешке, и холодный ветер метет брызги волн мне в лицо, от етого моя культя начинает пульсировать, на скамейках у будки, где продают гамбургеры, уже сидит парочка алкашей-крикунов, изрыгающих чепуху, один — в жутко грязной ярко-оранжевой куртке. Я одно время думал, кричать всякий бред — единственно возможный ответ на вопросы, которые жизнь тебе подкидывает, но теперь знаю, что это чепуха. Пораженческая чепуха. Я чё хочу сказать, я вот завязал, дал своим мозгам возможность восстановиться, я читал книги, я глядел на небо и на тех, кто в нем живет, и теперь я знаю, до чего такой ответ неверен. Все сущее издает звуки, и ети звуки важны, и только мы, кажется, придаем своей одержимости такое значение, что нам непременно надо ее выкрикнуть в лицо окружающим, совершенно безо всякой связи с чем бы то ни было. Может, ето — отчаянная и жалкая попытка установить хоть какую-то связь, но добиваешься только того, что от тебя отшатываются, а ведь и на клеточном уровне, и в обществе, и на всех промежуточных уровнях тоже, где нет связей — там нет жизни. Где нет связей, там нет жизни, бля. Там только мы и наша одержимость, потому как мы слишком слабы, чтоб признать существование других.
Ща уроню пакет я вваливаюсь в дверь кафешки нахожу стул и отпускаю ручки. Аххх. Какое облегчение. Опять на автомате — поднимаю к груди обрубок левой руки, потереть ноющее плечо, осознаю бессмысленность етого жеста, останавливаюсь, начинаю описывать круги правой рукой, целой рукой, вращая плечом, разминая сустав, успокаивая сведенные мышцы. Официантка улыбается мне и подходит с блокнотиком.
— Добрутро.
— Мне просто кофе, пожалуйста.
Из-под халатика видна желтая футболка. Желтизна одуванчиков, ссы-в-постель, любимый цвет Ребекки. Желтыйжелтыйжелтыйжелт
— В бумажный стаканчик или в кружку?
— Кружку, пожалуйста. Большую.
А-по. А-по. А-по-сем.
— Lawn[36].
— И кусочек лимонного торта.
— Lawn.
— Спасибо.
Она удаляется в глубину кафе, а я наблюдаю, как ходят ее ляжки. Апосематическая расцветка, вот как это, бля, называется.
Шаг 8: Мы составили список всех, кого обидели, и пожелали загладить свою вину перед ними. И плевать, что этот список такой длинный, плевать, что наша вина перед этими людьми огромна, и совершенно невозможно нам когда-либо на самом деле исправить то, что мы натворили, потому что это можно сделать только святым потому что такие вещи бывают на свете редко и этот факт мы тоже игнорировали или нам было удобнее о нем забыть. А те, кто не вошел в этот список, зияли в нем, как воющие рты, наши матери отцы наши собственные, бля, руки и ноги, и в этих белых ослепительных пустотах ревели вопросы и запреты, и нельзя было спросить, почему Бог творит нас только для того, чтоб тут же разбить вдребезги, и почему мы так быстро превращаемся в ходячие оболочки, еще живы, но уже воняем, израсходованные, бесполезные, был ты чистенький — миг, и ты грязный, зараженная кровь течет по замкнутому кругу. А нам нравится составлять СПИСКИ, нравится перечислять, аккуратненько считать силы, что нас мало-помалу губят. Какие ж мы все-таки надутые ослы.
В машине
— Слуш, Дар, мож, те уже хватит елозить на сиденье, а? Ты так ерзаешь, что машину водит вправо-влево, бля.
— Ты чё, не видишь, я пытаюсь очко почесать, бля. Не подтерся как следует, теперь там всё чешется, бля. — Он убирает одну руку от руля и сует ее себе под зад, возится там, вздыхает. — Вот, так легче стало. А то там волосы аж слиплись. Это все ебаный Манчестер виноват: даже на подтирку не годится, пмаешоягрю?
