Михаил Кречмар - Насельники с Вороньей реки (сборник)
Пахло тающим снегом, вспаханной гусеницами почвой – нет, не чёрной пахотой Европейской России, а подзолистой скудной землицей, образовавшейся из лиственничной хвои, осыпавшейся смолистой коры, жёстких, как проволока, кустарников рододендрона, берёзки и голубики, лишайников и сфагновых мхов. Пахло бензиновым выхлопом, нагретым металлом и почками ивы.
Наш путь лежал по слабо всхолмленной равнине, засыпанной толстым слоем снега. Снег уже начинал таять, но делал это преимущественно днём, а ночью его верхний слой замерзал в плотный наст. Обтаявшие с поверхности и подмёрзшие за ночь, сугробы в лучах яркого майского солнца выглядели облитыми какой-то светящейся глазурью. Я физически ощущал давление света со всех сторон: палящий ультрафиолет лился с неба, такое же сияние излучала снежная поверхность, отражая падающие на неё лучи солнца.
Этот снежный мир был покрыт чёрной сеткой пока ещё неживого лиственничного леса, состоявшего из невысоких деревьев, стоящих метрах в двадцати-тридцати друг от друга, с чёрными прозрачными геометрически правильными кронами. Правильность этим кронам сообщала особенность их строения: ветки у лиственниц, как правило, прямые и растут друг из друга под прямым углом, так что больше напоминают огромные неправильные решётки. Сейчас деревья выглядели абсолютно неживыми, вымороженными страшнейшими колымскими морозами, ведь именно здесь, в Хихичанском оазисе, был зарегистрирован абсолютный минимум температуры в Северном полушарии – 74 градуса ниже нуля. Но под неровной чёрной корой в этих, казалось бы, мёртвых и странных деревьях начиналось движение весенних соков: каждый солнечный день сосуды лубяного слоя прокачивали вверх по стволу литры древесного сока, укрепляя стволы и ветви, распирая почки и приготавливая растение к быстрому эффективному росту и размножению в отпущенные для этого три тёплых месяца.
В какой-то момент Тагир решил то ли спрямить колею, то ли ему просто захотелось повыпендриваться перед дамой, и он направил вездеход сквозь небольшой лесок. Под ударом приваренного к морде машины рельса деревца отлетали в стороны, как спички, нас осыпало ворохом чёрных ломких, покрытых пупырышками почек веток.
– Какая страшная мощь, – прокричала Лена, наклонившись мне на плечо.
– Да… Что есть, то есть… Как-то на Чукотке японские туристы ждали вылета в какую-то здешнюю тьмутаракань – то ли Нешкан, то ли Конергино. И туроператоры не придумали ничего лучше, как устроить им в ожидании поездку по тундре на вездеходе. Так вот, посмотрев, как уродует земную поверхность это чудовище, японцы спросили, сколько стоит в сутки его аренда, собрали деньги и заплатили вездеходчику с условием, чтобы он месяц не работал.
– Ну и как? – с интересом спросила Елена.
– Да как и всё у нас. Деньги Серёга взял, и на следующий день после отъезда самураев его таратайка снова месила тундру. Деньги, конечно, хорошо, но почему бы при этом не заработать чего-нибудь ещё?
– Разница между восточным и западным человеком, – с грустью улыбнулась Лена. – Они попытались остановить разрушение посредством недеяния, но понятие недеяния недоступно западному человеку…
– Трудности перевода, – кивнул я.
Мы переползли через невысокий перевал и оказались в долине реки Хуличан. Прямо перед нами было стойбище.
Сегодня оно представляло собой три огромные яранги – настоящие «эмпайр стейт билдинги» туземной архитектуры – куполообразные сооружения из сложно составленных шестов, крытые оленьими шкурами, каждое радиусом восемь-десять метров и высотой больше трёх. Зимой в них было тепло, а летом относительно прохладно. Каждая такая яранга служила одной семье. Иногда большой семье – и тогда в ней жило по двенадцать человек, включая стариков и грудных младенцев, разумеется. Но при этом при всём у обитателей яранги было ещё и много всяких дополнительных жилищ, ведь старики отселялись в отдельные парусиновые палатки, мужики при стаде тоже жили отдельно, так что всё население собиралось в ней одновременно довольно изредка и случайно.
Вот и сейчас – три яранги составляли ядро стойбища. Кроме них на холме стояла бревенчатая чёрная изба без окон и трубы на плоской крыше и с массивной дверью – как толстый чёрный старый книжный том среди бумажных корабликов палаток и яранг. Это был склад. А сделан он был таким образом, чтобы, когда обитатели холма уйдут в кочевье, ни медведь, ни росомаха не могли одолеть его построенные из «железных» лиственничных брёвен стены.
Вокруг этих ключевых сооружений на обдутом чёрном грунте стояло ещё с десяток палаток, было разбросано около двадцати нарт, бегало полтора десятка детишек и собак.
– А где же олени? – спросила Лена.
– Олени пасутся на некотором расстоянии – там, где могут себе найти пишу. Там же и пастухи – обычно все взрослые мужчины стада. Ведь что такое северное оленеводство? Это попытка найти компромисс между жизнью человека и северного оленя, только и тому и другому при этом хреново.
– Тебе так кажется, – Лена клюнула меня в щёку, и тут наш «гремучий корабль» остановился, лихо развернувшись в сотне метров от стойбища посреди снежной целины и подняв при этом облако искристого снега.
Траки лязгнули последний раз, и грохот, сопровождавший нас все шесть часов пути, стих.
– Господи, какой кошмар, – Лена зябко поёжилась и замерла, впитывая в себя нахлынувшую со всех сторон тишину.
Тишина включала в себя шёпот талой воды, ручейками пробирающейся по обжигаемой лучами поверхности земли сквозь кристаллики снега, звон остывающего металла, шелест каких-то тряпок на ветру, лай собак, радостные детские крики, какой-то стук со стороны склада и карканье висящего в небе над стойбищем ворона. Именно ворона, а не вороны, на что я тут же не преминул указать Лене. И всё это разнообразие звуков казалось абсолютной, дистиллированной тишиной по сравнению с грохотом металла, завыванием вентиляторов и тарахтением двигателя, которые окутывали нас плотным одеялом всю дорогу.
– Неужели нельзя сделать какую-нибудь другую машину, чтобы ездить по здешним местам?
– Нет, – радостно забурчал вылезающий из люка Свиридов. – Нет такой машины. Это – вез-де-ход! Много умных думало. Не получается ни фига.
– Он прав, – поддержал я капитана. – Ни одна другая машина не сравнится по проходимости с гусеничным вездеходом. Причём это – совершенно лобовое решение проблемы. И предельно эффективное. Как баллистическая ракета для вывода космического корабля на орбиту.
– И горючего жрёт так же, – сказал выбравшийся из кабины Тагир. – Два литра на километр. До пяти. Чего это мы вас в кузов не посадили? Там бочки стоят. С бензином, блин.
– Кстати. Абсолютно корректное сравнение. Вездеход, как и баллистическая ракета, – агрегат почти что одноразовый. Гарантийный пробег – пять тысяч километров. Это скоростная гусеничная машина с высокооборотным двигателем. Каждая деталь в этом чуде работает на износ.
– Ну и зачем он был сделан с таким пробегом? – изумилась Лена.
– Армия. Ты что думаешь, его для оленеводов изобретали? Это какой-то вариант артиллерийского тягача. И, как любая армейская хреновина, он рассчитан сугубо на блицкриг. Не вышло блицкрига – этот списали, взяли новый.
– Ну это ты уж преувеличиваешь, – сказал Тагир, который за время нашей беседы уже успел расклепать гусеницу и снял один из катков. – Этот уже двадцать пять тыщ прошёл – и как новый.
С этими словами он извлёк из недр своего чудовища толстенную железяку, похожую на лом, только сломанную, – торсион – и выкинул её подальше в снег.
– Я вижу, – Лена с сомнением покачала головой. Я спрыгнул в снег и снял её с «брони».
– Совершенно не верю своим глазам, – снова изумлённо покачала она головой. В своих огромных пляжных очках, закрывающих пол-лица, тоненькая даже в дублёнке, она удивительно напоминала стрекозу. – Спасибо тебе, Андрюша!
Стойбище Чумовое. Задница
– Привет, привет, Свиридов, – радостно проговорил подошедший невысокий старик в засаленной «аляске», меховых брюках и торбасах – Семён Кобелев. – С гостями приехал? Что, новый следователь? – он кивнул на Лену. – О, а это Андрюха! Что, опять науку делать приехал?
– Он уже не в науке, – сказал грубый Свиридов. – Продался мировому капиталу и скупает в его пользу нашу природу вместе со всеми жителями. Ты тово, берегись, Сёмка, он и тебя купит…
– Во, Андрюха, купи меня! – засмеялся дедушка. – Я плясать могу и даже мал-мала в бубен бить. Могу петь «Широка страна моя родная» на ламутском языке – ты только никому не говори, пусть все думают, что я камлаю. А ещё лучше – купи всё стойбище!
– Вас же уже купили однажды, – с деланным недоумением сказал Свиридов. – Золотопромышленники с «Джулии» говорили же, что всё вам дадут, купят движки, снегоходы, продукты…
– Да они плохо купили как-то, – засмеялся дед Сёмка. – Нет, они всё нам дали, это так. Но снегоходы наши мужики уже разбили, электростанция сломалась, продукты съели. Погляди – может, станцию починишь?
